Тофик МЕЛИКЛИ, тюрколог: «Поэзия была и суть, и жизнь Дагларджа»

«Бывают художники, которым в одну жизнь удается прожить несколько жизней. Они никогда не топчутся на месте, напротив, стремительно продвигаются вперед вместе со временем, а зачастую и впереди него. Фазыл Хюсню Дагларджа — автор более 80 поэтических сборников — несомненно, один из плеяды таких художников», — написал о нем в своем романе-исследовании «Одиночество гения» известный тюрколог, профессор Московского государственного лингвистического университета Тофик Меликли. О богатом внутреннем мире поэта, бесценном поэтическом наследии немало говорилось и участниками прошедшего в клубе «Натаван» заседания, посвященного его столетнему юбилею. Профессор Тофик МЕЛИКЛИ любезно согласился продолжить разговор о поэте с корреспондентом «Азербайджанских известий» Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВОЙ.

— Тофик муаллим, когда у вас появилось желание, потребность написать эту книгу? Когда вообще вы познакомились с Дагларджа?

— С течением времени и без всяких скидок на скромность, должен сказать, что, собственно говоря, это я открыл его и для советских, и для европейских читателей. А началось все с кандидатской диссертации, которую я написал в 1967-1968 годах. Она была посвящена турецкой поэзии 60-70-х годов, и в основном Назыму Хикмету и Фазылу Хюсню Дагларджа.

— Так чем же вас привлекла его поэзия?

— Его имя до поры до времени не было мне известно. Вмешался случай. Как известно, для нас в советское время, несмотря на географическую близость, Турция была, по сути, далекой и неизвестной страной. Никто оттуда к нам не приезжал, лишь иногда — футболисты. На нуле были культурные и политические связи. И вот однажды, в поисках материала для диссертации, в спецхране Ленинской библиотеки я случайно наткнулся на закрытое в то время издание — турецкий журнал «Варлыг», на первой странице которого было размещено стихотворение незнакомого мне автора — Фазыла Хюсню Дагларджа. Я его прочел, и меня как будто молнией ударило: оно не было похоже ни на один из известных мне образцов поэзии — абсолютно новый взгляд на окружающий мир, необычная образная структура, обороты, язык, система мышления — все для меня было внове, все абсолютно оригинально.

— А о чем в нем шла речь?

— Содержание было тривиальное, тема исследования — человек в современном мире, но вопрос не в содержании, а в изложении, в том, как он выразил свои мысли. Я несколько раз перечитал это стихотворение, словно пытаясь разгадать загадку, тайну того, в чем секрет такого воздействия этих строчек на меня. Я не мог успокоиться, настолько был взволнован, и, не откладывая, отправил в Турцию на имя главного редактора журнала Яшара Наби письмо, в котором написал, что заинтересовался автором такого-то стихотворения и хотел бы более широко познакомиться с его творчеством. Я попросил прислать мне остальные произведения. Ответа я не дождался и, несмотря на то, что тогда все контролировалось, через два месяца послал второе письмо.

— Не боялись?

— Ведь говорят «Смелость города берет», молодость также, а мне было всего 23 года, и мне было все равно, что будет дальше. Главное для меня было найти и прочитать остальные его стихи, и я написал третье письмо, в котором сообщал, что у меня остается мало времени для ознакомления с творчеством Дагларджа, поскольку истекает аспирантский срок. И вдруг — чудо! Я получаю посылку с семью-восемью его книгами.

— Это же огромное богатство для диссертанта!

— Да, и когда я их получил, я работал как проклятый, штудировал их, потому что время поджимало. Я был настолько взволнован темой, что буквально за два месяца написал огромную главу, почти равную по объему диссертации, а затем всего за два с половиной года завершил работу и защитил. Словом, оттуда, с того времени, и начались наши отношения с Дагларджа, правда, пока на расстоянии, заочно.

— Но вы не сказали, как они начались.

— Он ответил на третье письмо, написал: «Спасибо, что вы интересуетесь моим творчеством, посылаю вам коротенькое письмо и эти книги».

— Значит, это не редактор журнала прислал вам книги?

— Оказывается, он передавал мои письма Дагларджа. В 1969 году, когда он прилетел в Москву, я спросил его: «Я вам написал три письма, почему вы не ответили на первые два?». Он ответил: «Когда я получил первое письмо, то решил, что это, наверное, агент КГБ интересуется, и выбросил его. Когда пришло второе, стал сомневаться, а когда в третьем письме вы изложили свое отношение к стихотворению, то сказал себе: «Что ты делаешь?! Срочно отправь книги!».

