«Баку — это вечная полоса на сердце»

Чингиз САДЫХОВ, народный артист Азербайджана

Перед самым Новым годом, 30 декабря, в Баку пришла скорбная весть: в Сан-Франциско на 89-м году жизни скончался выдающийся азербайджанский и советский пианист, народный артист Азербайджана, профессор, кавалер ордена «Шохрет» Чингиз Садыхов. Блистательный музыкант, легенда национального музыкального искусства, последние два десятка лет он жил в США, где получил вид на жительство как «выдающаяся личность», много гастролировал и выпустил два диска — на одном записал свое исполнение американской музыки, из репертуара Эллы Фицджеральд и Френка Синатры, на другом — произведения азербайджанских композиторов. И никогда своей связи с Азербайджаном не прерывал — даже похоронить себя завещал в родном Баку. Желание выдающегося музыканта будет выполнено: по указанию президента Ильxама Aлиeва он будет предан земле во второй Аллее почетного захоронения. Сегодня мы отдаем дань светлой памяти Чингиза САДЫХОВА, публикуя фрагменты из его беседы с корреспондентом «Азербайджанских известий» Натаван ФАИГ ГЫЗЫ, состоявшейся во время последнего приезда маэстро на родину.

— Вы все больше с вокалистами имели дело?

— Как-то так получилось. Может, оттого, что я специализировался именно на азербайджанской музыке, а ее в основном поют. А может, они сами меня выбирали — не знаю. Так или иначе, все ведущие вокалисты Азербайджана, какие только были на белом свете — все они присутствовали в моей биографии. Я работал и с Бюльбюлем, и с Рашидом, и с Муслимом, и с Франгиз Ахмедовой, и с Шовкет Алекперовой, и с Лютвияром Имановым, и с сестрами Касимовыми...

— Расскажите о вашем сотрудничестве с Бюльбюлем.

— С Бюльбюлем я работал мало. Получилось так, что когда я приехал из московской аспирантуры, в 53-м году, заболел его постоянный аккомпаниатор, а Бюльбюлю надо было ехать на гастроли по всей Средней Азии. Он мне позвонил и говорит — «Чангиз бала (так он меня называл), mənim konsertlərim var, gedərsən mənnən? Sən yaxşı Azərbaycan musigisi calırsan».

—А сколько вам в ту пору было лет?

— Сейчас я вам скажу — я 29-го года рождения, это был 53-й, значит, мне было 24. Ну вот мы и поехали. А я к тому времени окончил аспирантуру в Москве у Александра Борисовича Гольденвейзера и рьяно готовился к карьере солиста — пианиста-классика. Ну а азербайджанскую музыку играл для себя, в компаниях, как это обычно водится…

— Можно сказать, что встреча с Бюльбюлем стала неким поворотным пунктом, точкой иного отсчета.

— Безусловно. И вот когда я поехал с ним на гастроли, вдруг понял, что это — мое! Это то, что я могу делать лучше многих, это то, что мне ближе всего к сердцу, и это то, чему я могу отдать все, что умею. Солистов-пианистов по всему миру сколько угодно. А вот то, что делаю я, у нас в Азербайджане никто не делает.

— Между тем, как вы играли тогда с Бюльбюлем, и тем, что делаете сейчас, — разница большая?

— Большая, очень большая. Тогда я на многое выходил по наитию, осознание же значимости того, что я делаю, как и профессионализм, пришли с годами. Ну вот, мы поездили с ним по республикам, и после этого я понял, что именно этим мне и надо заниматься. Потом я год проработал просто так, для заработка на эстраде, после чего меня «пристегнули» к Рашиду. Мы полгода с ним репетировали — пол-го-да не давали ни одного концерта — с утра до вечера. Он был невероятно капризным и непреклонно железным в отношении всего того, что касается сценической культуры. Причем это касалось абсолютно всего — и его пения, и моего аккомпанемента. В этом я, конечно, преклонялся перед Рашидом, как и перед его голосом — фантастически пластичным, с чудо-тембром… Мягкий баритон, переходящий в высокий бас, — такой тембровой фактуры ну ни у кого нет! Он так и остался непревзойденным — до сих пор. Так вот семь лет я с ним работал — с 56-го до 62-го.

