АНАР, народный писатель Азербайджана: «Я и в советское время писал то, что думал»

Каждая книга народного писателя Анара встречается с особым интересом, ведь он один из тех литераторов современности, в чьих произведениях отражаются многоликие реалии времени, все то, чем живет, чем дышит, в чем проявляет себя человек. Такова и новая повесть автора «Амулет от сглаза». С той лишь разницей, что в этот раз он буквально препарирует своего героя, помещая в сконструированные его писательским воображением ситуации с одной целью - найти ответ на извечный вопрос: что есть человек, как в нем совмещаются Добро и Зло? Как сделать правильный нравственный выбор? Как остаться человеком? О том, как создавалась книга, и о многом другом - в беседе народного писателя АНАРА с корреспондентом «Азербайджанских известий» Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВОЙ.

- Анар муаллим, вы впервые в азербайджанской литературе расширили рамки привычной тематики. В книге вы оперируете понятиями нескольких мировых религий, представляющих собой духовный опыт всего человечества. Думается, вам, наверное, пришлось проявить определенную смелость...- И знаете - не впервые. Я и в советское время писал то, что думал. И окрики были, и недовольство, и критика в партийной печати, но все, что писал в то время, я и сейчас могу печатать со спокойной совестью.- А что послужило толчком к написанию такой, по сути духовного содержания, книги? Что-то копилось в душе на протяжении многих лет и неожиданно потребовало выхода, выплеска на страницы книги?- Действительно, так и было, тем более, что с возрастом как-то больше думаешь о смерти, о потусторонней жизни, вообще о смысле жизни. В молодости ведь все это кажется далеким… Эта книга зрела во мне долгое время подспудно. Но я постоянно загружен делами Союза писателей, что не дает возможности полностью переключиться на творческую работу, и поэтому могу заниматься ею только во время отпуска. Позапрошлым летом мы с семьей выехали на отдых, и в течение 20 дней я написал эту книгу. Приехав в Баку, лишь уточнил эпиграфы к главам, потратив на это еще 20 дней, и за полтора месяца она была готова.- Вы изначально определили ее жанр?- Приступая к работе, я не думаю об этом, главное для меня выразить в какой-то форме волнующие меня мысли. Это потом уже жанр определяется критиками или мной.- Ваша книга у меня лично вызвала интерес еще и тем, что в поисках ответа на вопрос, что есть Добро и Зло, вы обращаетесь к знаниям, заключенным в священных книгах нескольких мировых религий - зороастризма, ислама, христианства, буддизма, индуизма. По-моему, это впервые в нашей литературе…- Наверное, вы правы, потому что к исламу у нас было много обращений, а вот к другим религиям, особенно к дзен-буддизму, христианству и другим духовным учениям, думаю, не было.- В 70-80-е годы среди интеллигенции, в частности в писательской среде, существовал определенный интерес к дзен-буддизму, с чем это было связано?- Не думаю, что в азербайджанской литературе кто-то, кроме меня, обращался к этому учению. В Америке, например, к философии дзен-буддизма очень часто обращался автор известной повести «Над пропастью во ржи» Селинджер. Сам я, честно говоря, увлекся ею после знакомства с книгой известного востоковеда-китаиста, историка искусства Евгении Завадской «Восток на Западе», где она подробно излагала принципы этого учения. Потом я прочел книгу японского философа, популяризатора дзен-буддизма Дайсэцу Судзуки, который опирался в своем труде на первоисточники. Потом, когда я учился в Москве, очень увлеченно пропагандировал среди однокурсников эти книги - многие о них даже не слышали. А в 1987 году в Баку проходил какой-то форум, кажется, по проблемам Каспия, и был повод, чтобы пригласить Евгению Завадскую. Она приехала и выступила здесь с несколькими лекциями.- Что главное вы извлекли для себя из этого учения?- Я много раз об этом говорил - даже неловко вновь повторяться. У азербайджанцев есть такая поговорка «Верни рыбу в море, она не оценит, но Халык (Творец) оценит». То есть, если делаешь кому-то добро, не думай о воздаянии, главное, чтобы Бог знал это. Я долгое время жил по такому принципу, а после того, как познакомился с дзен-буддизмом, понял, что это убеждение ущербно. Почему? В дзен-буддизме принцип другой: если ты сделал добро, не думай даже о том, что Бог об этом узнает, ибо в ожидании воздаяния от Всевышнего есть определенная корысть. Дзен-буддизм оказал на меня влияние в этическом плане.- Такое ощущение, что вы к этой своей книге шли всю жизнь...