Фархад БАДАЛБЕЙЛИ, ректор БМА, профессор, народный артист СССР: «Чтобы сохранить академическую музыкальную культуру в нашей стране, нужно искать новые формы ее развития»

Важное событие в культурной жизни Азербайджана — девяностолетие Азгосконсерватории, ныне Бакинской музыкальной академии имени Узеира Гаджибейли, — широко отмечается в стране. И это объяснимо. Созданная по инициативе великого Узеирбека в далеком 1921 году, она стала в подлинном смысле кузницей национальных музыкальных кадров, в ее стенах работали и учились многие из тех, кто сегодня составляет славу и гордость Азербайджана. О вкладе Азгосконсерватории в национальную культуру, о ее достижениях и проблемах — в беседе музыковеда Лейлы АБДУЛЛАЕВОЙ специально для «Азербайджанских известий» с ректором БМА, профессором, народным артистом СССР Фархадом БАДАЛБЕЙЛИ.

— Вся ваша жизнь связана с консерваторией: в 60-х годах вы были ее студентом, в 70-80-х — преподавателем, профессором, с 90-х — ректор. То есть перед вашими глазами прошла добрая половина ее истории. Как бы вы с высоты нынешнего дня оценили этот путь, ведь произошли колоссальные изменения?

— Не просто изменения. Шутка ли сказать, поменялся общественный строй. Никогда не забуду начало 90-х, когда черные толпы врывались в консерваторию с возгласами «Долой Баха и Бетховена». Те же чувства, что и я, наверное, испытывал и мой дедушка, когда большевики выкидывали на улицу его с семьей. Тогда казалось, что всему пришел конец. Но нет, мы выстояли, правда, с большими потерями, но выстояли. Сегодня в стране функционируют несколько оркестров, оперный театр, театр музыкальной комедии, солирующие пианисты, струнники, звучит орган, клавесин, то есть традиции не прервались.

— Давайте в этой связи вспомним 50-70-е годы — период, который многие называют «золотым веком консерватории». Вы же учились как раз в 60-е.

— О, это было удивительное время. Время больших личностей. Заведующим кафедрой композиции был Кара Караев, фортепианной кафедрой руководил Рауф Атакишиев, какие музыканты преподавали — что не имя, то легенда: Майор Бреннер, Эльмира Назирова. А теоретики? Борис Исаакович Зейдман, Изабелла Владимировна Абезгауз, Сюзанна Федоровна Шейн, Даниил Христофорович Данилов, всех не перечислишь. Это были столпы музыкальной науки, ничуть не уступавшие по своим знаниям, кругозору московским профессорам, кстати, почти все они прошли московскую или ленинградскую школу. Причем фундаментальное музыкальное образование начиналось уже с малых лет, я имею в виду специальную музыкальную десятилетку. В то время там преподавали такие асы фортепианной педагогики, как Бреннер, Шароев, Калантар, а это означало, что детей с самых первых шагов учили в правильном направлении, не то что сейчас, когда в консерватории приходится заниматься этюдами Черни. Но я бы еще и другое отметил. Ведь и по общеобразовательным предметам у нас были замечательные преподаватели: Всеволод Иванович — по литературе, Лия Исааковна — по истории. Помню, как обсуждали тему «Наполеон и его маршалы» — такое остается в памяти на всю жизнь. А филармонические программы! Что ни неделя — то приезд гастролера. Конечно, в большинстве своем это были советские музыканты, но какие! Концерт Рихтера с исполнением си минорной сонаты Листа и сонаты опус 90 Бетховена до сих пор остается самым ярким музыкальным впечатлением моей жизни. Вот в такой обстановке формировались наши вкусы, развивался наш кругозор.

— Та фундаментальность в образовании, о которой вы говорите, была обусловлена, в том числе, и широкими связями с Московской консерваторией, куда посылались на учебу наши лучшие студенты. Вы ведь сами прошли ту «академию музыки», имя которой аспирантура при МГК.

