Гранатовая сюита жизни

Имя Тогрула Нариманбекова в азербайджанском искусстве было

и останется в числе самых ярких, звездных, прославленных

Если спросить любого, кто знаком с произведениями Тогрула Нариманбекова, что можно назвать символом его творчества, то ответом наверняка будет «гранат» — квинтэссенция щедрой и яркой природы родины художника. Гранаты Тогрула — все равно что яблоки Сезанна. Визитная карточка. Кредо. Символ. Но и сама творческая жизнь Тогрула Нариманбекова напоминала плод граната: яркая оболочка как общий абрис, под которой скрывается много-много не менее ярких отдельных зернышек… Отдельных — и очень непохожих друг на друга. Он весьма успешно работал в столь разных сферах, что, пожалуй, одно только это может служить признаком гениальности. Не каждому дано добиться в равной степени высоких достижений во всех специализациях своей профессии. Тогрул Нариманбеков это сумел.В прошлом месяце сердце Тогрула Нариманбекова, этого большого мастера, перестало биться… В день сороковин память знаменитого художника была почтена открывшейся в Баку его посмертной персональной выставкой под названием «Вспоминая Тогрула», организованной Министерством культуры и туризма Азербайджана. В экспозицию, развернутую в Национальном музее искусств Азербайджана, вошли произведения, хранящиеся здесь, а также в Азербайджанской государственной художественной галерее.О Тогруле Нариманбекове рассказывали, делясь с гостями вернисажа своими воспоминаниями, завотделом по вопросам гуманитарной политики администрации президента Азербайджана Фатма Абдуллазаде, министр культуры и туризма Абульфас Гараев, председатель Союза художников, народный художник Фархад Халилов, ректор Академии художеств, народный художник Омар Эльдаров, секретарь Союза писателей, народный писатель Чингиз Абдуллаев и другие известные люди. Иной раз бывает так, что только речи тех, кто знал ушедшего из жизни мастера искусств, способны вывести представление о нем за рамки шаблонных сведений из энциклопедий, создать живой образ вместо бронзового бюста на пьедестале. Но в данном случае они только придали новые оттенки и без того яркому и живому портрету. Во-первых, Тогрул Нариманбеков не был затворником. Наш современник, он, невзирая на почтенный возраст, вел активную жизнь, много работал за мольбертом, а также охотно рассказывал о себе в интервью. А во-вторых, само его творчество — это мятущаяся, переливающаяся многими оттенками жизнь, настолько выпуклая и богатая цветом и мыслью, что способна многое рассказать о том, кто ее создал. «Он не писал, а пел все своим произведения, настолько они были романтичные и вдохновенные», — отметил на вернисаже народный художник Омар Эльдаров, имея в виду увлечение Тогрула Нариманбекова вокальным искусством, которое отражалось и в живописных полотнах. Обладая прекрасным голосом, Нариманбеков в юные годы исполнял различные арии из опер азербайджанских и зарубежных композиторов. А позднее, в годы обучения в художественном вузе, даже брал уроки классического вокала в Вильнюсской консерватории. И до самого конца жизни с удовольствием пел, причем не только в качестве хобби, но и давал соло-концерты, охотно поясняя: «Музыка — это такая же моя страсть, как и живопись». Любил итальянскую оперную музыку, особенно Пуччини. Любил мугам и, по его собственным словам, воспринимал Абшерон как его материальное воплощение.Тем не менее на старте жизни, на первом рубеже выбора, любовь к изобразительному искусству победила, и после школы юный Нариманбеков поступил в Азербайджанское художественное училище имени Азимзаде, а затем, с 1950 по 1955 год, учился в Литовском художественном институте. Выбор вуза был неслучаен — Прибалтика в те годы была для советских людей «маленькой Европой», и художников привлекала царящая там большая, чем где-либо еще в СССР, свобода творчества. Впереди у Нариманбекова была огромная слава, звание народного художника, две госпремии, два высших ордена независимого Азербайджана — «Истиглал» и «Шараф». Он станет единственным азербайджанцем, вошедшим во Французскую энциклопедию современного искусства. Последние годы жизни он проведет там, во Франции, — на родине своей матери, где и упокоится навеки. Но все это будет потом. А тогда, в 1957-м, была только «Заря над Каспием»… Его первая крупная работа как молодого профессионала, представленная на выставке в Москве. После того вернисажа он, что называется, проснулся знаменитым. Еще никому не удавалось так оживить шаблонность индустриального пейзажа и темы труда романтизмом и подкупающей искренностью. Своеобразным продолжением «Зари над Каспием» стали «Все дальше в море», «Эстакада», «Сильнее шторма». Это были годы, когда в официальной идеологии начал романтизироваться героический труд тех, кто осваивал новые пространства, покорял природу. И молодой художник не мог не откликнуться на вызов своего времени, впоследствии, фактически, заложив один из краеугольных камней современной