Фаиг гызы Н.

Вечна только память

Рафик Кулиев являл собой то, что нынче не отыщешь днем с огнем, — непридуманный авторитет и высочайший профессионализм

Люди масштаба Рафика Кулиева — это люди иной расы, иного мироощущения. Теперь я это точно знаю. Это некие ориентиры, на экспертное мнение которых в отношении всего абсолютно можно положиться. Это те, в ком всегда будет нужда по причине острого личностного дефицита. Рафик Кулиев не рвался ни в какие звезды, он просто являл собой то, что нынче не отыщешь днем с огнем, — непридуманный авторитет и высочайший профессионализм.
Размышления о корнях и природе профессии, примеры из практики больших мастеров, широкий спектр художественных и общекультурных ассоциаций и при этом — постоянное обращение к общим законам творчества, законам мастерства — все это и слагало плотность его духовных интересов. Тех самых, отсутствие которых в сегодняшних музыкантах Рафик Кулиев так тяжко переживал. Как свою личную драму.
Помню, с какой болью говорил он об общем образовательном уровне студентов, их низком интеллектуальном потолке. «Одухотворенности вокруг все меньше, ее не без успеха заменили амбиции и претензии… Представляешь, иной раз ученик не знает ответа на азбучный вопрос, например, что это такое — импрессионизм! Приходишь к печальному выводу: мы тогда, не имея понятия об Интернете, знали намного больше…»
И когда я, в попытках его утешить, говорила, что скоро-де все изменится коренным образом, с грустью восклицал: «Когда?! Я не могу ждать — мне уже 70…».
Нужно умереть, чтобы эпитеты не выглядели натянутыми. Наверняка так оно и есть — сейчас как-то отчетливей понимаешь: Рафик Кулиев составлял неотъемлемую часть нашей культуры, пусть не самую «громкую» ее часть.
Есть люди, любящие свою работу, есть нешуточно увлеченные, а есть — захлестнутые ею! Он был удивительно цельным человеком. Профессиональные тусовки, премии и прочие «ярмарки тщеславия» — все это было не про него. Просто ему был ведом какой-то другой, иной взгляд на человеческое существование. И патриотизм у него был не зоологически круглосуточный, а нормальный, человеческий — без обмана и туфты. Он так и не уехал, оставшись символом нашего города, потому что, как он мне сказал в одну из наших встреч, «бакинец — это не наличие штампа о гражданстве в паспорте, а состояние души». И при этом — ни толики осуждения тех, кто уехал, без уместного в таких случаях моралите. Как бы оправдываясь:
«Просто мой город — это Баку, понимаешь? Все остальные — не мои… В конце концов, кто-то ведь должен был остаться. Не рублем же все измеряется длинным. Мне гораздо приятнее слушать своего ученика, который здорово играет, чем учить какого-то там египтянина или турка. Потому что завтра, когда меня не будет, кто-то из моих учеников обязательно вспомнит меня. И пусть это будет наш, азербайджанец, а не какой-то — бог весть какой — эфенди».
Сказать, что он был жизнелюбом, значит, ничего не сказать. Рафик Кулиев являл собой особенное, южное ликование жизнью. Впрочем, ликование вполне обоснованное. Судьба вытянула ему счастливый билетик. Первые учителя — Р.Сирович и М.Бреннер. Затем годы учебы в Азербайджанской государственной консерватории у профессора Фариды Кулиевой, аспирантура в Московской консерватории — общение с А.Шацкесом и Я.Флиэром. В 1960 году Р.Кулиев становится лауреатом Первого Закавказского конкурса исполнителей, затем гастроли, гастроли…
Он прекрасно понимал, что культура всегда была над политикой, что в политике могут быть расхождения, — это всегда было и, наверное, будет. Отношения между странами могут меняться, они могут претерпевать различные периоды, в том числе и холодные. И призывал жить не только эмоциями, а брать все хорошее, что было тогда, и замечать то положительное, что существует сегодня.
Это было бесконечно интересно — слушать его многостопные монологи, с их лирическими отступлениями, полными многозначных подтекстов и сакральных изысканий. А еще озаряющая лицо шутка — эти мгновенные перепады от шаржа к грустному, даже трагическому. Натура артистическая, затейливая, любит задирать гостей, разыгрывать их. Общаясь с ним, я поняла, что такое артистизм — та природная грация души, та особая деликатность, когда разыгрываешь, не раня…
Жена художника — особая субстанция. Я об этом слышала. Увидела же воочию — у него дома. Тамиллочка Абиева — его «вечный повод для оптимизма, муза всей моей жизни» — несколько невозмутимая, свыкшаяся с затейливым юмором своего безудержно артистичного супруга, прекрасно дополняла его жизненный сюжет. «Мне до последнего казалось, что он меня разыгрывает, — рассказывает она, плача. — Даю ему таблетку, он закатывает глаза, и я не понимаю — шутит он или нет…»
Я не знаю людей более разных по психотипу и при этом более подходящих друг другу, чем Рафик и Тамилла. Он — сама стремительность, неукротимость, человек не знающий полумер, она — воплощение уравновешенности, здравого смысла, остепененности. Контраст, который являла эта пара, не мог не импонировать.
Впрочем, контраст — внутренний — являл и сам Рафик. У него как-то все смешное было более чем грустным, все недосказанное — предельно ясным. Как-то при нем зашел разговор о каком-то пианисте средней руки. Рафик муаллим сидел и молчал. «О чем задумались, Рафик Теюбович?» «Да все думаю, где она у него располагалась, эта средняя рука»…
