Люди и судьбы Биннат АСКЕР, журналист: «Я хотел бы, чтобы мы возвратили имя каждому из невинно погибших в 30-е годы азербайджанцев»

Журналистскую деятельность Биннат Аскеров начинал в Ереване, в газете «Совет Эрменистаны». Известные события конца 80-х годов прошлого века, когда из Армении были изгнаны сотни тысяч азербайджанцев, привели его в Баку, где вначале он работал в газете «Коммунист», выходившей на армянском языке, а затем в газете «Азербайджан». В последние три года темой его исследований стала судьба наших соотечественников, попавших в жернова сталинских репрессий. О результатах своей работы и о судьбах азербайджанцев, оказавшихся в гулаговских лагерях, Биннат АСКЕР рассказал корреспонденту «Азербайджанских известий» Элеоноре АБАСКУЛИЕВОЙ.

— Как возникла идея заняться поисками материалов о соотечественниках, жертвах политических репрессий?

— Во время поездки в Магадан судьба свела меня с журналистом газеты «Северная правда» Натальей Кнейс, которая оказалась внучкой этнического азербайджанца из Ирана Мамеда Гусейн оглу. Она показала мне свою статью, посвященную родословной семьи, опубликованную в рамках конкурса, объявленного газетой « Магаданская правда». Очерк Натальи, кстати, занял первое место. В нем шла речь о двух братьях — Мамеде и Багире, которые в 30-е годы занимались незаконной по тем временам коммерцией — возили товары из Ирана в советскую Туркмению и обратно. Их арестовали как контрабандистов и осудили на 10 лет лагерей по статье 58 — «Незаконный переход границы». После отбытия срока наказания Багиру разрешили уехать, а Мамед Гусейн остался в ссылке на Колыме. Лишь через пять лет ему разрешили поселиться в поселке Штурмовой Ягоднинского района. Здесь же он женился — почти в сорок лет, все искал мусульманку — на татарке Забире Валиевой, осужденной во второй половине 30-х годов за несколько килограммов картошки, собранной на колхозном поле. У них родились пятеро детей, один мальчик умер, а четверых — Зухру, Зинаиду, Галину и Бориса они смогли поднять. Наталья рассказала о том, что после окончания школы дед послал ее мать Зинаиду и старшую дочь Зухру в тогдашний Кировабад учиться. Он надеялся, что девочки получат там профессию и выйдут замуж за азербайджанцев. Но, узнав о смерти отца, сестры вернулись в Штурмовой. И Зинаида Гусейновна Мамед вышла замуж за отца Наташи — Валерия Кнейса. Так началось мое знакомство с печальными судьбами наших соотечественников, ставших жертвами сталинских политических репрессий.

— И с чего вы начали поиски?

— Должен сказать, что в Магаданском крае, вообще на Колыме теме репрессированных 30-х годов уделялось большое внимание, особенно в годы оттепели, после ХХ съезда КПСС, когда был развенчан культ личности Сталина и открылись архивы, и в 90-е, после распада СССР. Появление российского закона «О реабилитации жертв политических репрессий» позволило исследователям-ученым, журналистам, историкам познакомиться с документами, раскрывающими, пусть и не полностью, страницы страшнейшей трагедии, не обошедшей ни одного народа тогдашнего СССР. Почти в каждом районном центре Магаданской области есть музей политических репрессий, действуют общественные объединения, занимающиеся их историей, издаются книги, в газетах публикуются списки жертв репрессий.

В информационном центре Управления внутренних дел по Магаданской области МВД РФ я увидел не одну книгу, посвященную соотечественникам, отбывавшим здесь срок, — представителям Греции, Узбекистана, Польши, США и др. К сожалению, об азербайджанцах, большинство из которых встретили здесь свой смертный час, нет ни одной, даже маленькой, брошюрки.

Член Союза журналистов России Анатолий Иванович Старков, мой добровольный гид по магаданским архивам и музеям, Иван Паникаров, занимающийся поисками репрессированных, Давид Райзман, известный магаданский историк и краевед, заслуженный учитель России, оказывали мне помощь в поисках, предоставляя имеющиеся у них материалы.

