Нияз НАДЖАФОВ, художник: «День без работы — это потраченный впустую день»

Выхолощенные цвета, интенсивные, глубокие мазки и депрессивно-ироничные сюжеты. Не зря иностранные критики и публика роднят азербайджанского художника Нияза Наджафова с Фрэнсисом Бэконом и Эдвардом Мунком. Его работы выставляются за рубежом, приобретаются для музеев и частных коллекций на родине и в других странах, он представлял Азербайджан на Венецианском бьеннале современного искусства, где две из его работ были приобретены известным коллекционером Альберто Сандретти. Сегодня Нияз НАДЖАФОВ живет и работает в Париже, но связи с родиной не теряет. Об этом и многом другом он рассказал в интервью порталу rus4all.ru.

— Начнем с вопроса, на который вы не раз уже отвечали: когда вы начали рисовать?

— Мы все рисуем на протяжении всей нашей жизни: тут чиркнул карандашиком, там что-то нарисовал... Просто кто-то это дело любит больше, кто-то — меньше. Я всегда любил рисовать! Когда начал? Не знаю. Как родился, так и начал. Когда закончу? Когда умру, например.

— А когда сознательно начали рисовать как художник?

— Когда совсем уж потерял совесть и понял, что имею право рисовать, тогда и начал... Шутки шутками, но это такая хитрая профессия, когда ты можешь заниматься тем, что тебе очень нравится, не задевая чьих-либо интересов. По годам это 2003 год.

— Этому способствовали какие-то события в жизни?

— Да, конечно. Я весь выдохся, выжал из себя все самое хорошее и осталось только рисовать. Тогда мне помогла родиться как художнику выдающийся человек и настоящий профессионал своего дела покойная Лейла Ахундзаде. Она была одним из лучших искусствоведов страны, вкладывала все силы в поиск новых имен, пропаганду современного национального искусства. Если бы не она, все могло бы сложиться иначе или совсем не сложиться. И таково ее влияние не только на мою судьбу, но и на судьбы множества других художников. Мы все до сих пор ощущаем, насколько она незаменима.

— Как вы для себя определяете, кто такой художник? Что такое для вас современное, актуальное искусство?

— Не тот художник, кто может рисовать, а тот, кто не может не рисовать. Я рисую каждый день, и за месяц скапливается около 200 работ. Иначе не могу! День без работы — это потраченный впустую день. А современное искусство для меня — это то, что делается в момент, когда вы об этом говорите. 200 лет назад было свое современное искусство, сейчас — свое.

А насчет актуального... Что понимать под актуальным? Вот сейчас меня волнуют деревья, пейзажи, и для меня сейчас это актуально. Кто-то скажет: конъюнктура. Потому что цветы легко и «охотно» продаются, да и что нового можно разглядеть в цветах? А для меня цветы — в них столько жизни! И когда такой капризный, подготовленный зритель, как парижанин, покупает мои цветы, это для меня высшая похвала.

Раньше я не мог ни восхищаться французским пейзажем, ни поражаться ему, а теперь мне хочется это рисовать. Что художника сейчас, сию минуту волнует, то и будет для него актуальным.

— Есть два наиболее широких взгляда на современное искусство. Первый говорит, что оно следует традиции и может быть вписано в ее рамки. А второй (такие формулировки встречаются у некоторых молодых художников) — что современное искусство должно находиться вне традиции, разрушая ее.

— Да, есть и такая, и такая позиция. И пускай! Если есть изюминка, отличающая одного художника от всех других, если есть неповторимая искренность в работе, это всегда хорошо. И в то же время у каждого художника есть наработанные вещи, которые он взял у другого художника.

