Аббасов М.

Миг и вечность

Мне посчастливилось лично знать эту обаятельную, приветливую, умную и талантливую женщину. Добавлю к приведенным эпитетам, что в обращении с людьми она была необыкновенно проста и неизменно скромна.

Сара Манафова ушла из жизни в 75 лет, не дожив двух месяцев до своего очередного дня рождения. Полагаю, что ее хорошо знали только в кругу близкого общения и среди коллег. Поэтому сразу приведу биографическую справку из каталога последней, к прискорбию, посмертной выставки ее работ. Родилась в Баку 19 октября 1932 года. Окончила художественное училище им.А.Азимзаде, а затем — почти одновременно — филологический факультет Азербайджанского государственного университета и Тбилисскую художественную академию. Входила в мир большого искусства в начале 60-х годов. Симптомы времени нашли своеобразное приложение в ее творчестве. Она не избежала влияния Ван Гога и других французских импрессионистов, Пикассо и даже Брока. Оно хлынуло в СССР после падения заскорузлого «железного занавеса» между страной тоталитарного социалистического режима и Западом с его идеями свободомыслия и свободы самовыражения личности.

Приглядываясь к ряду ранних картин художницы, подчас открываю в них нечто, как будто затаенное. Это, как мне кажется, идет от общей увлеченности поколения «шестидесятников» самобытным и ярким искусством непризнанного при жизни грузинского гения Пиросманишвили. Она у Сары ханум, на мой взгляд, еще помножена на любование работами примитивиста из Франции «таможенника» Руссо…

Стоит ли забывать про другое: на время, когда она впервые начала представлять на суд зрителей свои картины, приходится зенит славы нашего национального гения импрессионизма Саттара Бахлулзаде, взрывного экспрессиониста Тогрула Нариманбекова, мастера вдохновенной сдержанности Таира Салахова. Собственно, уже сменившаяся азербайджанская школа живописи при всех традиционных мотивах отличалась, как говорится, лица необщим выражением.

Саре Манафовой при тех условиях, конечно же, очень хотелось да и следовало найти свой собственный путь. Имея филологическое образование, она обращается к творениям корифеев национальной поэзии Низами и Физули, вернее будет сказать, к ее отражению в старинном цветном иллюстративном искусстве. Все свои прежние творческие достижения она как бы расплавляет в перенятом из этого источника богатом восприятии и воспроизведении красочного мира действительности. Расширяется география знакомства любителей живописи с ее работами, которые она представляет на выставках советского изобразительного искусства. Прежде чем она представит в 1987 году в Москве и в 1989 году в Польше персональные экспозиции своих уже самобытных красочных картин с их символической трактовкой эмоциональных идей, они привлекут определенное внимание в Тунисе, Марокко, Алжире, Германии, Норвегии, Болгарии и даже в Италии и во Франции.

Пастельный этюд Сары ханум «Бульвар. Лодки» как-то увлек мое воображение. Мне представилось, как в Париже невольно остановился перед ним старый ценитель живописи импрессионистов. Мотив будто заимствован у Марка — внутренне напряженный динамизм застывших у причала лодок тонко вписан в почти осязаемую дымку воздуха, в котором растворяется традиционная атрибутика вечности. Это вода с отраженным в ней облачным небом, будто ватные купы зелени у берега. Но это, собственно, уже пройденный художницей творческий этап. От столь же насыщенных раздумчивостью пастелей «Город, море, праздник», «Баку — город ветров», пусть они и написаны позже — только в прошлом году, представляется, что художница, как ни кажется парадоксальным, с их опережением во времени, перешла к тому, что определит ее национальную самобытность. Имею в виду триптих маслом «Весна. Азербайджан», созданный почти на полтора десятилетия раньше указанных работ. В этой картине представлены узнаваемыми характеристики народной жизни: село с чинарами, табун, вписанный в луговое золото, джейраны на зеленых лесистых эйлагах. А самое главное — центральное панно: мать с ребенком — символ Родины. Как и для всех нас, она не представлялась художнице без теплоты ковра, без поросли пшеницы на Новруз — праздник весны, без медного кувшина и пиалы для воды, той, горной, что струится водопадом на первом панно. А белая шаль, что ниспадает с головы на плечи матери, тоже символ чистоты. Чистота материнской любви к той земле, воду которой мы впитываем с детства, с материнским молоком. Вот от этой картины, я думаю, и пролегал путь Сары ханум до премии «Хумай» на выставке миниатюры в честь 500-летия бессмертного Физули. Путь, который она отметит в 1993 году «криком» души против трагедии в Ходжалы, триптихом «Карабах — боль моя».

Разумеется, многое из того, что написано Сарой Манафовой и было представлено на посмертной выставке ее работ, далеко не укладывается в схему моих личных раздумий об ее творчестве. Главное — есть эти раздумья для каждого из нас, художница оставила светлую память о себе в красочных картинах той жизни, которую любила всем сердцем. Любила, как и мы с вами.

Бакинский рабочий.- 2007.- 7 ноября.- С. 4.