Алена

Гранаты на черном

Она уверена, что творчество современных азербайджанских художников войдет в мировую историю

Меньше всего, отправляясь на интервью к художнице Сабине Шихлинской, я ожидала столкнуться с чем-то знакомым. Но ее картины - это что-то пограничное между сном и фильмами Андрея Тарковского. Бесконечная дорога, Засохшие цветы и неестественно Красные гранаты на неестественно черном...
- Почему у большинства ваших работ нет названий?
- ... Очень глупо давать "слова" картинам. Абстрактная живопись - живопись без темы, без состояния...
Как можно назвать Любовь? Она бывает первой, бывает с первого взгляда, бывает к ребенку, бывает к незнакомцу. Давайте дадим название каждому чувству, которое было, которое будет... Просто так, как странице жизни. Но ведь то, что прошло - уже субъективно. Как же дать название, соответствующее бывшей действительности?
Я часто рисую гранаты. И меня спрашивают: что это значит? А ничего не значит - просто нравится сочетание красного с черным. И этим черным я ограничиваю бесконечность моих гранатов. Или бесконечность собственной энергии. Потому что я очень энергичный человек.
Пикассо как-то сказал: "Когда вы слушаете пение птиц, то почему не спрашиваете у них, о чем они поют?"...
Но однажды я решила не ограничивать бесконечность цвета. И вот оно - это полотно красных гранатов...
- Но если отпустить полностью свое "Я", можно уйти в мир фантазий слишком далеко или попросту исписаться...
- Исписаться невозможно. Но есть старинная мудрость: если можешь не писать - не пиши, можешь не говорить - не говори.
В чем уникальность творений? В том, что при помощи химического или органического вещества, кисточки и полотна рождается шедевр. Или не шедевр. И миллионы людей рисуют цветы, паруса и подсолнухи. Но человечество знает только одни "Подсолнухи", которые гениальны, которые живые, которые излучают особую энергетику, особое свечение.
Иногда я останавливаюсь. На месяц, на два, на год... И за это время я не пишу ни одной картины, и рука "остывает", но если один раз научился ездить на велосипеде, то разучиться уже невозможно.
- Ваши работы очень личностны и откровенны...
- Возможно я и обнажаюсь в своих работах. Но эта дымка на картинах - она не допускает полного стриптиза. Хемингуэй сказал:"Если знаешь, что хочешь сказать - не говори".
А то, что я пишу только для себя и о себе - это стиль жизни. Мне так легче думать, чувствовать, ощущать, общаться с собой и с миром. Там, за дверью мастерской - все другое, все неглавное. Только здесь я могу думать обо всем и понимать все я тоже могу только здесь.
Мы все живем в масках и часто их меняем. Я их очень люблю, и у меня дома настоящий венецианский карнавал. Но здесь, в мастерской, маски снимаются. И планок уже не существует.
- Но с возрастом мировоззрение меняется. И ваши более поздние картины носят и более философский подтекст, хотя внешне они спокойнее.
- Да, возраст, пожалуй, успокаивает. Человек с возрастом однозначно мудреет. Он глубже чувствует прежние ошибки, радость, любовь... А чем глубже чувства, тем спокойнее становишься сам.
Глубина - это уже не яркий цвет. А может это происходит от того, что я увлекалась дао, суфизмом? В молодости многое увлекает, и даже тема смерти кажется очень интересной. Но потом понимаешь, что есть миг и нет будущего. Гениально только настоящее, но его не всегда успеваешь понять.
Опять же о возрасте. Если раньше я знала точно, что закрытых дверей не существует, так как я могу просто разорвать руками любой замок, то сегодня я хорошо подумаю, прежде чем войти в ту или иную дверь. И несмотря на то, что я живу весьма насыщенно, я предпочитаю делать минимальное количество движений в этой жизни.
Я смотрю на эту жизнь со спортивным интересом. Мне интересно, что будет дальше, но я не хочу конкурировать с жизнью. Мне нравится отдавать, я люблю любить сама, и для меня это важнее, а любят ли меня - уже второстепенно. Молеро сказал: "Любовь - это выбор, и нельзя выбирать, если нечего дать". При этом, я зациклена на себе и достаточно серьезно.