— Когда же вы с ним познакомились уже очно?

— В 1969 году, когда отмечался 170-летний юбилей Пушкина. Я тогда входил в состав иностранной комиссии и во время обсуждения вопроса состава гостей из зарубежных стран настоял на том, чтобы пригласили и Фазыла Хюсню Дагларджа.

— Настояли? Были другие альтернативы?

— Да, но я сказал, что это самый крупный, выдающийся поэт Турции, меня поддержали и такие специалисты, как Акпер Бабаев и Вера Феонова, и к нам прислушались. Из-за идеологического противостояния тех времен Дагларджа сомневался, принять ли ему приглашение, но я его уговорил и он приехал. Так мы с ним встретились и начались наши отношения. Они были очень тесные, он называл меня «кардашем».

— Вы так буднично сказали о долгожданной для вас встрече, а если чуть подробнее? Что в первую очередь вы сказали друг другу при встрече? Какими были первые слова?

— Я встречал его в аэропорту вместе с Верой Феоновой. Первыми его словами были: «Siz bu qeder gencsiniz? (Вы так молоды?) Я думал, что вы намного взрослее». Мне тогда было 24 года, а ему — за 50. Я ведь ему ничего не писал о себе… Мы с ним обнялись потом и всю дорогу из аэропорта говорили только о поэзии, литературе.

Потом мы вместе совершили путешествие по пушкинским местам, были в Пскове, Михайловском, где в те времена ежегодно на открытой поляне проводился большой поэтический праздник, посвященный Пушкину. На него съезжались десятки тысяч людей. Мы также приняли в нем участие, и в завершение вечера Дагларджа прочел на турецком стихотворение «Венок Пушкину», которое я экспромтом перевел на русский и прочел следом за ним. Выступление турецкого поэта транслировалось по всему Советскому Союзу.

— А как Дагларджа воспринимал поэзию Пушкина?

— Он знал о нем, но поэзия Пушкина была абсолютно ему незнакома, потому что за рубежом — и на Западе, и на Востоке — Пушкина больше знают как прозаика: его поэзия в переводах многое теряет. Ну как перевести на любой другой язык «Я помню чудное мгновенье»?! Те, кто владеет русским языком, ощущают красоту словосочетания «чудное мгновенье» каким-то иным — пятым, шестым или десятым чувством... Перевод на другой язык убивает суть пушкинского гения, своеобразие, филигранную отточенность его языка, все то, в чем отражается его гений. Я постарался тогда как можно больше рассказать ему о жизни Пушкина, его поэзии.

— Интересно, как индивидуальность Фазыла Хюсню Дагларджа раскрывалась вам в процессе общения с ним?..

— По характеру он был неоднозначным, замкнутым и даже нелюдимым человеком, но у нас с ним установилась духовная связь после того, как он прочитал мою работу о нем, отдельные отрывки из которой я перевел для него на турецкий. Ведь когда я писал диссертацию, о нем нигде и ничего не было написано, в Турции было опубликовано лишь несколько эпизодических статей и когда он прочел работу, в которой я дал обстоятельный, всесторонний анализ его поэтики, он был доволен...

— Тем, насколько правильно вы его поняли?

— Он стал воспринимать меня уже как своего брата, и, когда я приезжал в Турцию, многие известные турецкие писатели просили, чтобы я взял их с собой к нему. Когда мы с супругой приехали в Турцию для работы, он ежедневно водил меня по Стамбулу, знакомя с различными его районами, рассказывал о городе. Причем мы совершали пешие прогулки, потому что он говорил, если хочешь город прочувствовать, нужно ходить пешком. Стамбул я полюбил благодаря Дагларджа.

— А как он сам воспринимал Стамбул?

— По-разному, Богом помазанные люди по-особому видят мир, самые обыденные, на первый взгляд, вещи. Они чувствуют то, что недоступно пониманию обычных людей.

— И все же, чтобы понять?

— Однажды он меня спросил: «Ты любишь Стамбул?» И далее сказал: «Ты должен пойти и посмотреть район Сулукуля!». Я не знал, что это район, где живут цыгане, которые чужаков в свой район не подпускают. В этом районе у них свои рестораны, увеселительные заведения, и если туда попадешь, выйдешь с большим трудом и при этом зачастую обворованным, ограбленным. Я поехал туда на машине, которая на каком-то отрезке пути оказалась окруженной цыганками. Они буквально вынудили меня выйти из машины и повели в какой-то танцевальный зал. Я шел, окруженный их шумной толпой, и мучительно искал выхода из создавшегося положения. Более всего меня волновало: когда представитель КГБ узнает о моей «прогулке», я улечу из Турции через 24 часа или через пару дней. Вот так благодаря Дагларджа я познакомился с самым злачным местом Стамбула.