— А потом был …

— Муслим, с которым я начинал в 64-м году и — до самого до 71-го. Это была эпоха Магомаева, такой популярности мир не знал и вряд ли узнает! Мне смешно сегодня видеть потуги иных певунов, эту их вызывающую эпатажность — да им такая слава и не снилась! А в 1971 году меня вызвал Закир Нариманович Багиров, тогдашний министр культуры, человек, к которому я относился с огромнейшей симпатией, и сказал — хватит ездить по миру, хватит аккомпанировать — иди и учи детей. И отправил меня директором в 16-ю музыкальную школу. И я 10 лет, вплоть до 81-го года, проработал на этом поприще. Вот Аида Гусейнова, которая так здорово вела мой здешний филармонический концерт, была ученицей той школы — она была прекрасная пианистка, скажу я вам. Я провел тогда конкурс всех музыкальных школ города Баку и Сумгайыта, причем по полной программе, как говорится, были там три первой премии, три вторые, три третьи…

Так вот Аида взяла тогда первую премию, потом она пошла в бюльбюлевскую школу, оттуда в консерваторию, которую с блеском окончила. Мы с ней встретились через много лет в Америке, она проходила стажировку в Индиане. А хормейстер музыкального отделения тамошнего университета каждый год давала концерты хора студентов из серии «Музыка народов мира». И в тот год она остановила свой выбор на азербайджанских песнях, приступив к их разучиванию. На что Аида сказала, что в Калифорнии живет человек, который лучше всех знает азербайджанскую народную музыку. Меня вызывают в Индиану, где я целую неделю занимаюсь с хором — показываю, как правильно произносить слова, рассказываю о специфике нашей музыки и т.д. А потом мы выдали недюжинный концерт — помню, они пели «Pənçərədən daş gəlir, ay bəri bax, bəri bax» — вы не представляете, какой это был успех! Тогда же я дал сольный концерт из азербайджанской музыки, немножко американской им поиграл. Они мне на большой программе — педагоги, профессора — расписались, это были пожелания в мой адрес, очень-очень теплые — все это у меня есть, Джейран запрятала… Так вот я это к чему — надо было пройти столько времени, чтобы я увидел профессора нашей консерватории, кандидата наук Аиду Гусейнову.

— Итак, в 81-м году вы уходите из школы, с тем, чтобы…

— …с моим другом Ильдрымом Касимовым организовать Азконцерт. Он больше вел финансовую линию, поэтому и стал генеральным директором этого объединения, его директором-распорядителем, а я был художественным руководителем — целых 10 лет, с 81-го по 90-й. Правда, где-то в середине я уехал на три года в Йемен, после чего вернулся обратно — и все это время место худрука держали для меня, никого так и не взяв.

— Мы приближаемся к неприятной для всех нас эпохе в истории современного Азербайджана. Вы не понаслышке знаете — каково это быть изгнанником на своей земле.

— (вздыхает). Это был 90-й год, когда Полад Бюльбюльоглу, тогдашний министр культуры, полтора дня уговаривал меня у себя в кабинете стать директором и художественным руководителем Театра песни им. Рашида Бейбутова. Я отказывался, никак не хотел, но в конце концов он меня уговорил. Я проработал там всего три месяца. Что я сделал? Я не тронул ни одного номера, которые были сделаны Рашидом, просто скомпоновал из этих номеров концерт. А они пять лет после смерти Рашида не работали, сидели на шее у Министерства культуры. Я стал проводить репетиции, пошли концерты. За три месяца они перевыполнили квартальную норму, получили зарплату за это перевыполнение, я их повез в Агдам, где они дали два концерта нашим войскам, приехали обратно… Это было во времена Народного фронта. Я не хочу вдаваться сейчас в подробности те, печальные для меня, но, в общем… Я проводил собрание коллектива, в это время ворвались в зал человек 120. Они кричали и оскорбляли меня… Из толпы ко мне подошла женщина со словами: «Вы хотите живым уйти отсюда?» Я говорю — «Да». «Напишите заявление, что вы увольняетесь по собственному желанию». Я написал заявление, и на этом все закончилось. Полтора года я не работал, потом к власти пришел Гeйдap Aлиeвич, сразу Фархад меня пригласил в консерваторию, где я отработал всего три года — 92-й, 93-й, 94-й — а в 94-м я уехал в Америку. Вот приблизительно краткий перечень моей работы.

— «Музыка — ресторан, певцы — ресторан, композиторы — ресторан» — помню, именно так вы отозвались в свой прошлый приезд о состоянии нашей культуры.

