Абдуллаева Л.

Итоги или размышления о будущем?

Проведение очередного съезда азербайджанских композиторов - пример государственной поддержки одной из отраслей культуры

Практика всевозможных съездов деятелей искусств восходит к достопамятным советским временам, когда всякое индивидуальное творчество представало как некое коллективное достижение. По отношению к такой штучной профессии, как композитор, писатель, художник, это кажется некоторым противоречием самой ее сути, потому как настоящее искусство всегда апеллирует к Вечности, и путь туда открыт только для единиц, избранников. Но, во-первых, подобные форумы представляют несомненный интерес как своеобразный документ эпохи — свидетельство мыслей, чаяний и мастерства людей, живущих в одно время в одной стране. А во-вторых, для композиторов, чье искусство, как никакое другое, связано с материальными затратами, это шанс услышать свое произведение в живом исполнении.

И с этой точки зрения проведение после 17-летнего перерыва очередного съезда азербайджанских композиторов является фактом весьма отрадным — как пример государственной поддержки одной из отраслей культуры. Это не преминули отметить (даже с некоторой завистью) присутствовавшие на форуме гости из Украины, Грузии, Казахстана, Таджикистана, Узбекистана, Турции. Кстати, подобное приглашение музыкантов других стран — свидетельство серьезной организации мероприятия, и за это спасибо руководству Союза композиторов. При всех поклонах и реверансах в сторону «братского азербайджанского народа», были высказаны в деликатной форме и критические замечания, да и вообще музыка существует, чтобы быть услышанной не только своими соотечественниками.
Какова же она, музыка сегодняшнего Азербайджана?
Концерты, проходившие в течение шести дней в филармонии, Зале камерной музыки, на других театральных и эстрадных площадках, были классифицированы по жанрам, причем подобное разделение наглядно отразило два противоположных стилевых направления. Обращение к симфонии большей частью сопряжено с традицией монументального симфонизма шостаковического типа. Но если для великого русского мастера вся эта оркестровая полифония, дроби барабанов, остинатные нарастания — средство создания образов ярких и значительных, то для многих современных композиторов приемы большого оркестрового письма явились просто самоцелью. Послушайте, как я умею применять то-то и то-то, а для чего мне это в данном случае нужно — такой вопрос не ставится. После трехчасового концерта симфонической музыки азербайджанских композиторов сложилось впечатление, что симфония понимается просто как громкая, пафосная музыка, но по поводу чего пафос так и остается непонятным, ведь музыка — это не партийный митинг, и здесь свою приверженность высокому нужно выражать на языке звуков, а не словесной программой. Вот и приходится повторять избитые истины о том, например, что в искусстве, как и в жизни, драма всегда сопряжена с каким-то искренним переживанием, моментами тишины, то, что называется хорошим словом «психологизм», их-то, этих моментов раздумий, было очень мало. Вообще симфоническая музыка проиллюстрировала, что такое эпигонство, и это касалось традиции не только большого симфонизма Шостаковича, но и караевских интонаций, растиражированных, растасканных по кускам многими современными авторами. Только у Караева каждая нота выстрадана, пропущена через горнило сомнений, вот кто умел мыслить лаконично (к примеру, в нескольких тактах вступления к «Дон Кихоту» нарисовать образ Вечности и Пространства), здесь же — многословие как неотъемлемая составляющая ложного пафоса.
Диаметрально противоположное по своей эстетике направление представляли камерные жанры — западная традиция обращения к малым составам и всевозможным типам современной техники, в том числе так называемому минимализму, для многих композиторов оказалась созвучной драматургическому принципу мугама с его идеей постепенного развертывания протяженной композиции из какого-то зерна. Являясь наглядными и понятными многим, эти приемы имеют неизменный успех, особенно на Западе, где любое обращение к Востоку рождает интерес. Иногда все это было сделано со вкусом, где-то авторов подводило чувство меры, но ни одно произведение не вызвало чувства удивления от соприкосновения с чем-то самобытным и прекрасным.