— Годы учебы в Москве — особая страница моей биографии. Ведь и для Московской консерватории тот период был поистине звездным: Ойстрах, Коган, Ростропович, Гилельс, Флиер, Башкиров. Учиться в то время было для меня огромнейшим счастьем. Мой профессор Яков Зак был широко образованным человеком: пока ты с ним о Бунине, Куприне не поговоришь, он тебе Рахманинова играть не давал. Помню, как мы с ним, будучи в Париже, пошли в Лувр — так он помнил, на каком этаже какая картина, и все сетовал на то, что французы своих художников-романтиков (которых он не очень жаловал) поместили в центре, а Гойю загнали в дальние залы. То есть обсуждались не только музыкальные события, но и книги, картины. Это и называется академическим подходом к музыке. Вот сейчас, например, есть такой пианист Ланг Ланг, известен во всем мире, пользуется успехом — этакая сладкая эстрадность в игре. Да за такую игру Яков Израйлевич его бы вон из класса вышвырнул. До сих пор у меня в ушах его презрительное: «Фу, Жмеринка!», относящееся к любому проявлению дурновкусия в музыкальной классике. К сожалению, в современном исполнительстве часто отсутствует такое понятие, как музыкальная драматургия, на первом плане — техника, которая, конечно же, иногда просто поражает. Хотя в современном исполнительстве наблюдается прорыв не только в области техники, есть очень крупные явления, например, тот же Борис Березовский.

— Но ведь для того, чтобы подобные мастера появлялись, нужны благоприятная почва, среда, способствующая воспитанию таланта. На пустом месте, как говорится, ничего не растет…

— Возвращаясь к тому самому «золотому веку» нашей консерватории, вспомним, что и у нас была в то время целая когорта прекрасных исполнителей: пианистов, скрипачей, вполне могущих составить конкуренцию тем же москвичам. И здесь, наверное, сыграл свою роль тот факт, что на госэкзаменах в Баку обязательно присутствовали ведущие профессора из Москвы. Одно имя Александра Борисовича Гольденвейзера чего стоит, потом были Яков Мильштейн и другие. Наверное, именно такой вот взаимонаправленный процесс и был тем действенным средством, которое поддерживало высокие ориентиры в обучении музыке в 50-80-е годы. Ибо музыка не может развиваться вне широких контактов с мировой культурой, в противном случае — застой и скатывание к провинциальности.

— Не кажется ли вам, что именно это, то есть отсутствие подобных контактов, и составляет главную угрозу для существования классической музыки в нашей стране сегодня?

— Ну, если говорить о контактах, не все так просто и однозначно. Например, по сравнению с советскими временами, сейчас гораздо больше возможностей в смысле стажировок на Западе, о которых мы тогда даже не мечтали. Посмотрите, наши ребята из оркестрового класса получили возможность играть в международных молодежных оркестрах. Есть сейчас такая европейская программа: выбираются страны (например, в этом году были Молдова, Азербайджан, Беларусь, Польша), которые направляют своих студентов для участия в интернациональном оркестре; оплачивает все это приглашающая сторона. И знаете, после таких вот поездок студенты стали серьезнее относиться к учебе. Это касательно общей тенденции. Если же говорить об отдельных именах, то некоторые молодые люди (их пока что мало, но они есть) добились определенных успехов в Европе. Вот у меня в руках приглашение, подписанное не кем-нибудь, а внучкой Малера, на имя нашего певца Джавида Самедова, стажирующегося сейчас в Италии, принять участие в Зальцбургском фестивале. Другой наш воспитанник — Фуад Ибрагимов, получив дирижерское образование в Германии, в данное время руководит молодежным оркестром в Кельне. Динара Алиева получила приглашение в Венскую оперу. И знаете, я вовсе не сторонник того, что все они должны обязательно вернуться в Баку. Вон сколько грузинских, армянских имен среди европейских солистов, пусть будут и азербайджанские. У Запада ведь к Азербайджану не такое отношение, как, скажем, к Грузии или Армении. То — христианские страны, а мы — страна мусульманская. И какие бы яркие достижения мы ни демонстрировали в мугаме, как бы ни поражали своей самобытностью в этой области, пока мы ярко не проявим себя в сфере европейской музыки на мировом уровне, к нам будут относиться как к музыкальной провинции.

