Свет яркой личности

Книга воспоминаний о Рафике Кулиеве иллюстрирует

мысль об удивительно гармоничном сочетании профессиональных и человеческих качеств ее героя

Жанр мемуаров, балансирующий на грани художественной литературы и публицистики, в то же время имеет отношение и к широким обобщениям, например, в области истории страны или (если речь идет, как в данном случае, о музыканте) ее культуры. Ведь эта последняя, как ничто другое, творится личностями, и здесь неповторимость, яркость человеческого облика играют, может быть, столь же важную роль, как и степень талантливости в ремесле.

На тему «художник и личность» можно долго разглагольствовать, приводя самые различные примеры, часто противоречащие друг другу. Тон дискуссии в свое время задал Александр Сергеевич своей знаменитой фразой о несовместимости гения и злодейства. Есть в этой проблеме и такие два противоположных суждения: с одной стороны, человек талантливый талантлив во всем, а с другой — природа, давая одно, забирает другое. В этом смысле название книги «Семь верных нот Рафика Кулиева», столь удачно придуманное его супругой Тамиллой Абиевой, по инициативе которой она и была создана, иллюстрирует мысль об удивительно гармоничном сочетании музыкантских и человеческих качеств ее героя. Думаю, первое впечатление, которое возникнет при ее чтении у тех, кто не знал Рафика Кулиева близко, можно выразить словами удивления и восхищения — какой же энергетикой, каким обаянием нужно было обладать, чтобы так говорили о тебе после ухода! И дело тут не только в эпитетах «превосходный музыкант», «его большое сердце» и многих других. Дело во множестве конкретных фактов, которые сохранились в памяти людей как яркие эпизоды их собственной жизни.

Сборник состоит из семи глав, в каждой из которых раскрываются различные стороны многогранной личности: пианист, педагог, человек, невероятно любящий жизнь, а потому тонко подмечающий ее красивые нюансы и уродливые гримасы, мужчина, до конца жизни сохранивший рыцарское отношение к своей жене, замечательный семьянин, умеющий в то же самое время приходить на помощь друзьям, а то и просто знакомым, мастер шутки, порою очень острой и недвусмысленной — все эти черты, запечатленные в многочисленных рассказах близких, друзей, учеников, коллег, знакомых, воссоздают образ невероятно живой, яркий, запоминающийся. Интересно, что при всех вроде бы повторяющихся моментах (его пианизм, его отношение к ученикам, его юмор, его любовь к джазу, к футболу и т.д. и т.п.) в каждом материале присутствует своя изюминка. Это — или какой-то верно подмеченный штрих: «у него иногда был такой взгляд, как у ребенка — как будто этот большой красивый человек ушел в себя, стал маленьким, незащищенным», или перечень смешных прозвищ жены, вроде «радистка Кэт» за страсть к эсэмэскам, или собственные высказывания Рафика Кулиева, вроде такого: «нормальный мужчина все в своей жизни делает ради женщины». Есть среди воспоминаний фрагменты, трогающие до слез, как, например, пронзительный рассказ о том, как на вопрос дочки, почему он дал сыну имя своего уже покойного к тому времени отца, человека с очень непростой судьбой, Рафик Теюбович ответил: «Я хотел порадовать своего отца». И в этой разноголосице воспоминаний раскрывается образ человека тонкого, интеллигентного, человека, которому доставляло удовольствие приносить людям радость, человека, даже в самые счастливые и благополучные периоды бесконечно далекого от того, что называется, сытым довольством жизнью, одним словом, аристократа духа. Последнее означает, что в решении самых земных и сиюминутных задач, которых он, эпикуреец по натуре, отнюдь не был чужд, сохранялся раз и навсегда заданный приоритет ценностей духовных. Сохранялся независимо от смены жизненных ситуаций и общественных ориентиров.

Конечно же, это проявлялось, прежде всего, в отношении к своей профессии. И в этом плане книга может оказаться очень полезной для молодого поколения музыкантов, педагогов как пример бережного и творческого отношения к своему дару. За всеми рассуждениями Рафика Кулиева о музыке, музыкантах, проблемах исполнительства можно почувствовать ту ноту рефлексии, внутренней неуверенности с подтекстом бесконечных вопросов к музыке как искусству «изменчивому, до конца не познанному», которая и является отличительной чертой людей творческих. Потому и в интерпретациях музыкальной классики, при всей темпераментности натуры, главенствовали сдержанность и чувство меры. Потому и в репертуаре его были только те произведения, где исполнительская концепция была выверена до мельчайших деталей.

