ДА БУДУ Я ЖЕРТВОЙ ТВОЕЙ…

Мать, оплакивающая смерть своего ребенка… Невыносимо больно смотреть в эти потухшие глаза, наполненные горем и печалью. Страшно сказать, но нет в них веры в жизнь, нет надежды на справедливость…

Назакет погибла не от неизлечимой болезни, не от несчастного случая, с чем, возможно, еще можно было попытаться хоть как-то смириться. Семилетнюю девочку расстреливали в упор: из крупнокалиберного станкового пулемета, в ее распахнутые от ужаса глаза летели снаряды из танковой пушки, дергающегося и рычащего армянского танка на Нахичиваникской дороге, а трассирующие автоматные очереди, выпущенные бородатыми армянскими фидаинами, казались ей огненными змеями из страшных сказок.

Малахат Алиева, мать, оплакивающая девочку, не дает интервью журналистам. Практически, она вообще перестала с кем-либо разговаривать, несколько раз пыталась покончить с собой, но родственники, приглядывающие за ней, привели из мечети муллу, и он несколько дней подряд молился с ней и взял обещание, что она не совершит страшный грех самоубийства.

«Я все равно с тех пор не живу, только молю Аллаха, чтобы он простил мне мои грехи и приблизил мою встречу с дочкой, ведь она у него в раю», — горестно, почти беззвучно шепчет Малахат.

До 1988 года Малахат, ее муж, Таптыг Чобанов, сыновья- погодки, семьдесят девятого и восьмидесятого годов рождения, Теймур и Сеймур, а также любимица всей семьи — Назакет — проживали в Ханкенди. Дом в два этажа, шесть комнат, как и положено, был наполнен всем необходимым для проживания большой и дружной семьи. С самого момента рождения Назакет отец, посмеиваясь и шутя, начал собирать нехитрое приданое для дочери — таковы традиции. На земельном участке в шесть соток вырастили сад, огород, служившие основной поддержкой для семьи.

В общем, жили, как все, трудились, надеялись на лучшее.

«Где-то с восемьдесят шестого года обстановка в городе стала меняться, мы, азербайджанские семьи, стали чувствовать, что армянские соседи перестали с нами общаться, стали замечать враждебные взгляды, — тихо и монотонно, словно для себя самой, заговорила Малахат. — А в восемьдесят восьмом вокруг нас уже было очень напряженно, мы боялись куда-нибудь выйти из дома. Прямо на улице нас, женщин и детей, постоянно оскорбляли. Без мужчин мы уже вообще никуда не выходили, а их часто ловили, если был один, и избивали, на одного нашего соседа-азербайджанца напала целая группа армян, избили в кровь, еле жив остался.

В последний год дома азербайджанцев стали поджигать. Когда мы узнали, что одна наша знакомая семья погибла в огне, их дом подожгли, а двери и окна заперли снаружи, мы поняли, что надо уезжать.

Однажды ночью мой брат, который проживал в Ходжалы, приехал к нам на грузовике, и мы стали грузить вещи, но соседи-армяне пришли и потребовали, чтобы все вещи мы оставили, иначе живыми они нас не выпустят. Тогда мой брат Магеррам Алиев быстро посадил нас с детьми в машину, и мы, в чем были, уехали в Ходжалы. В течение месяца нам оформили земельный участок, и мы стали строить новый дом. В феврале 1992 наш дом был фактически готов, оставалось только оштукатурить, а пока мы жили у моего брата.

25 февраля 1992 года мой муж и мой брат были на посту самообороны, я оставалась с детьми дома. Когда начался сильный обстрел, к нам пришли соседи, и мы все вместе спрятались в подвале. Ночью пришел мой муж вместе с моим двоюродным братом Кямилем Гусейновым, сказал, что надо уходить, быстро, мол, собирайтесь и идите к школе. На улице мы увидели, что все люди идут в направлении леса. Вокруг все горело, и наш новый дом тоже. Такого я никогда не видела раньше. Все в дыму и пожарах, дети звали родителей, родители искали детей, все плакали и кричали. Мы пошли к реке Гар-гар. Я стала переносить детей через реку по одному на спине.

