Баннаева Н.

Оптимизм любви

В полотнах Любови Мирджавадовой органично соседствуют инфернальность и умиротворяющая солнечность

Любовь Мирджавадова занимает достойное место в когорте известнейших живописцев и графиков Азербайджана. Ее работы хранятся во многих частных коллекциях как на родине, так и за рубежом. Иногда творчество этой интересной художницы воспринимают прежде всего в контексте тематики и профессиональной манеры ее покойного мужа, знаменитого живописца Джавада Мирджавадова, ярчайшего представителя диссидентского течения в отечественном изобразительном искусстве. Однако такое мнение о живописи и графике Любови Мирджавадовой является, на мой взгляд, слишком узким подходом. Несмотря на несомненное сходство и преемственность ее работ с творчеством прославленного супруга, у нее четко выражен свой, характерный почерк, а еще того сильнее — свой взгляд на мир.

Она стала женой легендарного Мирджавада, будучи совсем еще юной девушкой, тогда как он к тому времени слыл уже вполне сложившимся мастером. Любовь практически сразу же приняла решение тоже учиться живописи, и тогда Джавад пояснил, что у нее есть два пути. Первый — поступить в художественное училище имени А.Азимзаде, пройти там так называемую «чистяковщину», то есть классический для соцреализма академический курс обучения, и получить в итоге заветные корочки, дающие в перспективе право на заказы от Худфонда, членство в Союзе художников и прочие блага. Второй — стать его, Мирджавада, ученицей, получить ту альтернативную «чистяковщине» подготовку, каковую он, штудировавший работы великих в Эрмитаже, считал необходимой, и начать работать в том же ключе, что и он. Но — без диплома, без ощущения себя винтиком государственной идеологической машины в сфере искусства (к чему многие так стремились в погоне за вышеупомянутыми благами). Она выбрала второй путь… Может возникнуть резонный вопрос, отчего ей не приходило в голову найти компромисс между этими двумя путями. Приходило. Но Джавад честно пояснил, что у него хватит времени только на то, чтобы учить ее, а не переучивать. И она оценила тот шанс, какой ей дала судьба, — стать великому художнику не только женой и музой, но и ученицей и коллегой. Благо, таланта ей было отмерено также немало — не хватало лишь профессиональной подготовки.

И она получила тот самый, уникальный «джавадовский» курс обучения. Безусловно, муж влиял на нее в выборе техники и тематики, но это было влияние личного примера, а не диктат. Кстати, спустя годы доскональное знание художественной манеры мужа позволило Любови в рекордно короткий срок — всего за три дня — отреставрировать пятнадцать гигантских полотен Джавада, то ли нечаянно, то ли преднамеренно испорченных рабочими при подготовке экспозиции его московской выставки.

Джавад помогал жене, как начинающей художнице, во всем, вплоть до того, что тратил долгие часы своего бесценного времени на то, чтобы позировать ей, — натурщики им в ту пору были не по карману. Он шел на это оттого, что понимал: никакие гипсовые копии и экроше не заменят студенту-художнику настоящего человеческого тела, со всеми его живыми изгибами и перекатывающимися мускулами.

Что же касается тех самых благ, которыми советское государство оделяло профессиональных художников, то Джавад просто-напросто делился с женой теми заказами, что получал от Худфонда, — этими классическими халтурными заказами на придорожные щиты с упитанными буренками и не менее упитанными доярками. Позднее Любовь Мирджавадова устроилась в Худфонд шрифтовиком — на эту должность брали и без художественного образования… Творческая жизнь ее словно разделилась на две части: в одной она выводила на алом кумаче и бархате трескучие лозунги, в другой — писала на холсте сюжеты, прямо противоречащие этим лозунгам. Те, первые годы совместной жизни, были чрезвычайно трудными с материальной точки зрения. Но они вдвоем все выдержали. И тогда, и позднее супруги Мирджавадовы работали не в соавторстве, но вся их жизнь была одним долгим соавторством во всем…

Инфернальность, бурлящая в холстах Джавада Мирджавадова, чувствуется и в работах Любови Мирджавадовой. Оскалы на жутких физиономиях, почти мунковские лица, искаженные мукой и безумием, различные мифологические создания (как правило, агрессивные) — все это можно увидеть в ее работах. Даже натюрморт у нее может быть агрессивным — по колориту, представляющему собой битву-парад чистых, ярких, вызывающих тонов на фоне беспросветного мрака. Щемящей тоской звенит не только агрессия, но и просто одиночество — как, например, в полотне «Сирота», изображающем бездомную, забитую маленькую нищенку.

Вместе с тем и сама агрессия может быть, как ни странно, положительной. Сейчас, например, в мастерской Любови Мирджавадовой соседствуют сразу несколько драконов — от мрачного, почти библейского змия, больше напоминающего василиска, чем дракона как такового, до безудержно-радостного создания, нежно-зеленого, выпускающего фейерверк ярких цветов из разверстой пасти, которого вполне можно счесть персонификацией самой природы. Тот же мажорный настрой создает у зрителя и изображение еще более странного, совсем уже диковинного существа — алой кошки с почти человеческой томной физиономией и частоколом лингамов на спине.

Безусловно, не чужда творчеству Любови Мирджавадовой и лирика — чистая, тонкая, пронзительная. У нее есть изображения пар, соединившихся в любви, и в этих полотнах и графических листах во весь голос звучит сила ее оптимизма.

Азербайджанские Известия.- 2009.- 24 января.- С. 3.