Абдуллаев Р.

«Меня ждет океан партитур»

Собеседники бывают двух видов - распахнутые и уклончивые. Он явно из вторых. Рауф Абдуллаев, дирижер. Явление, уникальное в нашей культуре. Нешумно-тихий, какой-то несветский, он уже на протяжении полувека несет на себе непростую миссию пропаганды азербайджанской музыки. Несет вдумчиво профессионально, как бы про себя, являя столь редкий сегодня образец соразмерности дела, которому служит, и того, что зовется «имиджем». Поводом к этой, давно ожидаемой мною беседе послужил его юбилей - 70-летний. Но уламывать маэстро пришлось долго - в этом, собственно, причина изрядной задержки юбилейного интервью.
- Рауф муаллим, поздравляю вас еще раз...
- Не включайте диктофон - я даже не знаю, о чем говорить...
- Да не волнуйтесь, я вам помогу. Я слышала, что вы никогда не обсуждаете с композитором ту музыку, которую беретесь исполнять, - как считаете нужным, так и...
- (Прерывая). Как так не обсуждаю?
- Так говорят... И при этом неизменно удивляете автора попаданием в задуманное им, умением раскрыть его замысел... Я где-то прочла о вас, что...
- Что значит - прочла? Если композитора нет в живых, естественно я не могу с ним встретиться, но мне известны традиции исполнения его музыки и прочее... Если же композитор жив, то я, наоборот, работаю с ним в тесном контакте - это вам неправду сказали. Как это - не обсуждаю? Мы вместе рассматриваем партитуру, он говорит мне о своих пожеланиях, своем видении опуса, у меня бывают к нему какие-то вопросы и т.д. Но потом - потом случается то, о чем вы говорите, случается, он и не ожидает услышать то, что обнаруживается в его же партитуре. Общаться с автором - необходимо, а игнорировать авторские ремарки недопустимо. Свое видение не может превалировать, я категорически против этого, для меня главное - это исполнить то, что написал композитор. И этого принципа придерживались все великие дирижеры...
- А как же тогда интерпретация?
- Интерпретация не может быть самоцелью. Главное - это то, о чем я сказал. Это первоочередное и в этом - трудность. И аргумент типа «я так чувствую» не может служить критерием. Осмысливать музыку - да, безусловно, но не «переосмысливать» до такой степени, что ее можно не узнать! Классику вообще иной раз легче испортить, чем исполнить. Да, бывает, и меня заносит, приходится, не скрою, иной раз себя перебарывать. Четкое воплощение замысла композитора - задача не из простых. У меня это не всегда и получается, я вам скажу, свое, внутреннее, бывает, захлестывает - особенно в музыке Бетховена, Моцарта, Брамса. Здесь нужно держать себя в рамках. Но делать это необходимо: важнейший момент - играть «в стиле»!
- Помните, как это у Ференца Листа: «Мы - кормчие, но не гребцы...»
- Абсолютно с ним согласен! Дирижер всегда «наместник» композитора, наше дело - вживаться в авторскую партитуру.
- Должен ли дирижер быть лидером? Привести разных людей к единообразию, притереть их друг к другу, добиться оркестровой отлаженности...
- Безусловно, лидером быть должен. Особенно это касается репетиционного процесса. А во время концерта лидерство сменяется соучастием - дирижер становится «сообщником» музыкального действа. Вся работа предварительная позади, и он вместе с оркестрантами может позволить себе блажь, имя которой - музицирование.
- Удерживать так много музыки в голове - не трудно?
- (Иронично). Ну, для этого придуманы партитуры, у кого плохо с памятью.
- Наверное, так. Вагнер с Берлиозом, как известно, дирижировали без помощи партитур...
- Лист, Вагнер, Берлиоз... Вы что - музыкант?
- Бывший. Просто я готовилась к встрече с вами...
- Так бы сразу и сказали, что музыкант... «Лучше партитура в голове, чем голова в партитуре» - это Ганс фон Бюлов так считал. Впрочем, это сразу определяется - у кого как... Партитура, бывает, даже мешает - нужны непосредственные, зрительные и психологически активные контакты руководителя оркестра с музыкантами. Так что правы классики...
- Как вы пришли к дирижерской палочке?
- Ну, пришел не один я - у меня брат дирижер, Камал Абдуллаев, который учился этому делу в Москве и там же многие годы работал.
- А как случилось, что все три брата - Камал, Азер и вы стали музыкантами? Причину обычно ищут в семейных предпочтениях.