— Сколько азербайджанцев отбывало срок на Колыме?

— В подаренной мне книге Давида Райзмана «Иностранцы — невольники на Колыме», видимо, по материалам, обнародованным на ХХ съезде КПСС, приводятся данные том, что по политическим мотивам было арестовано 10 599 азербайджанцев, а в Магадане, по моим сведениям, отбывали наказание более тысячи. Но нельзя не согласиться с доводами доктора исторических наук, профессора Бакинского государственного университета Эльдара Исмаилова, совершенно справедливо утверждающего, что за этот же период было арестовано почти 15 тысяч человек, зарегистрированных как «иранцы», но на самом деле являвшихся этническими азербайджанцами. И вторая цифра, которую он приводит, связана с тем, что жертвами репрессий почти всегда становились близкие, а иногда и дальние родственники «врагов народа». В результате количество жертв «большого террора» в Азербайджане, по мнению ряда исследователей, Исмаилова в том числе, составляет 80-100 тысяч человек.

После обращения в информационный центр Управления внутренних дел по Магаданской области и побывав в музеях жертв политических репрессий, которые есть практически в каждом поселке, мне удалось собрать информацию о судьбе почти семи десятков наших соотечественников. Причем в своих обращениях в местные архивы как член правления Магаданской областной общественной организации представителей азербайджанского и дагестанского народов «Бирлик» я интересовался судьбами азербайджанцев Закавказья в целом, а не только Азербайджанской ССР.

— Кто они были?

— Документы, которые представляют архивы, скупы до крайности. Фамилия, имя, отчество, место рождения, иногда место работы, статьи, по которым осужден, когда прибыл в Магаданскую область, и, конечно, когда выбыл, то есть умер. Для получения дополнительных сведений требуется, как пишется в ответах на мои запросы, доверенность от реабилитированного на право ознакомления с архивным личным делом и выдачу документов о реабилитации, а в случае его смерти разрешение от родственников. Времена оттепели и перестройки ушли, наступили иные времена, и в архивы уже попасть несколько сложнее, чем раньше. Нельзя забывать, что в этих краях живут не только потомки тех, кто пострадал в годы репрессий, но и их надзирателей. И хотя противостояния нет, но отношение к жертвам политического режима 30-х годов далеко не однозначное. Но я все равно благодарен судьбе за то, что у меня была возможность узнать о своих соотечественниках, сосланных на Колыму, рассказать о том, что им пришлось пережить. Что касается вашего вопроса, скажу одно: в основном это были колхозники, работники совхозов, обычные крестьяне, разнорабочие, водители, простые люди, как принято говорить, и, конечно, религиозные служители. Как пишет тот же исследователь, профессор БГУ Эльдар Исмаилов, основной удар был нанесен по рядовым гражданам. Больше всех пострадали представители крестьянства. План по репрессиям легче всего было выполнять в их среде. А поскольку самым «крестьянским народом» в Азербайджане были азербайджанцы, то и план можно было выполнить преимущественно за их счет. Что и было сделано. Просто удивительно, как можно было обвинить этих обычных тружеников, далеких от политики, по самым суровым статьям. Впоследствии жизнь и история расставили все по своим местам, были раскрыты причины того, для чего понадобилось обрекать на рабский труд миллионы собственных граждан, а затем, выжав из них все силы, уничтожить как ненужную вещь.

В 1928 году геологическая экспедиция под руководством Юрия Билибина обнаружила на Колыме огромные запасы золота, серебра, цветных и черных металлов. И уже в 1932 году по решению Совета труда и обороны ВКП (б) на Дальнем Востоке был создан трест «Дальстрой». Добыча обнаруженных в недрах Магаданского края полезных ископаемых, да, еще я не упомянул уран, требовала рабочих рук, и, как известно, выход был найден — дешевый рабский труд заключенных, зеков, как их называли. Вот их и сгоняли со всего Союза, предварительно обвинив во всяких надуманных преступлениях и установив для каждой республики, как это ни страшно звучит, квоту на их число.

— Вам удалось увидеть места, где работали, жили и умирали зеки?