— А он сам в это время где был?

— Был в отъезде, и я решил пойти один.

— Но он не предупредил, что вас там может ожидать?

— Сказал только, что это одно из колоритных мест Стамбула, но в чем его «колорит», не сказал. Я вышел из Сулукуля только, когда у меня не осталось ни копейки денег. Лишь после этого, словно почувствовав, цыганки отпустили меня. Когда я рассказал о случившемся со мной турецким друзьям, они сказали: «Ты с ума сошел, как ты мог пойти туда?!»

— И все же, что такое Стамбул для Дагларджа, уж вы-то, наверное, должны знать?

— Он родился в Стамбуле и для него это был не просто город, а сама жизнь, само существование, воздух, которым он дышал, энергия, которая его питала и поддерживала. Для многих художников, и для Дагларджа тоже, Стамбул — это не город для обитания, а своеобразная атмосфера, в которой они пребывают. Это культурное, художественное, историческое пространство — все вместе взятое. Стамбульская атмосфера всех завораживает, не случайно французский писатель ХХ века Пьер Лоти, написавший роман «Азаде» — о любви флотского офицера-француза и красавицы-турчанки, оставался только в Стамбуле, жил в Золотом Роге. Стамбул — это мир, который засасывает, притягивает словно магнитом.

— Мы говорим — Париж...

— Стамбул — это своеобразный Париж. Это, скорее всего, восточный Париж, но он и западный, потому что синтезировал в себе обе культуры.

— Он ведь и в Азербайджан приезжал. Как состоялась эта поездка?

— Мы, тюркологи, внесли в Союз писателей СССР предложение оставить его на месяц, чтобы совершить путешествие по стране. Союз поддержал нас. Я тогда предварительно опубликовал в «Иностранной литературе» ряд его стихов в переводе на русский. Своим поэтическим миром, образной структурой они привлекли внимание, в частности, эстонских литераторов, и Союз писателей Эстонии командировал в Москву замечательную поэтессу Лиесеппе, которая была известна и как переводчик произведений азербайджанских писателей. Вместе с ней мы подготовили книгу стихов Дагларджа в переводе на эстонский язык. В течение года с большими сложностями, но она изучила с моей помощью турецкий язык и выполнила поставленную перед ней задачу. Вообще, даже плохой перевод не может убить поэзию Дагларджа.

— Вот ведь какой парадокс получается — Пушкин, в отличие от него, непереводим...

— Пушкин тесно связан с языком, поэтому, в частности, его любовная лирика теряет свое очарование в переводах... У Дагларджа немного другой взгляд, видение мира и всего, что с ним связано. Вот, например, у него такие строки: «Уходит, возвращаясь до утра/Моя бессонница к твоей красоте»... Это из его любовной лирики. Или, чтобы было ясней, вот как, например, он звучит по-турецки:

Ески Капы

Кадынларын истедиьи

Мавилик мидир

Эеъе мидир

Коъалар йашланыр да анлайамаз

— Он долгое время не был женат, кажется?

— Он вообще не женился. Ему было 50 лет, когда он полюбил, и все закончилось трагично, поэтому он написал, что настоящая любовь не бывает счастливой.

— Поэтому, наверное, появились такие строки: «Это не темнота у твоих дверей,/ Это мои мысли...»

— Когда я его спрашивал: «Устад, не тяготит ли вас одиночество?», он отвечал: «Абсолютно нет, мое одиночество напоминает одиночество слова в словаре».

— Интересно... Такие люди обычно чувствуют «высшие сферы», что-то в этом плане в нем проявлялось?

— Да, конечно, второе его произведение произвело фурор в турецкой литературе и называлось «Чоъук ве Аллащ» («Дитя и Бог»). Это настолько тонкая тема, о которой двумя словами не скажешь. В этом стихотворении он как бы глазами ребенка, первоначально чистейшего природного явления, смотрит на мир и на Бога, осмысливая их.

— Как у суфиев...

— Да, в его поэзии есть элемент суфизма, не случайно он написал книгу «Быть у Мовланы» — о главе суфийского ордена, поэте Джалаледдине Руми.

— Отойдем от этой большой и глубокой темы... Как прошло знакомство Дагларджа с Азербайджаном, каковы были его впечатления?

