Абдуллаева Л.

Судьба шедевра

В постановке «Кармен» не было главного: любви и страстей

То, что «Кармен» является лучшей оперой всех времен и народов, думаю, оспаривать не станет никто. Потому как атрибуты музыкального театра поданы здесь в таком ярком, эффектном и демократическом виде, что это оказывает буквально магическое воздействие. Говоря о демократизме, имею в виду и запоминающиеся мелодии, большей частью в песенно-танцевальных жанрах, и захватывающую интригу и, конечно, саму тему. Последняя, впрочем, предполагает множественность трактовок, зависящих от каждого конкретного сценического воплощения, что и свидетельствует о гениальности Бизе как оперного драматурга.

Именно эти неоднозначность и многоплановость наполняют банальную мелодраму (полюбила — разлюбила, и он ее убил) той правдивостью чувств и ситуаций, которые, при всей их взвинченности, иначе как самой жизнью не назовешь. Именно эта противоречивость выступает здесь тем внутренним стержнем, который превращает историю взаимоотношений мужчины и женщины в некий символ человеческого бытия. Любовь как свобода и любовь как западня, инстинктивное желание побеждать и утраченный интерес к побежденному, поединок двух сильных характеров («кто был охотник, кто добыча?») и неизбежность поражения одного из них (в этом смысле коррида, иллюстрируя события, приобретает значение темы второго плана), стремление подчинить жизнь своим чувствам и слепая покорность судьбе, удачливый соперник и женщина, способная прощать, низкое происхождение и незаурядность натуры — каждая из этих оппозиций может быть поставлена в центр концепции. Соответственно в музыке есть и лирика, и драма, и рок, и быт, а главное, — театр как опоэтизированное преувеличение жизненных контрастов.
Учитывая все это, кто будет спорить, что постановка оперы «Кармен» — занятие увлекательное, сложное и ответственное? Тем не менее спектакль Азербайджанского государственного театра оперы и балета полностью опроверг эту, казалось бы, очевидную истину.
Нынче много спорят о том, кто главнее в театре, дирижер, режиссер или певцы, что означает возможность как-то компенсировать недостатки одной из составляющих за счет другой. Не буду тянуть кота за хвост и сразу скажу, что в спектакле, о котором идет речь, все три стороны не обнаружили главного, а именно эмоциональной вовлеченности в то, что происходит на сцене. Спросите кого угодно, о чем опера «Кармен», и вам ответят: «О любви». Так вот именно любви и не было ни в музыке, ни в игре актеров.
Не было ни пронзительной кантилены в оркестре со всеми перепадами и всхлипами, ни широкого дыхания в пении главных героев, короче, все испытанные средства, выработанные классической музыкой для передачи этого чувства и блестяще воплощенные Бизе, остались за кадром.
Прежде всего это касается образа Кармен. В интерпретации Фидан Гаджиевой сложилось впечатление, что главные достоинства героини исчерпываются эффектной внешностью. Нет, конечно, фактура — вещь на сцене немаловажная, но что дальше? Однообразное, лишенное нюансов пение, ничего похожего на искренность, отдачу. Ну, хорошо, идея — создать образ холодной бездушной красавицы, но нужно же дать в таком случае хоть какие-то перепады настроения, показать хоть что-нибудь: волю, сексуальность, наконец! А то даже «Хабанеру» (с подтанцовкой в духе шоу-бизнеса) было элементарно скучно слушать. Можно как угодно трактовать героиню Бизе, но в чем ей нельзя отказать, так это в естественности (не хочу употреблять термин раскованность) и темпераменте. Не было ни того, ни другого. Скованные, заученные движения всю дорогу: актриса даже в финальной сцене, так сказать, перед лицом смерти, не изменила банальной позы: руки в боки. Так и хотелось спросить, каким видит она внутренний мир своей героини: полюбила ли она Хосе или Эскамильо, и если ей не доступны чувства вообще, почему она так бесстрашно принимает смерть, может, потому, что, как цыганка, верит только в судьбу? Но в таком случае где трагизм, где обреченность?