— Конечно. Но сначала скажу о климате. Я прилетел в Магадан зимой. Дул резкий, пронизывающий ветер, мела пурга, температура воздуха была порядка минус сорока. 40-50 градусов ниже нуля — обычный для этих мест температурный режим. Такая же погода встречала и заключенных, которых привозили сюда под вооруженной охраной со всего СССР, и из наших южных мест тоже. Кажется, что жить в таких условиях невозможно. А они еще и работали — строили трех- и пятиэтажные здания без всякой техники, имея только ручные пилы, ломы и тачки. Эти дома в Магадане сохранились до сих пор, как и первые деревянные бараки, построенные десятками тысяч «врагов народа». Морозы не дали дереву сгнить. И в них до сих пор живут.

Заключенные добывали золото, уран, олово, вольфрам. Несчастные, работавшие на рудниках и возившие на тачках до перерабатывающей фабрики урановую руду, даже не предполагали, что они обречены. Вот, например, какие подтверждения тому мне удалось найти:

«Кулуев (орфография оригинала. — Ред.) Шахсувар Фиридун оглу 1905 года рождения. Азерб.ССР, Губадлинский район, село Амудух. В апреле 1938 года решением Закавказского военного трибунала на основании ст.ст. 21, 64, 70, 73 Уголовного кодекса Азерб.ССР лишен свободы сроком на 10 лет. Для отбытия наказания прибыл в Магаданскую область 9 декабря 1938 г. 16 апреля 1940 года скончался в Магаданской больнице».

«Ширинов Фархад Мустафа оглу 1905 года рождения. Азерб.ССР, Джебраильский район, село Дагтумас. Для отбытия наказания прибыл в Магаданскую область 3 июня 1939 года. 24 ноября 1940 года скончался в медпункте в лагере им. Чкалова в Сусуманском районе. Причина смерти — сердечная недостаточность».

На основании архивных данных могу утверждать, что 60-70% сосланных на Колыму из засушливых аранских степей азербайджанцев — подлинные жертвы политических репрессий — как правило, жили в сталинских лагерях год, максимум два года. Голод, холод и непосильный труд делали свое дело. Возить продукты с Большой земли обходилось очень дорого, да и жизнь «врагов народа» никого не заботила. Легче было расстрелять. «Архив-3» — так по зашифрованной лагерной терминологии назывались те, кто уже не мог выполнять норму. Именно в отношении их потом появлялись такие, скажем, приказы:

«Начальнику 3 отдела Управления НКВД по ДВК (лейтенанту гос. безопасности тов. Бондаренко)

Согласно постановлению Тройки УНКВД по ДС утвержденному Тройкой УНКВД по ДВК, Вам предлагается привести приговор в исполнение — расстрелять нижепоименованных (...)». Названо 268 фамилий. Дата — 22 октября 1937 года».

Или такой. «Начальнику центральной тюрьмы Кузьменкову. Исполните постановление Тройки УНКВД по ДВ — нижепоименованных заключенных расстрелять (протоколы №№ 20, 21). 3 декабря 1937 года». Далее приводится список из 128 фамилий. Но приказ приводился в исполнение только после прибытия корабля с очередными заключенными. Производство не должно было простаивать.

— Сохранились ли места захоронения тех, кто умер или был расстрелян?