Когда несла дочку, рядом раздался выстрел, девочка испугалась, дернулась и упала в реку. Я подняла ее и вынесла на берег. Мы все шли по колено в снегу. Люди скользили, падали, поднимались и снова шли дальше. Никто не понимал, что с нами будет.

Впереди нашей группы шел Алиф Гаджиев. Вдруг начался обстрел, люди стали разбегаться в разные стороны, очень много людей погибло от пуль и замерзло в снегу. После этого мы уже собирались небольшими группами, шли вперед. Люди рассказали, что Алифа ранило и его несут на носилках.

Мои мальчики, сыновья, шли сами, а дочку я несла. На дочке была шуба, и когда девочка упала в реку, она намокла, потом промерзла и ее невозможно было снять, какой-то мужчина разрезал ее ножом. Дочка осталась в кофточке, я сняла с головы платок и немного закутала ее.

Через какое-то время впереди идущие увидели асфальтированную дорогу — это была Нахичиваникская дорога. На ней стоял танк. Он развернулся и поехал в сторону Аскерана. Мы подумали, что он уехал совсем, все вышли из леса к дороге.

Мы уже почти подошли к асфальту, как тут с разных сторон в нас начали очень много стрелять. Люди, оказавшиеся без всякого укрытия, просто падали на землю. Тот танк тоже вернулся и стал стрелять по нам из своей пушки.

Обезумевшие люди метались, падали, вдруг я увидела своего мужа, и в этот же миг на моих глазах его убили. Я упала на его тело и не могла поверить, что он мертв. Кто-то заставил меня подняться и спасать детей. Моя девочка сидела рядом на земле и даже не плакала, а поскуливала, как маленький щеночек. Я легла на землю и закрыла ее собой. Но было поздно, в нее попала пуля, и ее убило.

Дальше я плохо все помню, я ее обнимала и хотела умереть вместе со своей дочкой. Потом меня кто-то куда-то тащил. Помню, что я где-то ползла и вдруг увидела своего сына Теймура. Он был ранен и весь в крови. Я положила его себе на спину и вместе с ним куда-то ползла, я помню только, что везде, везде были мертвые, и мы ползли по крови других людей».

Малахат и ее сына нашли в бессознательном состоянии азербайджанские бойцы, которые в течение многих дней ходили по окрестностям Агдамского района, пытаясь хоть кого-то найти и хоть кому-то помочь. Женщину с ребенком взяли на руки и отнесли в Агдам, в госпиталь.

Сестра Малахат, только год как вышла замуж, выносила из Ходжалы на руках грудного ребенка. Она погибла там же, возле аскеранского шоссе, только с другой группой спасавшихся. Двухмесячного младенца кто-то подобрал, вынес из этого ада. Позже малыша принесли к Малахат, но она была не в состоянии ухаживать за ним, ведь даже ее выжившие сыновья находились у родственников. Они же и забрали кроху.

…В пустой затемненной комнате, на полу, возле стены, скорбно сидит женщина, покрывшаяся черным платком. Здесь как будто остановилось время, только чуть слышны молитвы и прерывистый шепот: «Доченька моя, да буду я жертвой твоей…»

Со дня трагедии Ходжалы прошло девятнадцать лет. Сегодня выжившие ходжалинцы, оплакивающие своих детей, родителей, родственников, прежде всего оплакивают свою беспомощность в те страшные дни. И до сих пор они в душевных муках испытывают чувство, как им кажется, вины перед погибшими за то, что ни один из совершивших эти чудовищные преступления не привлечен к ответственности и не наказан.

Сколько бы лет ни прошло, невозможно забыть и переступить через Ходжалы. Общественное сознание в нашей стране только тогда сможет достичь гармоничного развития и единения с идеалами справедливости, если мы, сбросив оковы равнодушия, будем продолжать добиваться привлечения к уголовной ответственности всех, преступивших человечность. И в этом преступлении против Ходжалы, по международным юридическим принципам, нет срока давности.

Татьяна ЧАЛАДЗЕ,

заслуженный журналист Азербайджанской Республики

Бакинский рабочий.- 2011.- 26 августа.- С.1-2.