Но я не живу только вдвоем с собой и только в этой мастерской. Я достаточно много езжу, и могу проехать 500 км в день на машине без устали. Я отдыхаю в дороге. Могу спать на дереве, на голой земле, в машине. И я много езжу по миру.
- У вас очень неординарное мировоззрение, не вписывающееся в рамки нашей обыденности. Вам трудно живется?
- Напротив, я люблю, когда соблюдаются традиции. Но следуя древним правилам привношу в них свои устои. И существует древний спор о том, что было вначале: искушение или жертвоприношение? И мне кажется, что все же первично жертвоприношение.
И для меня важно теперь уже понять лицо своего Бога, потому что я человек хоть и верующий, но не религиозный. Однако я никогда не начну никакого дела в той или иной стране, пока не отправлюсь в Храм. И чем дальше, тем более верующим человеком я становлюсь.
- Согласитесь, что нынешним Пикассо в Азербайджане приходится не сладко. Ведь далеко не все художники могут позволить себе заниматься сугубо искусством.
- Я не согласна с тем, что таланту нужна особая поддержка, потому что бездарность прорвется сама. Я не согласна с этим потому, что настоящий талант невозможно утаить, и может пройти пара сотен лет, может пройти тысячелетие, но все встанет по своим местам. Настоящий талант так силен, так огромен, что его невозможно скрыть или сдержать.
- То есть, если есть талант, то во имя него можно и лишения потерпеть?
- Богом одаренные люди на то и считаются одаренными, что помимо таланта в них живет понимание вечности. И понятие трагичности неплохо для художника. Чем больше чувств он испытает в жизни, тем глубже будут его картины. Ведь ощущение счастья и радости не может быть вечным. Удача расслабляет человека, а творческую личность тем более.
Ван Гог страдал, Пикассо страдал, многие страдали. И многие не были поняты, но остались в веках. И не могли они не страдать, потому что художник - это человек, который постоянно копается в чувствах, который живет в них.
- А если человеку только кажется, что он создает шедевр?..
- Это уже сродни естественному отбору, который вписывается в гармонию огромной космической энергии. И какие бы условия не диктовал художникам сегодняшний рынок, он не в состоянии будет уничтожить искусство. Так как есть художники, которые пишут свои работы, чтобы прожить, чтобы выставиться, чтобы их купили. И их покупают. А потом он пишет что-то такое, что гениально и значимо для него самого, но не продается на рынке. И пусть это будет одна работа за всю жизнь, но она всплывет через столетия, и с ней вместе всплывет имя этого художника.
- Вы не идеализируете?
- ...Я не живу вчерашним днем и не строю планов на будущее. Потому что есть только единый миг. В мастерскую приходит человек, сидит и через мгновение уходит. Люди уходят, но энергетика осталась.
- А писать работы на заказ не претит художнику? Вообще, нравственно ли творить за деньги?
- Феллини поддерживало государство, так как его фильмы не доступны всем, они относятся к разряду более элитного искусства. Но наряду с Феллини существовал, существует и будет существовать Голливуд.
Это ужасно, что художник должен продавать свои картины для того, чтобы жить. И ужасно, что картины должны уходить, потому что их жалко, как своих детей. Трудно приходить в пустую мастерскую, но для того, чтобы творить дальше, нужно терять.
Мы даем жизнь детям, воспитание, образование, но никогда не знаем, что именно из них получится. И не знаешь, где окажется твой ребенок, когда вырастет. Так и с картинами. А мои работы есть практически во всех частных коллекциях мира.
- Насколько я понимаю, вы не согласны с мыслью о том, что искусство в Азербайджане находится в упадочном состоянии?
- Я могу с уверенностью сказать, что потомки через несколько веков будут говорить об Азербайджане конца XX-начала XXI веков не как о государстве, вовлеченном в войну с Арменией и для населения которого самым актуальным было построение демократии, но как о стране, в которой жили и творили талантливейшие живописцы.

Зеркало.- 2007.- 14 февраля.- С. 8.