— Значит, серьезные проблемы все-таки существуют?

— Не просто существуют, а ситуация в этой сфере очень серьезная, и если мы не примем срочные и кардинальные меры для ее спасения, завтра можем оказаться в ряду тех азиатских стран, где для талантливых людей европейское образование возможно только на Западе. И это будет тем более обидно, что до сих пор мы выгодно от них отличались именно наличием подобной системы. В этом отношении можно привести в пример ту же Турцию, в разных городах которой работают именно наши специалисты.

— Что же произошло и «кто виноват?» — зададим себе этот извечный вопрос…

— Насчет того, кто виноват, наверное, в какой-то мере мы все, и в этом смысле я не снимаю с себя ответственности за происшедшее. Но главный виновник — время. Те катаклизмы, которые мы пережили, не могли не отразиться на всех сферах жизни, и на гуманитарной — в первую очередь. Ведь что произошло? Во-первых, поменялся строй, а вместе с ним поменялись и общественные ориентиры. Если раньше героями фильмов, теми, кому стремились подражать, были интеллигенты: ученые, артисты театра, кино, музыканты, то сейчас им на смену пришли образы бизнесмена, гангстера или шоу-звезды. Советская власть, конечно, очень плохая штука со всеми своими «Сумбурами вместо музыки», но интеллигенцию она поддерживала мощно. Вспомним, что и Узеирбек, и Караев, и Ниязи были героями соцтруда, они пользовались громадным авторитетом у тех же чиновников, и их мнение во многом определяло направление процессов, происходивших в культуре. Парадоксально, но факт, что в тоталитарном обществе, направленном на нивелирование личности, голос интеллигента имел больший вес, чем в нынешнее время.

— А нет ли здесь вины и самой нашей интеллигенции, которая поддалась искушению в лице «скромного обаяния» буржуазии и стала бессловесной, думающей только о своей личной выгоде? Ведь получается, что самое страшное следствие всех этих общественных потрясений — та грандиозная ломка, которая произошла в людском сознании и привела к девальвации ценностей, разрушению личности, вы не согласны с этим?

— Согласен, но опять-таки иначе и не могло быть в свете того, что пережила наша страна. Я имею в виду не только перемену общественного строя, но и войну, которая прошлась по судьбам, сердцам людей, привела к преждевременному уходу из жизни многих наших корифеев. Я имею в виду и огромные миграционные процессы, когда в начале 90-х лучшие специалисты покидали страну. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что сегодня половину городского населения составляют бывшие сельские жители со своими представлениями о жизненном укладе и успехе. И, наверное, должно пройти время, чтобы выросли их дети, а среди них много талантливых, энергичных ребят, и провозгласили новые идеи и новые лозунги.

Не будем забывать и о так называемом восточном менталитете, когда во главу угла ставится не совершенствование своего ремесла, а продвижение к должностям и званиям благодаря звонку доброго дядюшки. Оттого талантливых людей и профессионалов с фундаментальным образованием все больше оттесняют откровенные середняки и недоучки…

— Все, кто знаком с вами, высоко ценят ваш высокий профессионализм (редкий в наше время), талант, ваши человеческие качества: мягкость, доброту в отношении старшего поколения преподавателей, вашу способность оказать человеку помощь в трудную минуту. Но не кажется ли вам, что иногда руководитель должен быть более жестким, хотя бы по отношению к таким вот середнякам?

— Знаете, я сам себе много раз эти вопросы задавал. Но не могу ничего с собой поделать. По поводу старшего поколения иной раз думаешь: этот человек уже не приносит той пользы, что раньше. Но жизнь была сложная, люди многое испытали, и консерватория — это единственное, что у них осталось, как же можно их ее лишить! Ну а по поводу среднего поколения, я предоставляю каждому свободу работать так, как ему велит совесть. Ну невозможно сейчас руководить теми же методами, что в советское время, и активно вмешиваться в учебный процесс! Новое поколение, гораздо более свободное внутренне, чем наше, этого просто не поймет.