— До него в Азербайджан из Турции приезжали только два писателя — Азиз Несин и Мелих Джевдет Андай...

— А Назым Хикмет? Ведь он неоднократно бывал в Баку.

— Он, по сути, был «наш человек», поскольку, преследуемый в Турции, бежал в свое время в Советский Союз, где жил до конца своих дней. Азиз Несин и Андай приезжали всего на два-три дня, а Дагларджа находился здесь целую неделю, поэтому вся наша писательская элита была взволнована, взбудоражена тем, что приехал брат, поэт. Особенно дружеские отношения у Дагларджа сложились с Расулом Рзой и Гамидом Араслы. Во время поездки он посетил Музей литературы имени Низами и был поражен тем, как в Азербайджане относятся к литературе, какое огромное здание отведено под музей, каким уважением пользуются писатели и поэты, чьи скульптуры украшают город. На него все это произвело колоссальное впечатление. «Вот бы и у нас в Турции открыть такой музей», — говорил он. Это на самом деле было великим нашим достижением, а для него все это было откровением. Я ему показал памятники Физули, Низами... Он впоследствии написал целую книгу о пребывании в Азербайджане.

— В каких еще городах он побывал?

— В Гейчае, Шамахе, где, посетив Музей Сабира, написал великолепные стихи, увидев крохотную комнатушку, в которой жил наш гениальный поэт. В них есть такие строки: «В этой маленькой комнатушке светит огромное солнце». Перед поездкой в Гейчай и Гянджу мы были в гостях у Расула Рзы, где стали свидетелями небольшого спора между супругами о том, где растут самые красивые чинары. Нигяр ханым утверждала, что в Гяндже, Расул муаллим — что в Гейчае, где у въезда в город стоит вековая чинара, в дупле которой разместилась чайхана. Спросили меня, и я, гянджинец, поддержал Нигяр ханым. И вот когда мы побывали в гейчайском доме Расула Рзы, посмотрели знаменитую чинару, от которой турецкий гость пришел в восторг, то потом, по приезде в Гянджу, прогулялись по тамошней аллее из чинар. Там-то и наступил «момент истины»: Дагларджа сказал, что больший след в его памяти оставили гянджинские чинары. Позже он написал стихотворение «Чинары в Гяндже».

— До приезда в Азербайджан он знал кого-то из наших поэтов?

— Он хорошо знал азербайджанских поэтов, живших в Турции, Гамида Араслы как крупного специалиста дастана «Деде Горгуд». Когда возник вопрос его поездки в СССР, в Азербайджан и он начал к ней готовиться, я отправил ему сборник стихов Расула Рзы. И вот мы — Расул Рза, Гамид Араслы, Дагларджа и я — в машине путешествовали по Азербайджану.

— Какой была его реакция на увиденное?

— У него было совсем иное представление о реалиях нашей жизни, потому что, как бы то ни было, идеология и политика сыграли с нами злую шутку, и волей-неволей мы находились под их воздействием. Мы о них думали свое, а они — что мы находимся в заточении у советского режима, у нас не осталось своей культуры, литературы, языка, и вдруг он увидел совсем другую картину. После пребывания в Азербайджане, пережив абсолютное откровение, он написал стихотворение «Проснуться в Баку», где есть такие строчки: «тцркче сеслер эелир кцчелерден». И далее строка, которая по-русски звучит так: «...Это твой родной брат строит новый мир». Тот визит изменил его отношение и к Азербайджану, и к СССР.

— Спустя годы, что у вас осталось в душе от встреч с устадом?

— Дело в том, что наши отношения надолго не прерывались, почти каждый месяц я получал от него по два-три письма, некоторые из которых я опубликовал в книге. Эта книга — мой долг перед его памятью, и я счастлив, что и в Москве, и в Баку ее приняли благожелательно. Мне изначально хотелось, чтобы и в жанровом отношении она была достойна памяти Дагларджа. В ней в основном воплощены мои наблюдения, ощущения, чувства, живое наше общение — его письма, наши беседы, встречи, разговоры, записи которых я вел потихонечку на протяжении многих лет, поэтому в библиографии указано всего 10 книг. Так что не случайно московские литературные критики назвали его романом-исследованием.

— О чем он писал в последних письмах к вам?

— Сам он уже был не в состоянии, с его слов писал помощник: «Я абсолютно не могу писать стихи, а это для меня смерти подобно». Поэзия была и суть его, и жизнь.

