Анар

Прощание с Муслимом

Прощай Баку, тебя я больше не увижу

Сергей Есенин

Была когда-то такая страна - Советский Союз. В ней жило много разных народов - разных по судьбе, истории, языку, культуре, вере... Потом эта страна распалась, и оказалось, что эти столь разные народы если что и объединяло - то не идеология, не политика, даже не экономика, а прежде всего искусство. И Муслим Магомаев был одним из самых ярких символов-объединителей. Он и своей смертью объединил людей, бывших советских граждан и граждан новых независимых государств - объединил в скорби. Тысячи людей с цветами вышли на улицы Москвы, шли к Залу Чайковского, чтобы попрощаться с великим певцом, и удивительным было то, что среди тех, кто обливался слезами, были не только бывшие поклонницы Магомаева, когда-то целовавшие его автомобиль, целыми сутками дежурившие у подъезда его дома, часами караулившие его выход из концертного зала, былые фанатки, ставшие ныне бабушками, но и их внучки, никогда не слушавшие живого Муслима. Так было в Москве, так было бы и в любом городе бывшего Союза, если бы с певцом прощались там. Так было и в Баку.

Руководство нашей страны поступило совершенно справедливо, настояв на его похоронах в Баку, и его вдова приняла, может быть, нелегкое для нее, но мудрое решение, согласившись на его возвращение на родину. Когда-то я писал в реквиеме на смерть великого Кара Караева: "Он уехал на время и вернулся навсегда".
Те же слова можно сказать и о великом Муслиме Магомаеве. Вступив в путь из Баку, он покорил полмира, достиг вершин славы в Москве, в этом городе жил долгие годы, в этом городе обрел семейное счастье, но в конце концов вернулся на родную землю. Вернулся навсегда.
Я, к сожалению, не могу утверждать, что мы были друзьями, хотя у нас были очень близкие общие друзья, мы не раз общались в Баку и в Москве, совершили совместную поездку в Италию. Я благодарил его за великолепное исполнение песен на слова Расула Рзы: "Не гордись" ("Сяня де галмаз") Тофика Кулиева и "Скажи глазам своим" Полада Бюльбюльоглу. Он как-то выразил мне признательность за то, что его дед - Муслим Магомаев - был достойно представлен в фильме "Узеир Гаджибеков. Аккорды долгой жизни". При всем при этом повторю: я не могу гордиться тем, что был близок с ним. Но его смерть потрясла меня. И не только как потеря уникального художника, но и как уход очень родного, близкого человека.

С ним уходила эпоха, наша эпоха, годы, когда мы все были молоды и полны надежд. И трагизм ситуации заключался в том, что Муслим ущел со сцены до того, как ушел из жизни. Это был если и не трагический, то уж точно драматический уход. Для него была невыносимой мысль: ах, он еще поет? Он ушел почти на пике своей ошеломительной славы и еще молодой силе своего мощного голоса.
Не имея возможности общаться с ним в последние годы, я чисто интуитивно предполагал, что в этом прощании со сценой была не только гордость, но и горечь и мучительное ощущение совершенно изменившейся и ставшей чужой жизни. И как бы ни заполнял свою жизнь рисованием, лепкой, компьютерными играми и интернетным общением, он, мне кажется, чувствовал себя на чужбине времени. Подтверждение своим догадкам я нашел на страницах "Комсомольской правды", где было напечатано одно из его последних интервью. В ответ на вопрос: "Вы твердо решили больше не петь со сцены. Чего больше в этом решении?" Муслим говорит: "Нежелание видеть, как уходит голос, уходят силы. Я сейчас уже не здоров. И все оттого, что, когда сцена ушла от меня, для меня многое поменялось. Такое впечатление, что мир уже поменялся. Может быть, это звучит немножко траурно, но мне кажется, что я подзадержался".

Когда я прочел эти слова, то вспомнил моего дорогого друга, замечательного кинорежиссера Расима Оджагова. В последний год, а точнее - месяцы он жил как бы в предчувствии смерти и как бы смирившись с этой мыслью. Как говорил Толстой: "Исчезло благо жизни".