- Несомненно, все - оттуда. Дед мой, шушинец, был крупным коммерсантом, как бы сейчас сказали, покровительствовавшим музыке всей душой, - достаточно сказать, что у нас дома собирались такие знаменитости, как Джаббар Гарягды оглу, Сеид Шушинский, Гурбан Примов. Известный на Востоке музыкально-общественный деятель, непревзойденный тарист своего времени Садыхджан также приходится нам родственником. Дед мой восхищался пением юного Бюльбюля, приглашал его, совсем еще мальчишку, на свадьбы, и на одной из них подарил ему пояс с золотыми украшениями - я Поладу говорил, он подтвердил этот факт. Это мой дед, говорю, подарил твоему отцу. Мама была музыкально одаренным человеком, строго следила за нашими занятиями, всячески поощряла наше увлечение, водила нас на все спектакли и концерты. Вот так мы и росли.
- Как вы думаете, что вас сформировало?
- Консерватория. Это было время зенита нашей культуры, в том числе и музыкальной педагогики. Я застал великих преподавателей, сегодня даже не верится, с кем мы общались! Там вообще было много положительного, в нашей «прошлой» жизни.
- А когда вы впервые встали за пульт?
- В 65 году, это была «Травиата» - я ведь с театра начинал. Потом была «Шопениана» с «Пахитой» - и пошло-поехало... Эти произведения я дирижировал без, так сказать, статуса - а вот в 68 году я уже стал главным дирижером театра. И в этом статусе я работаю непрерывно до сегодняшнего дня. Где бы я ни был, оперу не оставлял. Даже когда в Анкаре работал... И у нас сейчас, если приглашают, - дирижирую.
Он не раз удостаивался звания «Лучший дирижер года» Турции за балетные постановки в Анкарском театре оперы и балета. Это балеты «Дама с камелиями» и «Три мушкетера» - исполненные впервые в истории Турции. Такая влиятельная газета, как «Джумхуриййет», в те дни называла его не иначе, как «большим приобретением для нас», отметив, «несмотря на то, что он родился не в Италии, а в Баку, великолепно знает всю музыку, а мы теперь знаем степень его музыкальной одаренности».
- Вас называют одним из лучших интерпретаторов опер Узеирбека. А где работается азартнее - на филармонической эстраде или в театральной яме? И в чем специфика балетно-оперного дирижирования?
- Для меня опера - это все! Оперный дирижер - это самая высокая категория. Разумеется, если это настоящая опера с настоящим оркестром, с настоящим хором и сильными солистами, не то что у нас сейчас, - вот эту концепцию всю держать в своих руках и есть самое высшее достижение для дирижера. Чтобы выдать, к примеру, оперу Джузеппе Верди, от дирижера требуется максимум! Он должен обладать особым темпераментом - глубоким, трагичным, благородным, уже не говоря о том, что он должен быть значительной личностью. И, конечно же, дирижер оперного спектакля непременно участник действа - он ведь и артист, который живет жизнью всех персонажей оперы. Это непередаваемое ощущение - вести оперу!
- Выходит, вы тут главный. А как же тогда режиссерская воля, капризы примадонн?
- Да какие там капризы! Именно он, дирижер, здесь главное лицо, руководящий огромной массой народа - и наверху, и внизу. То есть, оркестра и сцены, от него зависит все! Сделать спектакль, поставить его на ноги - это огромная работа, включающая множество компонентов, - отрепетировать все отдельно с певцами, хором, оркестром, потом все это соединить... И если в результате достигаешь хорошего уровня - это здорово, это и есть счастье.
- В вашей жизни были такие моменты?
- Были. Нечто подобное я испытал в Турции, где дирижировал вагнеровским «Лоэнгрином». Там я достиг того самого ощущения, о котором говорю, духовно возвышенного, - колоссальное было чувство! Упоение, что владеешь всей этой махиной, - это как парение...
- Это был ваш пик?
- Ну что вы! Пик, я надеюсь, впереди.
- Ваши трактовки, к слову, продолжают поражать и сегодняшних композиторов, не только классиков. Австрийский композитор Ульф-Дитер Сойка, услышав в вашем исполнении свой фортепианный концерт (солировала Рена Рзаева) в 1993 году в бакинской филармонии, сразу же решил, что свою оперу поручит только азербайджанскому маэстро Абдуллаеву. И поручил-таки: в самом центре Вены, в здании Kunstlerhauz, рядом со знаменитой Венской оперой в июне 2002 года ставится опера австрийского композитора на сюжет азербайджанской сказки «Сон Лейлы». Все четыре премьеры проходят с небывалым успехом и аншлагами. Да что это я вам рассказываю...
