Мирза Кадым Иревани — художник с орбиты двух миров

В этом году отмечаются две памятные даты, связанные

с основоположником азербайджанской станковой живописи —

185-летие со дня рождения и 135-летие со дня смерти

В этом году отмечается важная для азербайджанской культуры дата — 185-летие со дня рождения Мирзы Кадыма Иревани (1825-1875), основоположника азербайджанской станковой живописи. XIX век дал Азербайджану целый ряд мастеров искусств — как тех, кто достойно продолжил традиции народного творчества, так и тех, кто нашел в себе силы перешагнуть за рамки привычного. Не все, кто решался на отход от устоев, в том преуспевали. Не у всех получалось все и сразу — ведь на то, чтобы традиции европейского искусства проникли в азербайджанское искусство и органично срослись с ним, отсеяв попутно устаревшее и лишнее как с той, так и с другой стороны, потребовались целый век и несколько революций (причем далеко не только культурных). Но те, кто шел в этом параде прогресса первыми, и шел успешно, навсегда вписали свое имя в историю родной культуры. Мирза Кадым Иревани был одним из них.

Эриванское (Иреванское) ханство (позднее — губерния) было исконно азербайджанской землей. Это уже позже, при большевиках, оно стало основой территории для новоявленной Армянской ССР. Но в 1825 году, когда в семье потомка древнего, но обедневшего бекского рода — гаджи Мамеда Гусейна, зарабатывавшего на жизнь резьбой по дереву, родился сын Мирза Кадым, Иреван был безоговорочно азербайджанским (хотя и имел статус российского губернского города). Будущему основоположнику азербайджанской живописи суждено было умереть ровно через полвека после рождения там же, где он появился на свет. Но между этими двумя датами жизни — не годы, а портреты, не десятилетия, а настенные росписи… Его художественным работам суждено было пережить не только своего автора, но и тот привычный мир, в котором он жил и которому, казалось, никогда не придет конец…

Кадым бек, коллежский асессор

Мирза Кадым Иревани прославился своими настенными росписями и портретами. Еще оглядываясь на традиционную миниатюру, но уже семимильными шагами идя к реализму, он сумел найти верный путь в развитии современного ему искусства. Такое прозрение было тем более ценно, что специального образования Мирза Кадым не получил. Зато отец дал сыну прекрасное общее образование — тот владел французским, русским и персидским языками, любил музыку. После начальной школы в Эриване он закончил прогимназию в Тифлисе, а потом тридцать пять лет проработал телеграфистом в скромном чине коллежского асессора.

Тот служащий-почтовик и тот прекрасный художник, создавший удивительные портреты и фрески, — это словно два разных человека. Две ипостаси одного лика. Но сам он себя не делил на чиновника и художника. И даже подписывал свои работы не только «Мирза Кадым Эривани» или просто «Кадым бек», но частенько с гордостью прибавлял к имени чин — «коллежский асессор».

Он успевал всё, этот неутомимый Мирза Кадым. И шел в творчестве смело, самостоятельно доходя до сути как техники, так и стиля. Прорыв, который он совершил в искусстве, известный искусствовед Керим Керимов объясняет так: «Прирожденный вкус и талант принесли ему широкую славу».

Действительно, все началось, как это и бывает чаще всего, с семьи. Искусный резчик гаджи Мамед Гусейн делился с маленьким сыном секретами мастерства и прививал ему любовь к прекрасному. Как и все дети, Мирза Кадым любил рисовать, но уже тогда его родственники, которые видели эти работы, понимали, что малыш одарен художественным талантом. Став постарше, он начал создавать произведения, имеющие прикладное значение. Это были трафареты для вышивок и настенных росписей. Их он за свою не такую уж и долгую жизнь создал довольно много. Но не они его прославили.

И все-таки именно прикладные по назначению произведения стали в дальнейшем главными в его в творчестве. Ведь до крайней степени станковизма, когда полотно или графический лист является «вещью в себе» и не зависит от окружения, в те годы было еще очень и очень далеко. Даже портреты — и те имели в ту пору прежде всего сугубо прикладное значение, ведь Даггер и другие первопроходцы фотографии тогда только-только начинали свои опыты.

О портретах работы Мирзы Кадыма и стоит поговорить в первую очередь. В авторитетнейшем советском издании — многотомнике «Всеобщая история искусства» — отмечается значимость творчества этого художника в целом с точки зрения зарождения станковых форм в азербайджанском искусстве. О портретах же его кисти сказано несколько более обширно: «Ярко выраженный интерес художника к внешнему облику человека, изображенного не на условном плоскостном фоне, а в трехмерном пространстве конкретного интерьера, говорит о том важном переломе, который наметился в азербайджанском искусстве нового времени».