— Все правильно, был один сплошной ресторан! Прошло пять лет. Я вновь приехал и, должен вам сказать, сходу уловил ту позитивную разницу, те изменения, которые произошли за это время — настолько они очевидны. Уже не говорю о грандиозных мугамных проектах, реставрации старинных пластинок с записями корифеев этого древнего искусства — они приведены в порядок, перенесены на современные носители и сейчас распространяются по всему миру. Композиторы, наконец, стали писать именно азербайджанскую музыку. Я склоняю голову перед человеком, который стоит за всеми этими большими делами — Мехрибан ханым, усилиями которой все эти перемены произошли. В этот свой приезд я побывал в Шамахе, Агсу, Евлахе, Гяндже. То, что я увидел в этом регионе, меня прямо-таки сразило! Евлах, который был скопищем комаров — туда, помню, артисты старались не попадать… Евлах стал европейским городом! А Гянджа! Я мэру города сказал, что если вы будете так продолжать, то, по-моему, лет через 10 столица Азербайджана переедет в Гянджу! У них там в центре стоит поющий фонтан и, как вы думаете, какую музыку играют, когда фонтан «поет»?

— «Лунную сонату» что ли?

— Нет, не «Лунную» — вальсы Штрауса и вальсы Шопена! Я ему говорю, мэру, — слушай, Гянджа и Шопен! Ты понимаешь, что происходит — кричу я ему! Это все делает Ильxам Гeйдapович, он на регионы сейчас стал обращать очень большое внимание. Сколько школ он пооткрывал, сколько больниц! И каких школ — оснащенные по последнему слову! Сам видел. Это все правильно, мне очень нравится все, что он делает. И я нисколько не сомневаюсь, что вот такое же преображение со временем придет и в область искусства. Не сомневаюсь ни одной секунды, потому что не может быть отрыва, понимаете? Если что-то двигается вперед, то за ним должно двигаться и все остальное.

— Каждая судьба имеет некие опорные точки — первый учитель, счастливый случай, первый успех или просто встреча — обо всем этом вы уже рассказали. А если говорить об американской составляющей вашего бытия — много было таких?

— Если говорить об Америке, то такой опорой стал для меня Ягуб Зуруфчу. Я ему благодарен за то, что он ввел меня в иранскую диаспору. И американцы, завидев мой успех в иранской диаспоре, стали подходить ко мне и спрашивать — а какую еще музыку я играю, на что я тогда ответил, что играю все! Азербайджанскую музыку, американскую, итальянскую — ну все. Они очень удивились, помню свой первый там концерт и первого плачущего зрителя — это была женщина, она проплакала все мое выступление. Я подошел потом к ней и спросил, что это с ней было, на что она сказала: «Я впервые слышу музыку, которая может сотрясти всего тебя, сдвинуть с место сердце». Понимаете, я играю не так, как это делают наши гармонисты — я все перевожу на тишайшее пиано. Так начинается момент откровения.

— Практически каждый свой «сольник» вы завершаете куплетом — посвящением супруге. Что это — дань?

— Дань. Я вам скажу, что это такое. К величайшему сожалению, американцы — многие американцы, я не говорю все — понятия не имеют, что такое Азербайджан. Они даже не знают о существовании такой страны, понимаете? И поэтому мы с Джейран договорились, что прежде чем я начинаю играть там азербайджанскую музыку, она делает вступление. Рассказывает про город Баку, о композиторах наших, о том, какую музыку писали… Ведь что интересно, они понятия не имеют, что такое Азербайджан, но при этом знают Кара Караева! Это невероятно, я никак не могу к этому привыкнуть — удивляюсь всякий раз. Они знают симфонический мугам «Шур» Фикрета Амирова, а вот что такое Азербайджан и где он находится — не знают!

— В продолжение семейной темы — в свое время я училась с вашими дочками, они ведь тоже выбрали музыкальную стезю. Значит, кто-то продолжает семейную традицию?

— Да, и в этом еще одно мое счастье — обе они занимаются именно своей специальностью, не изменив ей. Старшая — пианистка, младшая — скрипачка, она лауреат Закавказского конкурса… Обе работают по специальности в музыкальном колледже города Сан-Хосе — это в 40 минутах от Сан-Франциско, преподают, имеют множество учеников, обе очень хорошо устроены. Все вроде хорошо, лучше и быть не может — это с одной стороны. Но с другой… Ностальгия по родине — по городу, по родственникам, по близким, по тому, как ты здесь родился и вырос, по тому, как гулял по Торговой с друзьями, по тому, как ты учился, влюбился, женился, как у тебя родились дети… Все это связано с этим городом, моим Азербайджаном, моей землей. Иногда бывает так тоскливо — вы даже себе не представляете… Эта вот полоса, которая есть на сердце (показывает рукой), она не заживает. Безумно скучаю по Баку, по своей родине, своему народу — они всегда в моем сердце. Может, я не показываю это каждую минуту, но, поверьте, я этим жив! Скажу словами амировской песни — «Mən sizi araram»!

Азербайджанские известия.- 2018.- 13 января.- С.3.