азербайджанской живописи. Его личным открытием стал поворот перспективы — укрупнив задний план. Этому дерзкому эксперименту суждено было быстро найти признание и прорваться через тернии официальной идеологии. В одной приватной беседе художник сокрушался по поводу того, что тоталитаризм растлил этническую идентичность многих самобытных художников, вульгаризировав живопись. Абсолютно чистым, «неинфицированным соцреализмом», по мнению живописца, остался только Саттар Бахлулзаде. Не случайно портрет именно этого единомышленника и собрата по искусству стал одной из лучших портретных композиций Нариманбекова. А сам он высокий идеализм в творчестве сохранил навсегда. Говоря о том, что стало символом его работ, он пояснял: «Гранат — он такой содержательный, его объемы, зерна его — это единение. Единение — это принцип граната. Да-да, это не случайно. В нем есть некая формула, которая найдена природой. Может, это формула идеального социума». В целом свое творчество Тогрул Нариманбеков описывал как сочетание абстрактного и фигуративного искусства. Его коллега Каменский назвал манеру письма Нариманбекова орнаментально-плоскостной системой. Много лет спустя, в 1996-м, искусствовед Лев Яковлев напишет: «Картины Тогрула Нариманбекова орнаментальные, как восточная музыка, как круглые жесты беседующих в чайхане мужчин, как пиры, как цветущие сады, как старые щербатые дома с витиеватыми балкончиками. Тогрул, уверен, сейчас почти единственный, кто может развить дальше это древнее восточное искусство орнамента — и он это делает, но, опять же, в борьбе, ломая орнамент, внедряя в него экспрессию, выгибая плоть, затрачивая мегатонны энергии…».Уже в начале творческого пути Тогрула Нариманбекова, в конце 50-х, за его неповторимым стилем почти сразу закрепилась метафора — «Волшебный реализм». Но главное, что было в его работах, помимо обязательного условия крупного таланта — яркой личной манеры — это почти физически ощущаемая зрителем любовь к родному краю. Много позже Нариманбеков скажет в своем интервью: «Я вырос в Баку, в Старом городе, корни мои восточные, и поэтому закваска Востока живет во мне, где бы я ни находился. И эта тема находит свое отражение в моем творчестве, — азербайджанские и персидские мотивы, и дальше — китайские, японские, но источник — один, и это — Азербайджан, я насквозь пропитан им, его культурой и историей, фольклором и музыкой, традициями и бытом». Его мечтою было создать идеальное изображение, которое настолько искусно могло бы передавать образ от художника зрителю, чтобы можно было ощутить не только цвет и свет, но и аромат, вкус… Незадолго до смерти он поделился идеей, которая родилась у него в связи с этой давней мечтой, — речь шла об изображении в картине азербайджанского национального блюдо «кялля-пача». Таком изображении, которое зритель должен был воспринять во всей полноте оттенков кулинарного вкуса. И это была не метафора — он действительно мечтал соединить пищу для всех пяти чувств человека в своих полотнах…Удивительный колорит его полотен — жанровых сцен, пейзажей, натюрмортов — создает особый мир. Мир, в котором Азербайджан предстает страной детских грез, страной счастья, райским краем… Это ощущается и в живописных полотнах, и в книжных иллюстрациях (он вдохновлялся творчеством Физули, а также сделал иллюстрации для «Китаби Деде Горгуд»). Помимо станковой живописи Тогрул Нариманбеков много работал и в монументальной росписи, где следовал тем же высоким творческим принципам. Он создал в Баку ряд выдающихся панорамных фресок: в здании Милли меджлиса, Театра кукол, гостиницы «Москва». От фресок один шаг до театральных декораций — и он сделал его. Причем как! За две из трех оформленных им балетных постановок он получил госпремии — это были произведения Фикрета Амирова «Сказание о Насими» и «1001 ночь».С легкостью создавая и монументальные, и миниатюрные композиции, Тогрул Нариманбеков часто использовал их принципы в станковой живописи. Такова, например, его работа «Баку — город ветров». Эта нарядная композиция одновременно напоминает и эскиз фрески, и книжную иллюстрацию. Средневековый Баку, город-крепость, здесь напоминает изображения на старинных миниатюрах. Аллегорическое изображение ветра вызывает ассоциации с античными аллегориями и выросшей на их почве символикой эпохи Возрождения. Но не только образный ряд, но и композиция, и колорит полотна работают на основную его идею, выраженную в названии: круговерть волн буйно завихряется вокруг центра полотна, навевая ассоциации то ли с зороастрийской символикой, то ли с пляской суфийских дервишей. «Работы Тогрула… — это уникальное в своем роде соединение культур Востока и Запада», — так писал еще в 60-х годах прошлого века большой поклонник творчества Нариманбекова, французский министр культуры, писатель и политик Андре Мальро. Может, подмечено и банально. Но абсолютно верно.

Наиля БАННАЕВА

Азербайджанские известия.- 2013.- 17 июля.- С.3.