В том же интервью Муслим продолжает: "Ну, наверное, Боженька говорит: а теперь терпи. Погулял, порадовался, с женщинами побегал, славы набрал. Наверное, так все и должно быть. Каждый человек должен за все ответить".
За что же должен был отвечать Муслим? Только за свою небывалую, сумасшедшую славу. Он как бы насытился своей славой, устал от нее. Многие жаждут быть знаменитыми. А знаменитым порой хочется быть забытыми. Забытыми всеми.

Никакой певец в Советском Союзе и далеко за его пределами не мог состязаться с Магомаевым в популярности. Даже Владимир Высоцкий, который также был кумиром миллионов. Но вот, назвав Высоцкого, я невольно задумался об аналогии между ним и Муслимом. Кстати, в одной из своих песен Высоцкий называет и Магомаева как знаковое имя.

Конечно, их нельзя сравнить по вокальным данным. Магомаев - профессиональный певец, с хорошо поставленным бархатным баритоном, прошедший школу "Ла Скала", одинаково владевший и оперным, и эстрадным репертуаром... И Высоцкий с его хриплым голосом, почти речитативным пением с одной лишь гитарой...
Это почти то же самое, как сравнивать, скажем, живопись Рафаэля с полотнами Пиросмани. Что же общего между Магомаевым и Высоцким? А то, что каждый из них по-разному, на разных уровнях выразил свою эпоху. Высоцкий выражал горечь и боль советской действительности. Он утешал миллионы людей с доброй улыбкой, порой с жестокой иронией, рассказывая им о них самих - он был певцом нескончаемых советских очередей и коммунальных квартир, вытрезвителей и запретов лететь туда, куда хочется. Муслим тоже утешал людей - утешал, пробуждая в их душах самое светлое, самое заветное, приглашая их в мир любви, красоты, чарующих мелодий, в мир, недоступный для большинства поклонников.

Одна из лучших, если не лучшая песня, сочиненная им самим как композитором, посвящена его родине - Азербайджану. Но, как выяснилось, гораздо позже, эту песню Муслим посвятил не только родной стране, но и одному из великих людей этой страны - Гейдару Алиеву.

Гейдар Алиев с особой теплотой и вниманием относился к ярким талантливым представителям творческой интеллигенции. А к Муслиму у него было особое отеческое отношение - он не только любил его, гордился им, но и всячески опекал его.
У политических руководителей, особенно у тех, кто обладает мудростью и художественным вкусом, естественно, тоже бывают свои пристрастия в литературе, искусстве. И если они примечают, ценят, награждают кого-то, тут же завистники, которые сами отдали бы все за такое отношение, объявляют отмеченных "дворцовыми художниками", "дворцовыми поэтами", "дворцовыми певцами". Что ж, если есть художники дворцовые, то стало быть есть и дворовые.

Я не знал, что свою последнюю песню Муслим написал на слова Сергея Есенина. Почему из всего богатого есенинского наследия, даже из его "персидского" цикла, Муслим выбрал именно эти слова? В этом выборе, на мой взгляд, было предчувствие. Горькое предчувствие прощания с родным городом, который он, увы, больше не увидит.
В филармонии на панихиде звучали песни Муслима, возвращая нас в былые годы. Это были песни нашей молодости. Они будили ностальгические воспоминания о прошедших годах, о прошедшей жизни. Одной из последних прозвучала песня на слова Есенина.
Я был потрясен Совпадением. Будто песня была написана именно для этого траурного прощания. "Прощай Баку, тебя я больше не увижу", - пел Муслим, и его вдова закрыла руками уши. Видимо, это был предел того, что она могла выдержать в этот скорбный час.

"Прощай Баку, синь тюркская, прощай, Хладеет кровь, ослабевают силы", - пел Муслим с горьким признанием.

"Не донесу, как счастье, до могилы И волны Каспия, и балаханский май", - пел Муслим, объясняясь в любви родному городу.
"Прощай Баку, тебя я больше не увижу", - пел Муслим, прощаясь с любимым городом. Прощаясь с нами.

Зеркало.- 2008.- 8 ноября.- С. 25.