Как-то в разговоре с моим куратором Азадом я пожаловался ему, что меня сравнили с Фрэнсисом Бэконом. Я на момент, когда писал свои картины, ни одной его работы еще не видел. На это Азад мне ответил: «Нияз, так вся эпоха была пропитана Фрэнсисом Бэконом! Его живопись повлияла на все — от формы светофоров до моделей джинсов». Я и вправду впервые увидел картины Бэкона, когда рисовал уже года три, а до этого — ничего. Я всегда признаю, если что-то у кого-то взял. Я пытаюсь это анализировать и, как правило, действительно прихожу к пониманию, что невольно взял у кого-то какой-то элемент. Другое дело — я всегда стараюсь с этим в себе бороться. Я думаю, каждый человек вносит что-то новое и хочет, как мне кажется, этого достичь. Хотя это, конечно, глупо смотрится со стороны. Сиди, работай — этим и доказывай право на самостоятельность.

— В своих интервью вы часто повторяли, что невозможно научить кого-то рисовать. До сих пор так считаете?

— Учиться рисовать как кто-то можно сколько угодно, а вот научиться у кого-то рисовать по-своему нельзя. Я спрашивал совета у многих замечательных мастеров, например, у выдающегося азербайджанского художника Вугара Мурадова. Но советы — это одно, а художником стал только тогда, когда начал рисовать по-своему, то есть ни у кого не учиться и одновременно учиться у всего на свете: у конфетной обертки, света фонаря и так далее.

— Вы когда-то активно занимались спортом — боевыми искусствами.

— Да, правда, был период в моей жизни, когда спорт казался более насущным, более необходимым, чем что-либо другое. Я занимался каратэ, затем увлекся кёкусинкаем, но это все быстро сдулось. Я понял, что это не самый эффективный вид боевых искусств: его по технике легко побеждает что джиу-джитсу, что тайский бокс, а уж о смешанных единоборствах нечего и говорить. Я преподавал какое-то время кёкусинкай, а потом, разочаровавшись в нем и в себе как тренере, ушел из спорта. Тогда я стал работать тренером в МВД, но и это продлилось недолго. Вскоре я начал работать с друзьями. А было это в смутное время — в девяностые. И когда ты, который учился на возвышенных принципах восточных единоборств, вынужден заниматься делами, которые противоречат твоим высоким представлениям, возникает такой психологический и нравственный конфликт, который нужно как-то притупить. И когда я понял, что водка не спасает, наркотики пришли сами собой...

— Хотела задать этот вопрос, но боялась, что он окажется неуместным: употребление наркотиков как-то повлияло на ваше искусство?

— Я думаю, ни на одного человека наркотики не могут хорошо повлиять — ни на жизнь, ни на искусство. Знаете, я всегда был в этом уверен, а все вокруг со мной спорили. А потом, однажды, я прочитал книгу о «Битлз». Они там говорят, что сознательно отказались от наркотиков, потому что признались сами себе, что наркотики помешали сделать им гораздо более талантливую музыку. И я бы делал вещи намного лучше, если бы не было наркотиков в моей жизни.

— А спорт помогает быть художником?

— Спорт, в принципе, очень помог мне в жизни. В спорт я пошел не потому, что хотел кого-то бить, а, наоборот, чтобы меня не трогали. Потому что, когда занимаешься спортом, это всегда почему-то видно и к тебе не лезут. И сейчас я продолжаю понемногу заниматься. Из-за этого короткого спортивного прошлого я люблю рисовать спортсменов, но это мои, своеобразные спортсмены — измученные люди, которые не знают, для чего они это делают, но все равно почему-то продолжают.

— Чем планируете заниматься в ближайшее время?

— Сейчас идут переговоры о выставке в Питере, потом планирую поработать в Нью-Йорке. Недавно я развесил прямо на улицах Парижа свои работы. Конечно, это не совсем законно, но это того стоило! Еще у меня возникла, на первый взгляд, странная идея — побелить деревья! Это действительно может показаться непонятным, но дело в том, что деревья белят только на территории бывшего СССР, а тут, во Франции, так не делают, а потому как это разрушает привычный взгляд на вещи, это может стать жестом искусства. В общем, мы собираемся провести акцию по «отбеливанию» деревьев. А продолжаться она будет до тех пор, пока меня не поймает полиция.

Азербайджанские известия.- 2016.- 3 сентября.- С.1, 3.