- Я прочел немало трудов известных философов, знакомился с различными учениями, сверяя с ними свои взгляды и мысли о мире, человеке, этике и многом другом, и когда взялся за написание книги об одном из основных вопросов философии - борьбе Добра и Зла, причем не в общечеловеческом масштабе, а на «малой площади» - в сердце каждого человека, в каждом его поступке, в мыслях, - я не мог не «пригласить» их для участия в разворачивающемся в повести действе, поэтому в ней каждую главу предваряют эпиграфы из их трудов. Кто-то высказал мнение, что их слишком много, а кто-то увидел в этом положительный момент.- Действительно, эпиграфы в чем-то дополняют, разъясняют, обогащают авторскую мысль, вносят особый «мотив» в ткань повествования, наверное, литературоведу проще было бы высказать производимое ими да и всей повестью впечатление. Кстати, о литературоведах. В свое время мне довелось прочесть книгу литературоведческих статей известного критика и литературоведа Джафара Джафарова. На меня большое эмоциональное воздействие произвел его яркий, образный язык, буквально выплескивающий эмоции автора, его живую мысль. Есть ли у нас сейчас литературоведы такого же мощного таланта?- Таких критиков, каким был Джафар Джафаров, сейчас нет. Своей принципиальностью он нажил себе врагов. Его дважды исключали из Союза писателей, обвиняя в нигилизме, отрицании современной азербайджанской литературы, а он просто был честным критиком, сейчас у нас таких мало.- У Вас в жизни случались какие-либо встречи с необычными людьми?- Да, это было в Индии, где я находился в командировке по линии Союза писателей СССР. Там проходил семинар, посвященный Льву Толстому, в котором я принял участие, потом встретился с президентом академии Гхошем, с писателем Кумаром, которого называют индийским Толстым, а также с главным йогом Индии. Я сам попросил отвести меня к нему, а перед этим в Москве в Ленинской библиотеке прочел книгу йога Рамачараки «Основы миросозерцания индийских йогов». И вот я на приеме у главного индийского йога, как он сам себя называл. Он спросил меня, откуда я приехал, я ответил, что из Советского Союза. «Да, я опоздал на год». - «А в чем вы опоздали?» - спросил я. - «Вы в семнадцатом году сделали революцию, а я основал йогу в Индии в восемнадцатом году. Вы освободили народ материально, а я освобождаю его духовно. Мне надо было вовремя успеть». Я ему сказал о прочитанной мною книге Рамачараки. «Рамачарака - дурак!» - вдруг резко сказал он. Я был шокирован, потому что ожидал от него слов о смирении, прощении, а тут вдруг непонятная для меня реакция - резкое высказывание о другом человеке. Подумалось еще, что только человек с большим самомнением может сравнивать свою деятельность с октябрьской революцией, которую в те годы называли великой. Но потом была еще одна встреча с ним - в полутемной, совершенно голой, пустой келье. Нас было четверо у него на приеме - я с моей переводчицей и супружеская пара из Японии. Йог сидел на циновке и читал мантры, потом сказал нам: «Теперь погрузитесь в свои мысли и попытайтесь вспомнить самые светлые, чистые минуты вашей жизни». Наступило молчание. Я стал думать о том, что когда мы отсюда выйдем, поеду в отель, потом полечу в Калькутту, оттуда в Бомбей и затем в Москву, где мне предстоят встречи. И вдруг на фоне этих мыслей перед моим взором открылась следующая картина: мне три года, я иду с мамой по Кривой (улица возле площади Фонтанов), на маме пальто из букле, на голове беретка. И я ее спрашиваю: «Мама, сколько мне лет?». Она отвечает: «Три года». Я явственно увидел этот момент моей жизни.- В каком году была эта встреча?- Кажется, в 1985 или 1986 году, потому что потом начались карабахские события и было уже не до Индии.- В ваших «Ночных мыслях» вы говорите, что большую часть жизни вы прожили внутри себя, хотя, казалось бы, ваша жизнь перенасыщена знакомствами, встречами, дружбой даже не с десятками, а сотнями людей…- Одно другое не исключает. Можно общаться с людьми, но все-таки свою жизнь прожить в себе, не делясь ни с кем ни сокровенным, ни очень сокровенным.- Значит, для вас важны не конкретные события, а мысли, которые они рождают?- Нет, они важны, потому что без конкретных событий нет и их преломления во внутренней жизни души. Впечатления, люди и т.д. - все это интересно, но все преломляется и оседает в глубинах души, обретая иную жизнь.- В книге вы пишете о местных святилищах, которые вы посетили, о связанных с ними легендах. Вы бывали также и в Конье, где ежегодно проводится фестиваль танцующих суфийских дервишей. Каковы ваши впечатления, ощущения?