- Я не помню уже - давно это было. Да, собрал я тогда оперу за месяц, было дело. Это вы у Рены спросите, она должна знать...
- А вообще какая музыка вам ближе - современная или?..
- Рискую показаться всеядным, но я музыку не разделяю, считаю, что нормальный дирижер должен уметь играть все.
Не устаю удивляться: чем наполненней человек, чем богаче его внутреннее содержание, тем меньше в нем патетики и напористости. Приведу один только факт, говорящий, - нет, кричащий сам за себя: последнее письмо в своей жизни Кара Караев написал ему, Рауфу. Не могу удержаться, чтоб не привести его. «Дорогой Рауф! Нам всем сейчас несладко, по разным причинам жизнь выбивает нас из колеи. Я много думаю о тебе, о трудностях, которые ты испытываешь, и прошу тебя - не сдавайся, не дай себя сломать, бейся до последнего! Главное - музыка, искусство и творчество. Я высоко ценю твой талант, береги его. Целую тебя,
Кара Караев.
17 октября 1981 г. Москва.
P.S. не удивляйся письму, это - порыв...»
- В вашей жизни были удивительные встречи. Например, с Кара Караевым - расскажите об этом этапе в вашей жизни. И о том, последнем его письме - больше он никому уже не писал...
- Да, письмо то называется «Жизнь - борьба». Безусловно, я чувствовал его поддержку в молодые годы, отношение его ко мне всегда было очень благожелательное. С Фараджем мы общались очень тесно...
- Да какое там - «благожелательное»! Вас считают лучшим интерпретатором его музыки, ну а выражение самого Караева - «За музыку я не боюсь, если за пультом Рауф» стало притчей во языцех.
- Это он так сказал про меня? Смотри, я даже не знал. Наверное, сказал - кто же такое придумает... Если же говорить о встречах жизни, у меня и с Джовдетом Гаджиевым были прекрасные отношения, я был первым исполнителем его Пятой симфонии, и с Султаном Гаджибековым я дружил... Да и не для огласки все это...
- Это не для огласки, то не для огласки... А весь этот сонм воспоминаний - он ляжет когда-нибудь в мемуары?
- Вряд ли - не мое это. И потом времени нет - вон сколько музыки осталось несыгранной. Она ведь ждет! А вы говорите - мемуары...
- Неужели есть сочинения, которые вы еще не исполнили?
- Уйма! Я имею в виду классическую мировую. Азербайджанская музыка - да, вся прошла через мои руки, а мировую - мало ее знать, ее воплотить еще надо...
Благодушный - это не про него. Между тем есть, есть в нем нечто, мимо чего не пройдешь. Несомненная личностная основательность, некая деликатная властность. Я как-то я прочла об этом у Исмаила Гаджибекова, который писал об этом его «неизменном огне обворожительного обаяния, которое действует на тех, коих он хочет, чтобы это действовало, которое тянет и притягивает к нему людей со всевозрастающей силой. Его любят, любят оркестранты, любят хористы, любят певцы, инструменталисты-солисты. И привязанность эта не показная, ибо он искренен в своих симпатиях. Мудр в своих решениях. Он - человек-легенда...».
А еще - он из тех, с кем можно не только поговорить, но и помолчать...
- Наиболее комфортабельная для вас среда?
- Вы имеете в виду друзей? У меня их немного, я со всеми в принципе в нормальных отношениях, но подпускаю близко мало кого. С годами, разумеется, замкнутость усиливается. Причин много. Сегодня вообще люди редко искренне радуются друг другу - скорее создают видимость счастья от встречи...
- А чего в вас больше - рассудка или эмоций?
- Я считаю, что в равной степени. Беру жизнь и тем, и другим.
- Японцы считают, что талантливые люди должны спать ровно 4 часа в сутки. А сколько спите вы?
- Я сплю пять часов. А немцы считают, что после 60 лет днем обязательно нужно вздремнуть. Хотя бы полчаса. Немцы умный народ, пытаюсь следовать их совету, но, увы...
- А с чего начинается утро маэстро Абдуллаева?
- С завтрака, быстренького такого. Просыпаюсь в семь утра...
- Рановато. Принято считать, что артисты вашего калибра, как представители богемы, «просыпаются» к жизни во второй половине дня.