Прежде чем расшифровать эту лестную, хотя и лапидарную характеристику, хотелось бы остановиться на том, что, может быть, и не является самым главным в данном случае, но служит важным «штрихом к портрету». Это то, что в данном отзыве выражено двумя словами — «конкретный интерьер».

Почти все работы любого исторического периода интересны еще и тем, что многие из них, особенно жанровые (бытовые) сцены и портреты, отражают в числе прочего и материальный облик своей эпохи. Одежда, украшения, посуда, ковры, росписи, книги, букеты, здания, транспортные средства — все интересует позднейших исследователей. Портреты работы Иревани не стали исключением из этого правила. Кому же, как не ему, так много работавшему над эскизами росписей и вышивок, а также в лаковой живописи, было по плечу тщательно и любовно передать «предметный облик» своего времени, не впадая при этом ни в каноническую условность миниатюры, ни в нарочитую упрощенность лубка!

Юный принц из рода Каджаров

Самые известные работы Мирзы Кадыма Иревани — три акварельных портрета позднего периода его творчества (1870-е гг.): «Сидящая женщина», «Юноша» и «Каджарская принцесса Мах Талят ханум». Они хранятся в Баку, в Музее искусств им. Р.Мустафаева. Когда рассматриваешь эти портреты, глаз не устает любоваться узорами ковра, рамы и настенной росписи, орнаментами на ткани, из которой сшита одежда героев этих портретов. Как орнаменталист, Мирза Кадым был просто великолепен: даже когда это выходит в ущерб реалистичности произведения в целом, все равно красота плоскостей и поверхностей, испещренных узорами, завораживает и гипнотизирует… И это конкретика тщательной достоверности, а не стилизации под достоверность. К примеру, ковер, на котором сидит женщина на портрете, не «ковер вообще», а ковер карабахский, что видно по его орнаменту. Точно так же можно при желании рассмотреть, какой именно орден сияет на груди у князя Александра и что за цветы украшают корсаж бального платья его супруги княгини Марии, — в этой портретной акварели семьи русского вельможи Мирза Кадым Иревани особенно успешно находит трогательный баланс между реализмом, миниатюрой и лубком.

Кстати, один из известнейших портретов работы Мирзы Кадыма того периода — тот самый, который в советских изданиях было принято именовать просто «Юноша», — на самом деле изображает вполне реальное лицо. Изображенный на нем парень — юный принц из рода Каджаров, Веджулла Мирза. Если приглядеться, то можно заметить, что верхняя одежда принца с этого портрета, а также обеих женщин — и Мах Талят ханым, и той самой, сидящей женщины с другого портрета, сшита из одной и той же бордовой ткани, с раппортом из голубых, белых и желтых бутонов буты («персидского огурца», как называют этот узор на Западе). Как знать, может быть, когда-нибудь именно это сходство деталей трех портретов, созданных в одно и то же время, словно нить Ариадны, позволит раскрыть и имя той безымянной «Сидящей женщины»?

Еще сильнее талант орнаменталиста сливается с талантом портретиста в других работах Мирзы Кадыма Иревани — в портретах Фатх-Али шаха и его сына Аббаса Мирзы. Этот иранский государь и его наследник были известными меценатами. Сохранилось множество портретов Фатх-Али шаха, членов его семьи и свиты — это работы не только Мирзы Кадыма Иревани, но и других авторов. Однако работы Иревани отличаются от прочих не только специфическим «каджарским стилем». Как отмечает Керим Керимов, хранящийся в Государственном музее искусств им. Р.Мустафаева темперный портрет Фатх-Али шаха, написанный Мирзой Кадымом Иревани, по сравнению с другими изображениями этого правителя более тонок, изящен: цветовая гамма хорошо передает формы и декоративные особенности украшений, которыми так изобилует наряд шаха.

Реалистичное изображение парадного облачения шаха, его огромной, усыпанной камнями короны было по тем временам новинкой. Зритель может ощутить то, что чувствовал, глядя на правителя Ирана, один из его современников, так отозвавшийся об этом торжестве величественности во внешнем облике: «На нем была одежда, покрытая драгоценными камнями огромной величины. Шах сидел таким образом, что лучи солнца падали на него. Сверкание камней было настолько ослепительным, что иногда невозможно было различить отдельные детали, которые в сочетании придавали его фигуре такой поразительный блеск».