В жанрах хоровой музыки также главенствовали указанные две тенденции, с одной стороны, монументальность в духе плакатности советских времен, а с другой — камерные миниатюры, где национальные интонации воплощались в технике обыгрывания коротких попевок. И опять само по себе разделение на эстетики не свидетельствовало о качестве музыки. Можно и в плакатном жанре создавать что-то искреннее, волнующее, а можно, прибегая ко всем мыслимым и немыслимым внешним эффектам новизны и эпатажа, быть банальным и скучным.
Конечно, среди огромного количества представленной музыки были и запомнившаяся, например, симфония Арифа Меликова с интересной композицией: обрамляющими вокальными частями и алеаторической серединой, кантата Акшина Ализаде, высоко профессиональная миниатюра Фараджа Караева, где не было ни одной лишней ноты, грешащей против хорошего вкуса, хоровая миниатюра Айдына Азимова, пример живого, нестандартного подхода к национальному. Но в целом и эти мастера представили не лучшие образцы своей музыки.
По-видимому, причины отсутствия подлинных художественных открытий лежат в плоскости не только музыкальной. Не может в одной маленькой стране каждые 20 лет рождаться несколько действительно крупных художников (феномен 50-60-х годов прошлого века — исключение). А вообще, если в образном плане прозвучавшая музыка в основной своей массе не выражала дум и чаяний своих современников, то в плане социальной психологии результаты съезда как раз наиболее им соответствовали. Амбициозность и стремление к сиюминутным благам, когда кресло становится важнее человеческой сути (за редким исключением), заменили собой искренность и честность по отношению и к создаваемым произведениям, и к самому себе (стоит вспомнить, насколько требовательным к себе в этом отношении был Караев, которому звания если и были нужны, то разве только для того, чтобы быть услышанным своими современниками, а не наоборот).
Да, у многих авторов есть свои сильные стороны: кто-то владеет оркестровыми красками, кто-то искусно перефразирует мелодии народных песен, вплетая их в хоровую ткань, кто-то неплохо владеет фактурой фортепианного письма и т.д. и т.п. Но оценить отдельные удачные, интересные приемы могут только профессионалы, они же, эти профессионалы, в состоянии отличить настоящее искусство от подделки.
Вот как охарактеризовал ситуацию, в частности, композитор Айдын Азимов:
«Если говорить о мастерах, то на меня произвела впечатление симфония Меликова, среди тех же, кого услышал впервые, — понравились сочинения Васифа Аллахвердиева и Мамедаги Умудова каким-то своим отношением к музыкальному тексту. Что касается целостного впечатления, то, на мой взгляд, композиторы забыли, что музыка — это, прежде всего, средство общения. Общения с себе подобными и с Богом. Нельзя превращать музыку в дизайн — искусное (а иногда и не очень) жонглирование приемами. У меня создалось впечатление, что я побывал в магазине обоев, сегодня модно одно, а завтра — другое, можно содрать и налепить новое. Национальное не определяется обращением к увеличенной секунде, нужно ощущать интонацию как нечто свое, и техника здесь ни при чем. Так было и у немца Баха, и у австрийца Веберна. Вместе с тем, сегодняшняя азербайджанская музыка отражает все кризисные явления в мире, можно считать это нормальным явлением поисков; и проведенный съезд — своего рода сигнал: будущее азербайджанской музыки за новым, подрастающим поколением, к чему нужно отнестись всем нам — профессионалам с большой ответственностью».
Возможно, эти слова отразили еще одну зримую пользу съезда — некую творческую рефлексию, шанс почувствовать свои возможности в ситуации «от обратного», отыскать те искры живого огня, которые, если и не выведут азербайджанскую композиторскую мысль на новый уровень, то хоть обозначат его контуры.

Азербайджанские известия.- 2007.- 20 июня.- С.3.