- Не знаю, как им такое удается, я с детства привык вставать рано. И потом, у меня ведь репетиция с десяти до двух. Легкий завтрак, легкая гимнастика, затем сажусь на машину и еду на работу. Люблю приходить заранее, есть у меня такое в характере, всегда прихожу раньше всех и на концерт, и на репетицию. Я ведь главный дирижер, приходится решать и какие-то производственные вопросы. График этот железный редко нарушается. Потом уже можно немного расслабиться. Ну а вечером - концерт...
О его дирижерской интуиции наслышаны многие. Наверняка это не просто, дирижировать с почти незнакомым тебе музыкантом - а ведь именно так часто и бывает. Приезжает солист, пусть даже самый именитый, а времени на «спевку» практически нет: он ведь попадает, что называется, с «корабля на бал» - с самолета на концерт, играет концерт и в тот же день, бывает, улетает. И тут, думаю, без особого чутья дирижеру никак не обойтись. Хотя бывает и так, что не совпав ни в одном аккорде, солист и дирижер берут концерт чем-то другим, темпераментом, например... Все это не про героя этой встречи. Всемирно известный Дмитрий Мацуев, не так давно гастролировавший в Баку, восторженно отзывался об умении маэстро Абдуллаева входить в контакт, что называется, с ходу...
- Я знаю, оно у вас особенное - чутье сопровождения...
- Ну а как же без него? Это ведь непросто - бывает, с двух репетиций играем концерт, а бывает - с одной... А откуда вы знаете про мое чутье?
- От Мацуева - сам мне говорил.
- Ну с ним мне как раз сложно не было. Мы неоднократно в Москве играли. А вообще в том, что он про меня так сказал, есть доля правды, не сочтите за нескромность, есть вещи, которым не обучишь. Интуиция из категорий врожденного свойства. И с этим мне повезло. Солисты все разные - каждый по-своему играет один и тот же концерт. Приноровиться с ходу, как вы сказали, к чужой манере, сделать его трактовку убедительной, стать его сомышленником на концерте - безусловно, это требует особенного чутья. Я не люблю слова «аккомпанировать», мне импонирует - «музицировать». Может, хватит, а? Я никогда столько себя не хвалил...
- Мало осталось, Рауф муаллим, ухожу уже... Вот скажите, а к запросам публики приноравливаться нужно?
- Нет, я категорически против заискивания, идти на поводу у публики для меня сродни преступлению. Собственно, миссия художника в том-то и заключается, чтобы поднимать планку интересов обывателя, расширяя его, так сказать, кругозор. Я никогда не строю свою программу с целью удовлетворения запросов публики и никогда не строил. Наоборот, мы хотим приучить людей к той музыке, которую играем, приобщить к ней.
- А возможность при этом остаться наедине с пустым залом вас не пугает?
- Абсолютно. Для меня это исключено. Если это музыка достойного автора и при этом качественно исполненная... Не помню, где вычитал: «Когда слушаешь Брамса, ощущение такое, что будто перед тобой раскрылись небеса!». Ну не может его, к примеру, симфония звучать в пустом зале. Такого у меня не было. И, конечно же, от нас, исполнителей, здесь многое зависит. Симфонический оркестр - самое мощное в инструментальной музыке средство воздействия на массы слушателей. Самое мощное.
- Мне вспоминается Ростропович с его «диагнозом»: «Культура страны - это консерватория и оркестр».
- Он был абсолютно прав - способность восприятия симфонической музыки это своего рода барометр, который определяет духовное состояние общества, его культурной среды. В советские времена мы много ездили по республике - районам и городам: в Гянджу, Лянкяран - играли классическую музыку. А как они нас там принимали! Да, сегодня ситуация несколько другая, могут возразить, время, мол, военное, не благоприятствующее, но это тоже ведь надо делать. Я считаю, что это одна из первоочередных задач сегодня - пропаганда азербайджанских композиторов на периферии. Узеир Гаджибеков, Кара Караев, Фикрет Амиров - это и есть наш «потомственный капитал». А молодежь - она вырастает такой, какой мы ее сформируем. Поэтому прошлое должно жить. А значит, звучать.
- А кроме музыки чем-нибудь другим вам заниматься доводилось?
- Спортом. Я в свое время был кандидатом в мастера спорта по настольному теннису - наша консерватория, к слову, в ту пору была спортивным чемпионом среди вузов. Играл и в волейбол, и в баскетбол, уже не говоря о футболе, которым я заболел однажды и на всю жизнь, - сегодня, кстати, хорошая игра вечером по телевизору, решающая, жду - не дождусь...
- Благотворительность. Это направление вашей деятельности не может не импонировать - помню многократные концерты с целью помощи детям, страдающим синдромом Дауна, и другие.