К рубежам европейских горизонтов

Тогрул Эфендиев в своей книге «Изобразительное искусство Азербайджана XIX — начала XX в.» отмечает, что живописные работы Мирзы Кадыма Иревани и сейчас, спустя более чем сто лет после их создания, радуют нас неувядающей яркостью оттенков, и объясняет это тем фактом, что при их создании чаще всего использовалась яичная темпера. Этот вид красок очень хорошо сохраняет цвет — тому в огромной степени способствует упомянутый натуральный растворитель. Безусловно, это «технический» секрет удивительной свежести работ Иревани. Но есть и секрет психологический. Это особый взгляд на мир, взгляд талантливого художника своего времени, эпохи начала схождения орбит двух миров — Запада и Востока.

Мирза Кадым Иревани не был бы тем, кем он стал для отечественного искусства, если бы ограничился только виртуозной орнаменталистикой в своих портретах. О нет, он достиг и иных высот, более значимых. Речь тут не только о довольно успешно достигаемом им сходстве портрета с моделью. И не о попытках передать светотень. И даже не о «революции в перспективе», когда художник отошел от обратной перспективы, характерной для миниатюры, и смело двинулся к рубежам европейских горизонтов (и в прямом, и в переносном смысле слова). Хотя и всё это было очень важно.

Главное, что привнес Мирза Кадым в портрет, — это психологическая характеристика персонажей. Далеко не ходя за примерами, можно просто рассмотреть портреты двух принцев — Аббаса Мирзы и Веджуллы Мирзы. Юный Веджулла Мирза серьезен не по годам — сразу чувствуются его высокий ранг и благородное происхождение, а также строгий характер.

Еще ярче характер проступает в портрете Аббаса Мирзы, мягкотелого наследника своего жесткого отца. Этому человеку так и не довелось занять престол, несмотря на имеющееся на то право, — Фатх-Али шаха сменил на троне не сам Аббас Мирза, а его сын Мухаммед Мирза, то есть внук Фатх-Али шаха. Однако при взгляде на этот портрет сразу возникает предположение, что Аббас Мирза, наверное, не сильно расстраивался по поводу того, что его обошли в очереди на трон. На портрете он, в отличие от блистательного отца, совершенно не выглядит ни суровым, ни даже решительным. Принц исполнен благости и смирения, погружен в возвышенную задумчивость. Не случайно портрет этот исполнен в той же манере, что и изображения дервишей этого же периода творчества Мирзы Кадыма Иревани. Еще одна подсказка — пустой фон этого портрета. Да, эта работа далека от парадного многоцветья портрета самого шаха, но разве не мог Мирза Кадым, чье тонкое перо привыкло вычерчивать изящные эскизы для ювелирных украшений и тонкие прорисовки фресок, создать и здесь замысловатую графическую композицию? Как-никак, это фон для портрета самого принца… Но — нет. Пустота… Расшифровывать ее можно двояко. «Пустоцветность» принца как правителя, отсутствие в его характере главных черт, приличествующих властителю, — или же зияющая в его сознании зовущая пустота бездны познания и белая пелена медитации мудреца?

Роспись Дворца сардара

В 1850-х годах Мирзе Кадыму Иревани довелось создать настенные росписи, которые стали одной из вершин его творчества. Эти произведения были частью его работы во Дворце сардара — резиденции азербайджанских правителей Эриванского ханства. Художник был приглашен прежде всего как реставратор, однако наряду с выполнением этой основной задачи потрудился и как монументалист.

Дворец сардара был жемчужиной архитектуры Эривани и гордостью дворцовой архитектуры периода правления тюркских династий Сефевидов и Каджаров. В начале XVI века, при закладке города Иреван (Эривань), Шах Исмаил внес в его, как сейчас сказали бы, генплан смысловой и архитектурный центр — дворец для своих сардаров (наместников). Словно хрупкая и красивая игрушка в надежную коробку, этот дворцовый комплекс был надежно упрятан за стенами Эриванской крепости и состоял из системы внутренних дворов, вокруг которых группировались постройки различного назначения. Дворы были украшены фонтанами и цветниками.