— Про место с симпатичным названием Серпантинка я много слышал на Колыме такого, от чего волосы встают дыбом. Даже казалось, что кто-то это придумал как апофеоз творившегося в 30-е годы в этих краях. Но только после ознакомления с работами Александра Григорьевича Козлова, наиболее широко и полно исследовавшего материалы Магаданского спецфонда и информационного центра МВД, кстати, сам он родом из этой области, я считаю возможным говорить об этом. Вот что я прочитал в книге Козлова под названием «Магадан: 1929-1945». На странице 262 он приводит письмо Л.Килдишева, написанное ему 14 июня 1989 года из Москвы. Из-за недостатка места расскажу о его содержании кратко, без подробностей. Автор пишет, что одно время работал киномехаником на руднике «Штурмовой» и постоянно вместе с помощником ездил по дороге Штурмовой–Хатыннах за новыми фильмами. По его словам, все в Штурмовом знали, что где-то посреди этой дороги есть страшное место, называемое Серпантинка, откуда людей отправляют на тот свет. Сам я там не был, иначе я бы уже вам не писал. И вот что я услышал тогда об этом страшном месте. Перед расстрелом очередной партии заключенных здесь взрывом (из-за мерзлоты) создавали траншею, к бараку подгоняли два трактора: на одном была решетчатая железная клетка, на другом — пулемет «Максим». Первую набивали зеками, приговоренными к смерти, — 40-50 человек, и затем трактора — «ЧТЗ» и «Сталинец» — двигались к траншее. Давалась команда включить моторы, их рев заглушал стрельбу и крики гибнущих людей. Затем первый трактор заравнивал место казни. Килдишев приводит еще один случай, свидетелем которого был его помощник, сам заключенный. Некий Гаранин после прихода к руководству дальневосточными лагерями заставил воров в законе, раньше никогда не работавших ни на воле, ни в тюрьме, работать и, как все, вставать и снимать шапку при появлении начальства. Как-то Гаранин проводил инспекцию одного из лагерей в Штурмовом, где во время перерыва отдыхала одна из бригад уголовников. Они не встали, когда он подошел. Гаранин рассвирепел и приказал начальнику лагеря Шкабуре отправить бригаду в Серпантинку. И больше никто никогда ни одного из них не видел». Были такие места, которые так и назывались — «Долина смерти», откуда тоже не возвращались. По рассказам тех, кто выжил в этом аду, известно, что погибших хоронили, выдолбив небольшое углубление в мерзлоте. В изголовье ставили кусок бревна (столбик), на который надевалась пустая консервная банка с выдолбленным номером заключенного, — ни имен, ни фамилий. За время, прошедшее с тех лет, от этих безымянных могил, естественно, ничего не осталось. Дикие звери, которые здесь водятся, — волки, медведи в поисках добычи разрывали неглубокие, их даже холмиками назвать нельзя, могилы, а затем в послевоенные времена их заровняли. Могу подтвердить лично, как ни страшно это представить, но в любой горсти земли в этом краю обнаруживаются человеческие кости.

— А почему ни в одном из документов, которые вы получили, в качестве причины смерти не указывается — «расстрелян». Или это случайность?

— В учреждениях ГУЛАГа не было места случайностям. Безусловно, в условиях полуголодного существования, холода, непосильного труда в рудниках, где все делалось вручную, можно было умереть и от цинги, и от сердечной недостаточности или чего-то еще. Но Молох требовал новых жертв — дешевая рабочая сила должна была добывать уран, золото и другие ценные металлы. 400 граммов хлеба в день и что-то вроде похлебки минимально позволяли продержаться. Поэтому трудно представить, что все повально умирали от истощения и непосильного труда. Цель у каждого зека была одна — остаться в живых и выполнить норму. Одно было связано с другим неразрывно. Просто, видимо, действовало такое негласное правило — указывать в качестве причины смерти определенное заболевание. К тому же в какой-то мере это делалось для международного сообщества: не вызывать ненужных подозрений.

— Были ли у вас на берегах Охотского моря какие-то необычные встречи?

— Там каждая встреча, каждое знакомство были неожиданными и приносили новую, совершенно мне неизвестную информацию — от того, как возводился Магадан у бухты Нагаева, до списков азербайджанцев, отбывавших здесь срок, опубликованных в дальневосточных газетах. Но самая неожиданная встреча ждала меня дома, в Масаллинском районе. В послевоенные годы на Колыме отбывала срок еще одна категория заключенных — так называемые власовцы — бойцы и офицеры 2-й ударной армии Волховского фронта, которой командовал печально известный генерал-лейтенант А.Власов, сдавшийся в плен немцам. Среди полученных из магаданских архивов сведений есть и данные об этих оказавшихся не по своей вине в плену бойцах-азербайджанцах. В основном это были, как и большинство остальных бойцов власовской армии, совершенно обессиленные, измученные люди, нередко раненые, контуженные, в полубессознательном состоянии, которых затем объявили предателями и сослали в Севвостлаг.