— Согласна, что вы являете собою пример руководителя современного типа и в смысле приверженности западным ценностям, и в смысле знания языков, и в смысле демократизма. Но, может, к некоторым таким вот ценностям наше общество пока не готово? Взять хотя бы пресловутую Болонскую систему…

— Какая может быть Болонская система, когда отсутствует главное — свобода, самостоятельность вуза! Болонская система — это самостоятельность во всем: выборы профессоров, выборы ректора, сокращение часов, предполагающее умение студентов работать с материалом без помощи преподавателя. А у нас — чем она обернулась? Сплошными министерскими проверками и бумагомарательством. Да, к некоторым вещам мы пока еще не готовы. И лучше честно об этом сказать, чем превращать полезное начинание в нечто формальное, не имеющее отношения к идее единого качества европейского образования.

— Вот мы плавно и перешли к другому извечному вопросу — «что делать?» Ведь сегодня любому музыканту-профессионалу понятно, что прежняя структура музыкального образования перестала работать.

— Никакой организм не вечен. Он рождается, достигает своей высшей точки развития и умирает. Значит, нужно искать какие-то новые формы, учитывая примеры и собственной истории, и других стран. Настало время громко сказать, что сегодня без помощи иностранных специалистов наша академическая музыкальная культура просто не выживет. И в подобном приглашении нет ничего унизительного: вспомним, как это делал Узеирбек в советские времена, и оглянемся по сторонам — как это делается сейчас в университетах и академиях даже развитых западных стран. Но для этого нужна государственная политика, направленная на мощную поддержку академического музыкального образования. Так, как это, например, происходит в спорте. Конечно, за последние годы многое в этом направлении делается. Взять хотя бы грандиозные фестивали — Ростроповича, мугамный. Не каждая европейская страна подобное может себе позволить. И эти фестивали, конечно же, формируют вкусы в обществе.

— Недавно прочла на страницах российской печати, как Ольга Ростропович высказалась в том плане, что в Баку теперь «можно не бояться привозить сложные и изысканные программы». Немножко покоробило: опять же в прежние времена такой боязни не могло быть по определению.

— Что поделаешь, такова реальность. Много проблем… Например, возьмем такую: у нас же вся музыкальная жизнь сосредоточена только в столице. Посмотрите, как в той же Турции в различных городах создаются и оркестры, и оперные театры. А у нас все только в столице. Вот недавно проводилось празднование 20-летия независимости. Так ни в одном городе не прозвучало ни ноты из классической музыки, не только Моцарта, но и наших, азербайджанских композиторов. Сплошная попса. Я понимаю, это бич всей современной культуры. Но ведь нужно что-то делать. Рычаги пропаганды у нас пока только-только нащупываются. Известно, что осуществляются государственные программы регионального развития и частью их выступает культура. Спортивные соревнования европейского уровня проводятся в олимпийских центрах страны — такое же отношение должно быть и к классической европейской музыке. Народ у нас очень музыкальный, глядишь, именно в глубинке и появится музыкальный гений. Конечно, все это не просто, нужен целый комплекс мер, может, стоит заинтересовать молодых специалистов, предоставив квартиры, достойную зарплату и т.д.

— Давайте продолжим разговор о географии музыкального пространства и поговорим об уже реально существующем фестивале в Габале, где вы наряду с Дмитрием Яблонским выступаете в роли художественного руководителя. Как возникла эта новаторская идея?

— Дело в том, что подобные летние фестивали на природе повсеместно проводятся в Европе, и у Дмитрия Яблонского большой опыт в их организации. В 2006 году он и его мать, замечательная пианистка Оксана Яблонская, приехали на гастроли в Баку, а затем посетили с концертом Гянджу. Вот тогда мне и пришла идея показать им Габалу как красивейший уголок Азербайджана. Ну а потом пришли к мысли о фестивале.

— Можно высказать критику по поводу Габалинского фестиваля?

— Можно, я критику всегда принимаю, если она продуктивная.