- Было, было. К сожалению, не так часто, как хотелось бы. Дирижирование - это не просто работа. Это, как я уже сказал, - миссия. Я готов играть благотворительные концерты систематически, но, увы, организационно это не очень просто. Поэтому стоит ли об этом писать...
- И вновь вспомнился Ростропович с его ставшим почти афоризмом: «Дирижер просто обязан быть человеком». Он и тут не ошибся. Поговорим о молодых. Кого вы можете сегодня выделить?
- Среди исполнителей? Мурада Адыгезалзаде. А если говорить о струнниках - их нет. Скрипачей нет, виолончелистов нет. Просто - нет оркестровых исполнителей с должным уровнем. Профессия музыканта оркестра стала менее престижна. А те, кто идет в нее, к сожалению, не обладают тем необходимым ремесленным багажом, которым обладали музыканты 15-20 лет назад. Острый дефицит у нас в оркестре. Нет кадров.
- А на нашем дирижерском небосводе - что там видно?
- Сейчас учатся двое. Эюб, сын тариста Рамиза Кулиева, он сейчас учится в Ленинграде, я с ним занимался до его отъезда. Надеюсь, в ближайшее время станет давать концерты с нашим оркестром. Еще один мальчик мой играл в оркестре на альте, беженец из Шуши, Фуад Ибрагимов, сейчас его по нашей рекомендации перевели в Германию, он там закончил класс альта и продолжил учебу на дирижерском факультете. Его я скоро приглашу приехать, хочу послушать...
- Это ваши ученики, выходит...
- Ну, ученики не ученики - росли на моих глазах, видели, что делаю. Так что эти двое, можно сказать, и есть, на кого я надеюсь в будущем. Чем можно - помогу, я отношусь к преемственности спокойно, без напряжения.
- Это идет вразрез с исполнительскими традициями - большие музыканты, как правило, избегают учительствовать.
- Нет-нет, я к этому, повторяю, нормально отношусь - дай Бог, чтоб они были, ученики, и пусть их будет как можно больше. Чем надо - поможем... Нужно ведь думать не только о дне сегодняшнем, но и завтрашнем. А каким оно будет, дирижерское будущее, мне трудно сейчас сказать.
- Вот в чем вас трудно упрекнуть, так это в эпатажности, без которой сегодня - да и только ли сегодня - не обходится большой художник. Вы же какой-то - непубличный. А как вам это удается, если вы все время - перед публикой?
- Скорее характер такой, я выплескиваюсь на концерте, потом замыкаюсь в себе... Не люблю тусовки, не умею ходить и производить впечатление или красиво разговаривать о музыке - все это чуждо мне.
- Что это - самоотчуждение художника?
- Да не надо таких высоких слов... Я еще ничего, Густав Малер - тот вообще после концерта убегал к Рейну, стоял подолгу в одиночестве, смотрел на воду, раздумывая... Но это особый был случай, он избегал людей...
- Что мешает жить? Что может выбить из равновесия?
- Вы имеете в виду в работе или вообще?
- Ну что может заставить выйти из себя?
- (Задумывается). Безалаберность. Равнодушие в работе.
- Ваши дети не пошли по стопам отца...
- Не пошли. Проучились до седьмого класса музыкальной школы, и все. Не захотели. А я в этом плане демократичный, заставлять не стал - не тянет, значит, не надо. Правда, бывает и так, что талант раскрывается позже, - сколько угодно таких случаев в истории, но я не стал. Сын до сих пор укоряет меня, жалеет, что не дирижер. Не знаю, может, есть моя вина в том, что «загубил» в них музыкантов...
- А загубленные творческие планы у вас есть? Есть партитура, до которой по разным причинам руки не дошли?
- (Затаенно). Пятая симфония Малера. Труднейшая партитура, в том числе и для оркестра! Все лелею эту свою мечту. Вот Девятую бетховенскую хотел сыграть - сыграл, а к этой все подступаюсь. К ней нужно основательно подготовить себя. Но я постараюсь. Обещаю.
- В заключение я хотела бы задать вам традиционный вопрос...
- Что я буду делать завтра? Не знаю. Я могу говорить о том, что было, и то с трудом, а то, что еще будет... Играть музыку хочу. И западноевропейскую, и русскую, и азербайджанскую - я имею в виду не только написанную, но и ту, что еще только пишут. Пожалуйста, пусть приходят ко мне. Если же говорить о мировой - океан партитур ждет меня! А больше я ничего не хочу.

Азербайджанские Известия.- 2008.- 17 мая.- С. 3.