В одной из радиопередач в Баку я рассказал об одном из них — Заги Джамаловиче Каримове, который 11 апреля 1946 года прибыл в Магадан как осужденный по статье 58. Тогда ему было 26 лет. Через день после передачи мне позвонили его родственники и пригласили в село Шарафа Масаллинского района. Представьте же мое удивление, когда меня познакомили с самим Заги Керимовым. Ему за 90, годы, конечно, сказались на нем, но, тем не менее, он вспоминал прошлое и был рад, что нашелся человек, с которым можно поговорить о тех страшных годах, который видел места, где ему пришлось отсидеть. Я сфотографировал аксакала на память.

— Что произвело на вас наиболее сильное впечатление в этих поисках?

— Каждый раз, сталкиваясь с той или иной историей своего соотечественника, ставшего жертвой репрессивной государственной машины в 30-х и дальше в 40-х годах (власовцы), я испытывал непроходящее до сих пор чувство боли. Учителя и пастухи, колхозники и ахунды, виноватые без вины, испытывали муки, унижение и гибли в лагерях, не понимая, за что. Но Тройка имела разнарядку, и в документах появлялись статьи Уголовного кодекса, за которые человек попадал на Колыму, — шпионаж в пользу Ирана, принадлежность к троцкистской группировке, контрреволюционная деятельность и т.п. Меня нередко спрашивают, а были ли там известные азербайджанцы? Были. Там, к сожалению, довелось оказаться замечательному поэту Гусейну Джавиду. Я собрал интересные материалы и о профессоре, акушере-гинекологе Алирзе Атаеве, которому надеюсь посвятить одну из глав своей будущей книги о судьбах азербайджанцев, на которых был навешан ярлык «врагов народа». Но все же больше мне хочется рассказать о тех простых людях. Международная правозащитная организация «Мемориал» к 70-летию начала «Большого террора» провела акцию «Возвращение имен», в ходе которой зачитывался список жертв политических репрессий. Я хотел бы, чтобы и мы, азербайджанцы, вернули каждому из своих невинно погибших в те годы соотечественников его имя. Моя будущая книга будет посвящена этим людям. Они того достойны.

Давид Райзман поведал мне историю, о которой не могу не рассказать. Привожу с небольшими сокращениями. В мемуарной повести Вальтера Арамяна «Возвращение» (журнал «Литературная Армения», Ереван, 1989, №4 с. 6–42) есть эпизод, связанный с его пребыванием на прииске Мальдяк (Сусуманский район), в 600 км от Магадана. К 1939 году бывший учитель Арамян из школы села Иманшалу, ставший заключенным Севвостлага, был уже «доходягой» (так называли тех, кто уже не мог работать) и был направлен в санитарный барак. Там к Вальтеру подсел на кровать лагерный врач. Пожилой мужчина дал своему пациенту кусок хлеба и кружку горячего чая. «Пей, земляк, пей», — шептал он. Далее автор пишет:

«По произношению я признал в нем азербайджанца.

— Я из Баку, — сказал он. — Махмед Махмедович Исмаил-заде, врач я, венеролог. Ты кто будешь, земляк?

— Я из Еревана, армянин.

— Слава Аллаху, ты выжил».

Для тех, кто не увидит в этом ничего необычного, скажу, что на «черном» рынке, где без денег и весов шел товарообмен между зеками и жителями, 10 граммов чая приравнивались к 10 граммам золота. Представьте, сколько надо было отдать за хлеб, махорку и сахар! Не случайно Арамян до конца жизни не смог забыть благородство и доброту азербайджанского врача. В апреле 2009 года из полученных мной данных из УВД по Магаданской области я узнал о Мамед Мола Махмуд оглу Исмаилзаде, осужденном в проклятом 1937-м на 10 лет лишения свободы. Умер он в 1940 году, в возрасте 26 лет. Вряд ли этот тот же Исмаилзаде, о котором пишет Арамян, но и его имя, как и имена тысячи других, не должны быть забыты

Азербайджанские известия.-2012.-26апреля.-С.3