Дойти до самой сути

Международную неделю музыки в Баку

завершил концерт Максима Венгерова

Имя Максима Венгерова, выступившего в качестве дирижера в филармоническом концерте 25 сентября, известно всем любителям классической музыки. Это тот случай, когда лежащие на поверхности эпитеты «головокружительный успех», «стремительный взлет музыкальной карьеры» и т.д. и т.п. являются закономерным следствием особого восприятия мира, что, собственно говоря, и превращает профессионального музыканта в артиста и художника.

В одном из своих интервью на вопрос о том, почему на пике славы скрипача мирового уровня он повернул свои интересы в сторону дирижирования, Венгеров ответил, что ему стало элементарно тесно в рамках скрипичного репертуара, который он мыслит как одну из частей огромного пространства классической музыки. В прошлом сезоне бакинской публике довелось слушать исполненную Государственным симфоническим оркестром под его руководством Шотландскую симфонию Мендельсона. Произведение прозвучало необыкновенно свежо, темпераментно, чувствовалось умение музыканта зажигать, вести за собою. Слово «мастерство» неуместно в данном случае, потому что несколько лет — это не тот срок, когда можно говорить о главной составляющей данного понятия — опыте. Но когда музыкант обладает индивидуальным слышанием и, повторяю, способностью зажигать своими идеями, это приводит к тем результатам, на которые направлено высокое искусство.

Теперь подробнее о самом концерте. Сразу скажу, что открытием вечера стала прозвучавшая во втором отделении знаменитая Шестая симфония Чайковского. Если исполненные в первом отделении симфоническая картина «Караван» Солтана Гаджибекова и Второй концерт Сергея Рахманинова (солировал Мурад Адигезалзаде) отвечали в общем и целом критериям профессионализма, то в случае с интерпретацией Чайковского можно было говорить о прочтении подлинно художественном и самобытном. Тем не менее было бы несправедливым сосредоточиться только на ее разборе и не коснуться хотя бы вкратце всех трех шедевров.

«Караван» по праву считается одним из лучших произведений национальной оркестровой музыки. Здесь все: выпуклая тема, форма (вариации на мелодию остинато), инструментовка — органично воплощают идею. Медленно бредущий караван превращается в символ не только пустыни с ее остановившимся временем, отмеряемым однообразным позвякиванием колокольчика, но и сугубо восточного взгляда на мир: и внезапно разразившаяся буря (может, схватка с врагом), и доносящаяся откуда-то песнь пастуха являются событиями одинаковой важности. Такого рода философским ассоциациям способствовал идеально выдержанный дирижером с начала до конца умеренно-медленный темп, были в нем какая-то неумолимость и мудрость: что бы ни случилось — а караван будет идти.

Что касается Второго концерта Рахманинова, то Мурад Адигезалзаде, безусловно, справился с техническими трудностями сложнейшей партии сольного фортепиано, было много хороших моментов, связанных со звуковыми затуханиями в конце фраз, одним словом, чувствовалась большая работа над текстом, и академизм исполнения подкупал. Как сказал один мой знакомый, таким пианистам очень удобно аккомпанировать, но, к слову сказать, в ансамбле солиста и оркестра были несостыковки. Может, искусство оркестрового аккомпанемента — область специальная, требующая большого опыта, но, скорее всего, созданию целостной концепции в данном случае помешала разница в темпераментах дирижера и солиста, они, что называется, «дышали» по-разному, особенно это чувствовалось во второй части, где оркестр и фортепиано вовлечены в состояние диалога.

Отсутствие мощи — вот, пожалуй, главный недостаток данного исполнения, если под таковым подразумевать не только силу звучания, но и умение масштабно мыслить. О том же, к какого рода результатам может привести подобная способность трактовать музыку как единый информативный поток, слушатели в полной мере смогли судить по интерпретации Максимом Венгеровым симфонии Чайковского.

Вот уж поистине выстраданное прочтение! А ведь произведение — не менее известное, чем рахманиновский концерт, то есть знатоков удивить трудно, а вот вызвать нарекания легко. Но есть такое расхожее определение у критиков: убедил. Убедить других можно лишь в том случае, когда все, что ты делаешь, подчинено стремлением продумать, прочувствовать, дойти до сути. Симфония, которой сам композитор дал название «Патетическая», прозвучала поистине драматически. При этом в ней не было того пафоса столкновения Жизни и Смерти, который привычно ассоциируется с ее содержанием. Нет, музыка предстала как трагическая разъединенность личного и общего, причем оба этих полюса были даны как самодовлеющие ценности, исполненные красоты и духовности. Необычность замысла композитора в том, что в произведении нарушена последовательность частей классического сонатно-симфонического цикла: медленная часть, которая по правилам должна следовать после первой, здесь помещена в финале. Это Adagio Lamentoso (медленно, скорбно) корреспондирует к драматическим коллизиям первой части и является их трагическим итогом. А посередине помещены две игровые части: одна — явный вальс, другая — явный марш, хотя сам автор не дает никаких таких названий. Вот и ломают головы и исполнители, и исследователи над тем, что же хотел сказать композитор. В прочтении Венгерова вальс и марш предстали как отражение внешнего мира в его разнообразных движениях и причудливых ритмах. Особенно свежо прозвучал марш: нередко его исполняют тяжеловесно, с налетом жестокости, неумолимости, а здесь на первом плане были скерцозность, легкость, и даже великолепная кульминация на форте прозвучала не устрашающе, а как момент количественного роста, вовлеченности в нечто общее. Кстати, к чести солистов медной группы, все мощные кульминации, все форте симфонии были исполнены вполне благородно, без крика и ора. Итак, две средние части контрастировали двум крайним, обнажающим метания личности, одинокой, непонятой. Своеобразное интонирование лирической темы первой части (с выделением первых трех нот) придало ей характер декламационности. Мы-то привыкли считать ее образом недосягаемой мечты, а здесь она воспринималась как утверждение самоценности личного переживания, отодвинув на второй план все страхи смерти (хорал «Со святыми упокой» промелькнул как чуть слышный шорох). И в финале — то же неистребимое утверждение своего Я, а потому неуспокоенность.

Конечно, подобная интересная интерпретация — всегда результат большой, кропотливой работы. В данном случае Венгеров репетировал с оркестром в течение недели, и если учесть, что текст произведения оркестрантам был знаком, то дирижер и исполнители занимались, что называется, собственно музыкой. Главное в этом деле — отдача и желание совершенствования, что выразилось в многочасовой индивидуальной работе каждого из музыкантов. А в антракте мы увидели приуроченную к концерту выставку работ фотохудожника Александры Кремер-Хомасуридзе. Экспозиция была посвящена всемирно известным музыкантам: Марта Аргерих, Сейжи Озава, Виктор Третьяков, Гидон Кремер, Юрий Башмет, Даниэль Баренбойм — все они были запечатлены в моменты живого общения с людьми или образами создаваемого ими искусства. Вот и подумалось после симфонии Чайковского, что мир воображаемый — вещь вполне реальная и может очень даже влиять на людей, особенно когда творится на наших глазах большим музыкантом.

Лейла АБДУЛЛАЕВА

Азербайджанские известия.- 2009.- 30 сентября.- С. 3.