- В Конье я бывал несколько раз, но на праздновании юбилея Джалаледдина Руми впервые. Ощущения были как, например, в католическом соборе, когда исполняется, скажем, Бах и человек приобщается к чему-то возвышенному. Так же и здесь, только в восточном варианте. И тоже тебе кажется - когда суфийские дервиши танцуют и когда играют на нэе (свирели), что ты попадаешь в другое измерение. Это воспринимается как нечто не от мира сего, божественное.- Анар муаллим, говоря с вами, не могу не спросить об альманахе «Гобустан», редактором которого вы были. Он был и остается событием в культуре Азербайджана, но молодые читатели, возможно, мало что о нем знают. Как возникла идея альманаха?- В свое время был такой журнал - «Азербайджан инджесенети» («Искусство Азербайджана), редактором которого был известный наш режиссер Мехти Мамедов. Вышло всего три номера этого журнала, потом он прекратил свое существование. Когда секретарем ЦК Компартии по идеологии стал известный театровед и литературовед, член-корреспондент Академии наук Азербайджана, мой педагог по университету Джафар Джафаров, он вызвал меня и сказал: «Мы хотим возродить этот журнал, но поскольку Мехти Мамедов занят в театре, предлагаем тебе стать редактором». Я сказал, что для меня это большая честь. Дав согласие, предложил поменять название журнала - уж очень протокольное. Например, «Гобустан», потому что Гобустан - источник многих видов нашего искусства: там есть камень-бубен, искусно нанесенные первобытными художниками наскальные изображения, и среди них - танца «Яллы». Джафар муаллим не возражал, и я стал подбирать сотрудников. Все они были молодыми людьми, да и я был молод. В 1968 году вышел указ о выпуске журнала, а в 1969 году - первый его номер. Издавая журнал, мы старались выполнить две задачи: с одной стороны, знакомить нашего читателя с мировой культурой, различными течениями в искусстве и известными их представителями, публикуя статьи, например, о Пикассо, Мейерхольде, Тагоре, Чюрленисе, Пиросмани, китайских художниках и многих других; а с другой - рассказывать о нашем национальном достоянии - искусстве ковроткачества, представленном различными региональными школами, таинстве мугама, творчестве Саттара Бахлулзаде, Таира Салахова, Тогрула Нариманбекова… Внимание читателей мы привлекли и к древней истории Гобустана, Ичери шэхэр... Отдельные номера мы посвящали искусству разных регионов мира, например, Азии, республик СССР, Северного и Южного Азербайджана. Я с благодарностью вспоминаю архитектора Мовсума Алиева, который приносил нам материалы о деятелях АДР. Открыто о них нельзя было писать, но мы находили выход из положения. Представляли вниманию читателей написанную когда-то интересную театральную рецензию на какой-либо нашумевший в начале века спектакль. О том, что ее автор - деятель АДР, знали только мы. Иногда нам удавалось усыпить подобного рода уловками бдительность цензора, а иногда главлит ловил. Впервые именно в нашем альманахе были опубликованы изданные в 1918 году марки независимого Азербайджана.В альманахе у нас была специальная рубрика о незаметных людях в искусстве, например, актерах второго плана, статистах, много лет проработавших в театре…В то время информации о мировом искусстве, исторических событиях было мало, и альманах впервые по мере возможности, преодолевая многие сложности, открывал для читателей окно в неизвестный им мир.Интересный случай. В одном из номеров мы впервые опубликовали восемь иллюстраций картин Джавада Мирджавадова. Одна из них была помещена на обложке альманаха. Он сам очень обрадовался, потому что его нигде до этого не публиковали. А вскоре после выхода номера один высокопоставленный чиновник возмущенно сказал мне: «Как вы могли дать восемь иллюстраций никому не известного художника?». «Потому что у нас не было возможности дать десять, могли бы и больше», - ответил я. Сейчас все говорят о нем, а тогда никто его не признавал, у него не было ни одной персональной выставки. Когда она впервые была открыта, он подарил мне свой каталог с надписью «За нашу общую победу!».- Ну, наверное, и в этом случае нужна была смелость, может, даже большая?- Каждый номер подвергался цензуре, по каждому писали в КГБ и не только... Даже был разговор, что этот журнал... Вы понимаете, дело в том, что, скажем, в азербайджанском языке очень много терминов, связанных с мугамом, ковром, но с симфонической музыкой, балетом, кино их не было, поэтому нам приходилось порой их придумывать и вводить в язык. А нам говорили, что, наверное, они созданы под влиянием турецкого языка.