А ведь в опере Бизе, при всем широком поле интерпретаций (было бы желание!), главные герои вписываются в понятие определенных типажей, которые очевидны даже при отсутствии режиссуры. И с этой точки зрения очень интересно, кому в голову пришло доверить роль Эскамильо
21-летнему Джавиду Гусейнову? При всем его обаянии и красивом голосе он элементарно не дорос до роли тореадора: здесь не было ни вокальной мощи, ни той характеризующей этого героя уверенности, которая обусловлена самой его профессией. Что касается Хосе в исполнении Фарида Aлиeва, то владей он в большей мере кантиленой и дыханием, его пение, может, и смогло бы выразить всю палитру разных проявлений любви: от нежности до безумной страсти. Во всяком случае в последней сцене чувствовалось какое-то личностное отношение к тексту, и это трогало.
Искренность, безусловно, присутствовала у Инары Бабаевой в партии Микаэллы, ее ария из третьего действия воспринималась как нечто выстраданное. Но вот манера держаться и повадки изящной девушки, охотно кокетничающей с незнакомыми солдатами, не соответствовали сути образа, являющего полную противоположность главной героине: там уверенность и напор, здесь — неуверенность и робость. Вообще в предложенном соотношении двух героинь осталось непонятным, почему Хосе выбрал Кармен. Впрочем, указанное решение характеров, особенно, когда спектакль ведут молодые исполнители, — задача режиссера, равно как и наличие концепции. Об отсутствии таковой свидетельствовали и упомянутая трактовка образов, и построение мизансцен.
Здесь приведу только один пример. В шедевре Бизе появление главной героини подготовлено просто блистательно с точки зрения театральной драматургии: состояние ожидания нагнетается тройной оттяжкой: сначала Микаэлла, героиня, но не та, потом работницы фабрики, но среди них нет Кармен, и, наконец, знаменитый выход Кармен. И это устремление к женскому началу подчеркивается контрастом с мужским: солдаты (нужно ли говорить, как важно показать здесь военную выправку), мальчишки, играющие в солдат, наконец, молодые люди, пришедшие поглазеть на работниц табачной фабрики. Как же, прикажете, понимать мизансцену, где с самого начала толпятся женщины (они же потом появляются в обличье работниц), солдаты, и все со скучающим видом стоят почти неподвижно и поют нестройными голосами, не говоря уже об отсутствии хора мальчиков! Никакой динамики ни в режиссуре, ни в дирижерской трактовке (напомню, что ускоренные темпы и внутренняя динамика — не одно и то же). Допустим, присутствие многолюдной толпы, на фоне которой разыгрывается драма главных персонажей, может выполнять функцию контраста внешнего и внутреннего, но в таком случае эта толпа должна все время быть в движении как символ некоей жизненной сумятицы. Здесь же ничего подобного не происходило. Интересно, как в финальной сцене Фраскита, которую блистательно исполнила Фарида Мамедова (кто-то из зрителей обронил: «Единственный живой человек на сцене») стала ходить по сцене от одного персонажа к другому, и это внесло хоть какую-то динамику. То же самое можно сказать о сцене появления Эскамильо, которое было той же Фраскитой с ее восторженными жестами оттенено по принципу: короля играет свита. Были еще пару хороших моментов, к ним можно отнести балет, в частности чудесный танец «Оле» в финале, поданный в гамме черно-белых тонов (жизнь — смерть), но, согласитесь, для шедевра оперной классики этого маловато.
Впрочем, публика у нас всегда воспринимает все на ура, вот и в этот раз аплодисменты были восторженные. Может, вмешалась судьба, которая после провала премьеры и последовавшей вскоре смерти композитора обеспечила этому произведению успех на все времена и среди всех народов.

Азербайджанские Известия.- 2008.- 4 июня.- С. 3.