Его образ стал в свое время стилевым барометром — воплощение элегантности и неординарности не без внутреннего бунта. Достаточно сказать, что Рафик Кулиев — это первые, но далеко не робкие попытки внедрения джаза в нашей стране…
А еще он опроверг тезис о том, что «педагогика в какой-то мере убивает в музыканте артиста», что не каждый пианист может быть хорошим педагогом — и наоборот, тогда как воплощал в себе — равносущностно — обе эти непростые стези. Правда, признавался при этом, что «быть хорошим педагогом с моей точки зрения — это не меньшее достоинство (если не большее!), чем быть хорошим пианистом».
Он, несомненно, умел удивлять. Например, будучи фанатом футбола, когда-то играл за юношескую сборную Азербайджана, за команду «Нефтчи» завода им. Андреева. И довольно успешно… И это при том, что обычно пианисты избегают усиленных занятий спортом, дабы не повредить технический аппарат. Помню, этот мой вопрос он оборвал таким образом: «Да, но я, в отличие от них, в футбол играю ногами». И добавил: «Прошлым летом я буквально сбегал с конкурса им. Чайковского в Москве, чтобы просмотреть очередной матч мирового первенства. До сих пор не определился в своих предпочтениях — футбол или музыка».
А с какой болью он мне рассказывал о Вагифе Мустафазаде! Болью, прорывавшейся восхищением перед его неповторимым искусством. «Он был слухач, понимаешь, мог без нот выучить сложнейший фортепианный концерт! Случай почти беспрецедентный в истории музыки! Он обладал фантастическим пианистическим аппаратом — ну невозможно с такой аппликатурой играть на рояле, это я тебе говорю как профессор БМА! Поэтому подражать ему бессмысленно — так играть мог он один…» И еще вспомнил, как он сам «с Рафиком Бабаевым в Доме актера, обнявшись, горько плакали, когда Вагифа не стало. Они, понимаешь, собирались записать композиции для двух роялей — не успели. А я все корил Рафика: ну как вы могли не успеть — такая страница в нашем искусстве выпала! А потом он и сам погиб, бедный…»
Так и слышу голос в трубке, полный сокрушений, что не уберегли, не спасли...
А еще, еще мне вспомнился концерт в «Капелльхаусе», посвященный его 70-летию. Мэтр был, как всегда, исключительно элегантен, со своим неизменным галстуком-бабочкой, и играл не что-нибудь, а «Муки любви» Сергея Рахманинова. При этом в свойственной только ему манере заметил, что если б мы пришли на его концерт лет 30 назад, вот тогда бы он нас удивил, и не только игрой на фортепиано…
Со временем, рано или поздно, все мы обзаводимся некоей броней, да иной раз такой, что до сердца уже добраться почти невозможно. Рафик ею так и не обзавелся.
Он не знал зависти — «может, в этом и кроется секрет хорошего отношения людей ко мне. Я абсолютно не тщеславен».
Он сетовал на то, что у людей сегодня больше развита практическая сторона интеллекта, нежели творческая, а также на то, что «ушло поколение профессионалов высокой пробы. А те, кто пришли им на смену, ими не стали»...
«Я очень тоскую по той, моей консерватории, — признался он мне в одну из наших встреч, — с незабвенными Шароевым, Бреннером, Сафаралиевой, Рафиком Атакишиевым, Нигяр ханым Усубовой, Эльмирой Сафаровой. Их, к сожалению, уже не вернешь».
Увы… Как не вернешь Рафика Кулиева…
Помню мой последний визит к нему — в день рождения. Последнего в его жизни.
В тот день ему звонили поздравить его ребята из Америки, Израиля, Канады, Австралии и даже Новой Зеландии. «Я преподаю уже почти 50 лет, у меня было более 120 выпусков. Пол-Израиля — мои ученики — представляешь?! Я уже не говорю о Санкт-Петербурге, Тбилиси, Москве…»
Он поставил запись джазовой композиции. «Это Оскар Питерсон. Когда меня не будет, вспомните, как я любил эту вещь, называется она — «Нежность». Он смеялся под эту музыку, печалился — лицо его ни на минуту не оставалось в покое, а пальцы все это время «играли» эту пьесу на столе.
Неуютно без него.
Он это предвидел уже тогда, когда на мой банальный вопрос «Что есть самое ценное в жизни?» дал банальный, как мне тогда показалось, ответ, который сегодня вовсе не кажется таковым: «Самое ценное — это память о человеке. Ни деньги, ни власть — все преходяще. Вечна только память. До сих пор мы едим хлеб М.Бреннера — царство ему небесное. Когда-нибудь и про меня так скажут. И тогда я буду счастлив. Хоть на том свете буду счастлив».
«Что должно случиться, чтобы вы сказали себе: «Я выполнил свою миссию на земле?» — спросила я его.
«Ничего не должно случиться. Я выполнил свою миссию на Земле. Я абсолютно убежден, что мои ученики в подавляющем своем большинстве будут моими знаниями, моими указаниями, моими уроками пользоваться в своей дальнейшей жизни. Я абсолютно уверен в том, что они станут настоящими профессионалами и будут учить так, как учил их Рафик Кулиев. Это первое, а второе… Я был хорошим сыном своих родителей, я есть хороший муж моей жене — это не мои слова, а ее. И я — неплохой профессор БМА».
Он знал себе цену, безусловно, подобно всем неординарным людям. Помню горечь, сквозившую в его реплике: «Да и будем откровенны: много ли их осталось — Рафиков Кулиевых?»
И итогово-резонное, заставляющее вздрогнуть, — как бы окинув взглядом пройденный путь:
«Таких, как я, не было, нет и… не надо!»
Ошибался маэстро…

Азербайджанские Известия.-2007.-26 сентября.-С.3.