- А какие, например, термины вы ввели? Они, наверное, уже прижились?- Например, с самого начала мы назвали альманах не арабским словом «меджмуа», а азербайджанским словом «топлу» - «Гобустан» инджесенет топлусу». «Топлу» - это турецкое слово», - сказали нам. Пришлось мне взять азербайджанский словарь и показать это слово. «Просто оно забыто», - сказал я.- Это вам цензор сделал замечание?- Да, была такая закономерность: если младший цензор не придирался, пропускал, все было в порядке, если же он сомневался в чем-то, то передавал на читку своему руководству. Руководство же, считая, что, наверное, его подчиненный не зря засомневался, боялось довериться своему чутью и, не желая брать на себя ответственность, передавало по цепочке дальше, пока рукопись не оказывалась на столе секретаря ЦК.- Но секретарем же был Джафар Джафаров...- Был уже другой человек, который придирался к каждому номеру альманаха. Доходило до анекдотичных случаев. Мы вообще политических материалов старались меньше давать, тем более, что альманах был посвящен искусству, но однажды к очередной годовщине Октябрьской революции мы поместили в нем репродукцию картины одного из наших художников, на которой он изобразил Нариманова, Кирова, Орджоникидзе, Микояна. И в этот раз без замечаний не обошлось. Придрались к тому, что плечо Нариманова выдается вперед чуть больше, чем плечи остальных. Меня и художника вызвали к секретарю ЦК. «Как вы могли?!» - возмущался он. «Все они изображены на фоне Ичери шэхэр, а поскольку Нариманов местный житель, то он должен быть на переднем плане», - придумал я смехотворное объяснение. В другой раз придрались к высказанному на страницах альманаха предложению поставить в Шуше памятник основателю города Панах хану. Это вызвало негодование. «Но ведь в Москве есть памятник ее основателю Юрию Долгорукому, в Ленинграде - памятник Петру, в Тбилиси - Вахтангу Горгасали, почему же нельзя Панах хану?!» - приводил я доводы. «Нет, вы проповедуете феодализм!» - ответили мне.Были трудности и другого рода: в альманахе впервые в Азербайджане публиковались цветные репродукции. Но здесь у нас не было необходимой для этого техники, и нам приходилось привозить тяжелые железные клише из Москвы, а сейчас достаточно нажать кнопку компьютера.- До вас доходили какие-то оценки, высказывания читателей об альманахе?- Оценки были две: народу нравилось, народ покупал, а верха были недовольны. Я хочу еще раз подчеркнуть, что наш журнал «Гобустан» спас Гейдар Алиев. Выступая на нашем писательском съезде, он сказал, что ему постоянно говорили, что это пантюркистский, националистический журнал, но он, знакомясь с журналом, этого не обнаружил. Наоборот, находил много чего полезного. «Сейчас мы понимаем, как важен был «Гобустан» в те времена, он был одним из формировавших национальное сознание народа явлением», - сказал он. Так что много доносов было, но он, к счастью, не реагировал.- Анар муаллим, вы когда-то говорили о положительном значении того, что в Азербайджане сохранился Союз писателей, потому что в других республиках развал подобных союзов ни к чему хорошему не привел. А как сегодня обстоит дело в этом плане? Насколько вы удовлетворены деятельностью Союза писателей Азербайджана?- Я не могу говорить обо всех республиках, но, например, в Москве на сегодня существует несколько союзов писателей, которые противостоят друг другу, у них еще после разрушения единого СП продолжается борьба за имущество – поликлиники, издательства, дома творчества. В некоторых республиках СП вообще прекратили свое существование. Мы же сохранили не только СП, но и все его печатные издания. У нас четыре журнала, две газеты, но я должен сказать, что все это благодаря помощи покойного Гейдара Алиева и сегодняшнего нашего президента Ильхама Алиева. У нас сохранились двусторонние связи и с русскими, и с турецкими писателями. В Турции несколько литературных объединений. Там есть и левые, и правые, есть клерикалы, демократы, и мы со всеми сотрудничаем, дружим не на политической, а на творческой основе. Главное, чтобы шел литературный обмен. В нашей литературной газете отдельные страницы мы периодически посвящаем литературе разных народов, в частности Беларуси, России, Украины, Турции.- Что сегодня находится в поле вашего внимания? Есть ли книга, которую вы сейчас читаете с интересом?- В последние месяцы читал книги о философии евразийства, в том числе исследования русских философов-иммигрантов, перечитывал книги Ивана Бунина и Банин.

Азербайджанские известия.- 2015.- 19 декабря.- С.1, 3.