Такой ответственный подход характеризовал его и в педагогической деятельности, которая его, как человека, проявляющего неуемный интерес к людям, бесконечно увлекала. Этот открытый, веселый и демократичный человек «никогда не позволял себе опаздывать, был на редкость организован, приходил на репетиции раньше студентов». В воспоминаниях учеников приводятся интересные детали его работы, в основе которой чаще всего был показ на рояле. Он был достаточно требовательным, иногда даже жестким, так что ноты летели вслед за учеником, и в то же самое время не стеснялся, например, сказать ученице, настоявшей на выборе произведения, мало знакомого ему в смысле конкретных пианистических задач: «подожди, дай мне самому разобраться». А ведь подобное в педагогике дорогого стоит, потому что учит главному, а именно — умению мыслить, и нужно ли повторять, что последнее так же необходимо пианисту, как хороший слух или природная техника. Или другой пример: будучи заведующим кафедрой специального фортепиано, строгим и взыскательным, насколько может быть строгим и взыскательным настоящий музыкант, а не должностное лицо, он мог во время экзамена встать и поблагодарить студентку за хорошее исполнение «Крейслерианы» Шумана. Подобная доброжелательность, причем не только к своим студентам, отсутствие мелочности, зависти — разве все это не признаки той щедрости души, которая, как правило, свойственна талантливым людям!

И такие примеры — буквально на каждой странице книги. Конечно же, такой человек учил не только музыке. Учил, прежде всего, своим собственным примером доброжелательного, заинтересованного отношения к людям, самим фактом искреннего участия в их судьбе. Главное, во всем этом не было и тени той глубокомысленной назидательности, которая превращает педагога из доброго наставника и друга в поучающего ментора. Он помогал без лишних слов и деклараций, помогал не только вовремя сказанными словами участия и поддержки, но и конкретными делами. Это могло быть судьбоносное участие в жизни талантливых учеников, друзей, коллег; но и в обыденной жизни было множество моментов, например, собственноручно принесенного телевизора для своей, приехавшей из глубинки студентки, или подаренного другу теплого пальто, или отказа брать плату за консультацию. Были и совсем тонкие нюансы, вроде оставленной на клавиатуре конфетки для любимой ученицы, которые свидетельствовали о тонкости, такте, в высшей степени присущих этому шумному хохмачу и балагуру.

О его шутках ходили легенды, некоторые стали крылатыми выражениями, до сих пор имеющими широкое хождение в кругу музыкантов. А чего стоили его музыкальные портреты, когда он встречал входящего к нему в класс человека, в зависимости от характера и настроения того, соответствующими музыкальными отрывками. Это мог быть похоронный марш Шопена, или «Кокетка» из «Карнавала» Шумана, или песенка про цыпленка при виде желтого свитера студентки. Все эти истории из жизни человека яркого, артистичного во множестве разбросаны на страницах книги, потому читается она на одном дыхании. При этом за всеми частными эпизодами и забавными случаями просматривается образ времени, образ города, которые с такой очевидностью олицетворял Рафик Кулиев.

Каждая из семи глав альманаха снабжена эпиграфами, как правило, несколькими: один из мировой литературы, другой — из слов, сказанных героями этого альманаха. Некоторые более удачны (как, например, цитата из Хемингуэя рядом с пронзительными словами о любви, произнесенными Рафиком Кулиевым), некоторые — менее. Но в самом факте такого соседства есть свой глубинный смысл — воспоминания о конкретном человеке вовлекаются в контекст общечеловеческих ценностей и ситуаций, отраженных в мировой литературе. Кроме того, эпиграфы воспринимаются и своеобразным штрихом к портрету человека, для которого чтение было потребностью (чего стоит одно из прозвищ по имени героини Бабеля, которым он ласково называл свою жену). Досадной помехой при чтении книги стало отсутствие редакторской работы при правке разговорных текстов; впрочем, это бич очень многих изданий последних лет. В целом же впечатление от чтения — тот самый случай, когда долго находишься под воздействием прочитанного, вспоминаешь и по-новому переосмысливаешь феномен человека, который еще совсем недавно жил, работал рядом с тобой. Человека, с уходом которого исчезло что-то очень важное из жизни города, консерватории, из твоей собственной жизни.

В одном из очерков есть рассказ о том, как незадолго до кончины он стал дарить ученикам ноты из своей библиотеки с дарственной надписью: «На долгую память от любимого учителя». Жест грустный и символичный — как осознание собственного ухода, но для нас — и ухода целой эпохи, эпохи личностей.

Лейла АБДУЛЛАЕВА

Азербайджанские известия. – 2011. - 21 декабря. – С. 3.