Но, видимо, уж так велик был творческий заряд, заданный великим правителем, что практически каждое последующее поколение непременно поддавалось соблазну дополнить чем-то своим это чудо архитектуры, внести свою лепту в создание этого средоточия красоты. В итоге вплоть до середины XIX века дворец постоянно подвергался перестройке и расширению, обогащался новыми архитектурными элементами. Так, в XVIII веке Гусейнали-хан Хойский поручил архитектору Мирзе Джафару перестроить дворцовый комплекс. В 1791 году его сын Мухаммед-хан возвел зеркальный зал и летний павильон («уау imareti»). В 1798 году Махмуд-хан добавил к комплексу новые пристройки.

Посетивший Эривань в XVII веке французский путешественник Шарден пишет: «Дворец наместника, расположенный в крепости, построен на краю отвесной скалы. Это внушительное великолепное здание производит особое впечатление летом». Но здание, описанное восторженным путешественником, являло собой отнюдь не весь дворец, а лишь одну из его построек. Она была возведена в присущем тюркско-иранской архитектуре того времени стиле «хашт бехишт», что переводится как «восемь уровней рая». (В этом стиле построен также Фарфоровый павильон дворца Топгапы в Стамбуле).

Даже после русского завоевания Дворец сардара продолжал пополняться новыми павильонами и новым декором, старые же его постройки реставрировались. Вот и Мирзу Кадыма Иревани пригласили для реставрации того самого зеркального зала, что был возведен Мухаммед-ханом 60 годами раньше.

Как каменные, так и деревянные стены дворца были покрыты богатой орнаментальной и живописной росписью — растительной, геометрической, а также представлявшей батальные сцены, охоту и портреты. Помимо реставрации этих произведений, Мирза Кадым Иревани выполнил для дворца несколько новых монументальных (2 х 1 м) портретов придворной знати маслом на холсте, в каджарском стиле. Они были укреплены на стенах, заменяя фрески.

Позднее Мирза Кадым выполнил сильно уменьшенные варианты этих же портретов — уже темперой и акварелью. Эти работы (тот же портрет принца Аббаса Мирзы, например) и стали первыми станковыми произведениями азербайджанской живописи. Увы, крупноформатные их варианты до наших дней не сохранились — в 1914 году Дворец сардара был полностью уничтожен армянскими националистами. Он сохранился лишь в немалом количестве рисунков и фотографий, оставленных путешественниками и художниками XIX и XX веков. Поэтому, несмотря на чудовищную акцию армянских вандалов, современники имеют подробные сведения об этом образце высокого архитектурного стиля и художественной эстетики.

Зеркало-складень из Эрмитажа

В целом наследие Иревани включало в себя свыше ста станковых произведений. Как пишет Т.Эфендиев, часть из них (то немногое, что удалось спасти при бегстве семьи от бесчинств дашнаков в 1918 году из Эривани в Баку, — и вот он, еще один тяжкий урон, нанесенный армянами нашей культуре) жена Алескера, старшего сына художника, Фатьма ханым передала в Азербайджанский государственный музей искусств им. Р.Мустафаева. Кроме Баку, где хранятся семь портретов, две композиции с фигурами, всадник, шесть трафаретов и несколько других, работы Мирзы Кадыма, никогда в зрелом возрасте не покидавшего Эривани, имеются в Санкт-Петербурге и Тбилиси. В собрании Эрмитажа — зеркало-складень с композицией из цветов и миниатюрный портрет, а в Государственном музее искусств Грузии — женский портрет. К.Керимов и последующие исследователи творчества Иревани — Р.Керимова, Н.Миклашевская — сходятся на том, что на данный момент во всех этих музеях, вместе взятых, сохранились только 23 его работы. Судьба остальных неизвестна…

Относительно недавно в Баку прошла выставка «Исторические памятники и культурное наследие Западного Азербайджана», в экспозицию которой вошли памятники древнейшей культуры исторической местности азербайджанцев Иреванской губернии за две с половиной тысячи лет. Санкт-петербургский Эрмитаж специально для этой выставки направил работы Мирзы Кадыма Иревани, и бакинцам представился шанс увидеть те работы знаменитого азербайджанского художника, которые хранятся за рубежом.

Своими исканиями в области передачи психологии персонажей Иревани заставил своих героев выйти за рамки репрезентативных портретов. Но главная его заслуга в том, что он сам сумел выйти за рамки многовековых канонов. И при этом — не растерять накопленную в генах любовь к народному искусству. Путь, достойный подражания и в наши дни.

Наиля БАННАЕВА

Азербайджанские известия.- 2010.- 29 декабря.- С.3.