Фазыл Хюсню Дагларджа

(1914-2008)

Сын подполковника-кавалериста Хасана Хюсню-бея, начальное образование завершил в Конье, Кайсери, Адане и Козане, среднее образование — в Военном лицее Кулели, куда он поступил после средней школы в Тарсусе и Адане. В 1935 году в должности офицера от пехоты он много путешествовал по Восточной и Центральной Анатолии, а также европейской части Турции. Отслужив в армии пятнадцать лет, он уволился в запас в 1950 году в звании старшего капитана. В 1952-1960 годах работал в Стамбуле в качестве трудового инспектора в Министерстве труда. Уйдя оттуда, открыл в Аксарае книжный магазин и занялся издательским делом. Четыре года издавал ежемесячный журнал под названием «Турецкий язык». Первой его публикацией была повесть, напечатанная в 1927 году в газете «Новая Адана», а со стихотворением под названием «Замедленная жизнь», вышедшим в 1933 году в журнале «Стамбул», он обрел известность. Его стихи выходили в журналах «Данность», «Культурная неделя», «Возвысься», «Семья», «Революционная молодежь», «Семихолмье» и «Турецкий язык». Поэт, получивший множество премий, был назван «Лучшим турецким поэтом» в 1967 году Международным поэтическим форумом в США. Его воззрение на искусство заключено в следующем высказывании: «Произведение искусства должно указывать как на время, в котором мы находимся, равному одному часу, так и на направление, куда необходимо двигаться подобно компасу».

Фазыл Хюсню Дагларджа умер 20 октября 2008 года на 94-м году жизни в больнице, где лечился от воспаления легких. Поэт завещал, чтобы после его смерти дом, в котором он жил в Кадыкёе, превратили в музей. Похоронен на кладбище Караджаахмет.

В ЭТУ НОЧЬ

В эту ночь, в эту ночь

Не уснуть, от тоски не сойти бы с ума.

На лице твоем отсвет холодной далекой любви.

Надо вырваться из темноты

Звезд погасших и объятых сном городов.

В эту ночь я не должен,

Я не могу в эту ночь умереть.

Белизна моих рук изменила свою белизну.

Э-гей, прикрывшись своим равнодушьем,

Догола обнажаются девчонки и парни.

Отзывается в мрачных пещерах боль человечности.

В эту ночь, в эту ночь

Юг лицом повернулся ко мне.

Мама, знай, я не вырасту больше.

Так будет отныне и впредь.

Как же раньше я рос?

Вся громада Вселенной

Предо мною проносится разом,

Обдавая меня жутким холодом вечности

И горячим дыханием мысли

В эту ночь.

ТЕБЕ ОТ МЕНЯ

Что может остаться тебе от меня

Когда я уйду

Раздумья мои

Но они принадлежность ума

Цветы ли взращенные мной

Но они принадлежность природы

Творенья быть может мои

Но они принадлежность землян

И даже дыханье мое

Целиком принадлежность

Свободы Но тебе от меня

Любовь моя может остаться

Никому не принадлежащая

Она твоя

Всех тяжелей

Бог на весах

Свои творенья взвесил

И удивился —

Всех тяжелей была Любовь

Тщетно

Они пытались убить меня

Но не знали

Что нельзя предать смерти то

Что живо тысячи раз

Уподобление

Любовь подобна птице

Слетевшей с ветки

Задолго до ночных

Ветров холодных

В тумане

Никто

Лица другого здесь не видит

Но каждому

Раскрыто здесь нутро другого

Диспропорция

Чтоб наши руки

Выглядели больше

Так крошечны

Сосуды для питья

Острова

Все пьющие подобны островам

Они всегда найдут друг друга

Пусть даже разделяют их

Не дни а сотни сотни сотен лет

Пустое сердце

Тяжелую ношу

На сердце мы носим в себе

Если оно

Не заполнено любовью

О смерти и бессмертии

С любви к тебе

Начинается путь к бессмертию

С невозможности видеть тебя

Начинается смерть

О моем сердце

Когда бы любовь

Почиталась работой

Никто с моим сердцем

Сравниться б не смог

Когда пишу

Когда пишу

Внезапно ощущаю

Прикосновение твоей щеки

К своей щеке

Вспышка

Если сам я — дерево

То глаза мои — птицы

От вспышки любви твоей

Они улетели

Небо любовь и река

Небо плавно

Парило над нами

Отражалась любовь моя

В водах реки

Пытка

Читайте нерожденный стих

О том как я молчал

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВОЙ.

Азербайджанские известия.- 2014.-8 ноября.- С.- 1;3