— Мы вот летом слушали ТВ-трансляции из Габалы. (Кстати, как здорово было бы в плане пропаганды нашей страны предложить подобную трансляцию тому же каналу Mezzo, как это делают наши соседи). Так вот, костяк публики составляли люди, которые, мягко говоря, далеки от того, чтобы оценить игру Лондонского оркестра. Между тем для большинства наших преподавателей посещение фестиваля оказалось недоступной роскошью, в силу неимоверно высоких цен на жилье. Вот и получается, что не все, что хорошо в Европе, где средний класс может себе позволить подобные поездки, применимо к нашей действительности.

— Подождите. Не все сразу. Фестиваль уже сыграл определенную роль, и не только в смысле пропаганды Азербайджана как страны с красивейшей природой и богатыми культурными традициями, но и в смысле пользы для нашей молодежи. В этом году, например, для наших ребят-оркестрантов была организована серия мастер-классов потрясающего немецкого валторниста. И вот у меня появилась задумка насчет летней академии. То есть музыканты, приезжающие на фестиваль в качестве солистов, одновременно дают серию мастер-классов. Приглашаться на этот семинар будет молодежь со всего мира, разумеется, на коммерческой основе; для наших же студентов все это будет бесплатным. Может, со временем что-либо подобное можно будет организовать и в нашей Музыкальной академии.

— Я как раз хотела спросить насчет приезда гастролеров к нам в консерваторию. У нас же такой чудесный концертный зал. Раньше приезжали исполнители из европейских стран, той же Франции (незабываемый Шаплен, братья Капюссоны). А сейчас их почти нет. И потом, не кажется ли вам, что концерты в стенах Музыкальной академии должны носить характер более академический, чем для широкой филармонической публики? Может быть, с уклоном в сторону камерной музыки? Например, квартет, самый интеллектуальный жанр в музыкальной классике, можно сказать, прекратил у нас свое существование. А ведь в 1957 году именно азербайджанский государственный квартет занял первое место на всесоюзном конкурсе.

— Культуру камерного ансамбля в мире господствующих свадебных вкусов прививать очень сложно. Но, конечно, необходимо. По идее, в Большом зале Музыкальной академии должны регулярно играться квартеты, трио, то есть приглашаться гастролеры. Можно было бы в рамках этих гастролей организовать и мастер-классы. Но опять же встает вопрос финансирования, ведь людей нужно где-то размещать, причем не на несколько дней, а на длительное время, иначе пользы не будет. А в бюджете академии нет такой статьи расходов. Недавно я был в Калуге на конкурсе имени Танеева. Какие замечательные ребята там играли по классу камерного ансамбля. И мне было очень стыдно, что не было никого от нас. На конкурсе присутствовали профессионалы очень высокого уровня, молодые ребята, которые с удовольствием приехали бы поработать на некоторое время в Баку. Думаю, обошлось бы это относительно недорого.

— Наверное, таких же профессионалов можно было бы пригласить и в школу имени Бюльбюля. А как вы думаете, что если начать с какого-то экспериментального класса, охватывающего и школу, и академию? Пусть это будет что-то вроде филиала Московской консерватории при Бакинской музыкальной академии? Сначала — только для самых талантливых детей. Ведь тот авторитет, которым вы пользуетесь в Москве, позволил бы вам пригласить людей, способных принести реальную пользу нашей молодежи и в кратчайшие сроки добиться ощутимых результатов.

— Насчет кратчайших сроков — не нужно строить иллюзий. Музыка — ремесло тяжелое, требующее долгих лет усиленной подготовки. Для воспитания музыканта нужны годы, а значит, нужна продуманная концепция, рассчитанная на долгий срок. И сейчас все зависит от того, сумеем ли мы преодолеть теперешний кризис и найти новые формы музыкального образования. Если это удастся, то через какое-то время Азербайджан сможет заявить о себе в мире как о стране, где сосуществуют и дают потрясающие всходы две одинаково развитые музыкальные культуры: восточная и европейская, мугамная и симфоническая, если нет — то нужно расписаться в своем бессилии что-то изменить. Но как неисправимый идеалист я верю, что все возможно.

Азербайджанские известия.- 2011.- 24 декабря.- С.1, 3.