ЗИЯ ШИХЛИНСКИЙ: «ТАК, КАК УМЕЛ ГОВОРИТЬ ТАРКОВСКИЙ — ОДНИМ ЛИШЬ МОЛЧАНИЕМ — НЕ МОГ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, НИКТО»

Интервью с заслуженным деятелем искусств, режиссером Зией Шихлинским.

В канун Дня азербайджанского кино Распоряжением Президента Азербайджана Ильхама Алиева известному азербайджанскому режиссеру Зие Шихлинскому было присвоено звание заслуженного деятеля искусств. Он — автор многих документальных фильмов, посвященных истории Азербайджана, его выдающимся личностям. Недавно по российскому каналу «Культура» была показана одна из последних его картин, посвященная выдающемуся азербайджанскому художнику Таиру Салахову. Мы попросили кинорежиссера ответить на вопросы нашего издания. — Зия муаллим, поздравляю вас с присвоением звания заслуженного деятеля искусств Азербайджана. Уверена, вы не из тех, в ком награда за труд, творческие достижения рождают самоуспокоенность, удовлетворение. В связи с этим вопрос — над чем вы сейчас работаете? — Буквально на днях я получил заказ Минкультуры и туризма к 20-летию независимости Азербайджана подготовить рекламный ролик, посвященный достижениям этой отрасли нашей страны за годы независимости. Я уже начал отбор видеоматериалов и аудиоряда, а в сентябре и октябре меня ждут поездки в Санкт-Петербург и Екатеринбург, где состоятся кинофестивали. В Екатеринбурге с 1 по 5 октября пройдет XXII открытый фестиваль документального кино «Россия», на который я приглашен Фондом Ельцина, с 24 по 28 октября в Санкт-Петербурге — VI Международный фестиваль научно-популярных фильмов «Мир знаний». На обоих я представлю фильм «Художник, рисующий сердцем» о нашем выдающемся художнике Таире Салахове. Недавно он был показан по российскому каналу «Культура» в преддверии Дня российского кино. — Ну это и ваш праздник, ведь вы окончили в Москве Высшие режиссерские курсы. Кстати, вы никогда не рассказывали, как вы после окончания филфака тогдашнего Азербайджанского государственного университета вдруг выбрали режиссерскую стезю... — Отнюдь не вдруг, а еще в школе, после 8-го класса. Я очень любил кинематограф и, пусть это не звучит высокопарно, хотел говорить с людьми языком кино. Мне было 16 лет, когда видные специалисты посоветовали мне вначале окончить вуз, желательно гуманитарный, приобрести жизненный опыт, и если желание не перегорит, еще раз испытать судьбу. — А с кем вы встречались? — Во время зимних каникул я побывал в Москве. Однажды оказался около ГИТИСа и встретил выходящего из машины Юрия Александровича Завадского, который был заведующим кафедрой режиссуры этого вуза, одновременно преподавая и во ВГИКе. Несмотря на то, что была зима и сильный мороз, в знак уважения к этой личности я стянул с головы шапку, поздоровался и, волнуясь, представился как земляк Кара Караева, на что он сказал: «Наденьте шапку, южанин». — А почему вы до сих пор не рассказывали об этом эпизоде? Это же интересно. Завадский ведь был выдающимся режиссером. — Просто я «злоупотребил» своей национальностью. Я ему сказал, что хотел бы посоветоваться с ним по поводу выбора профессии. «Ну уж коли вы земляк Кара Караева, я вас приму и, если вы хотите поговорить со мной, то приходите завтра в театр в 12 часов». На следующий день, когда мы встретились, первым вопросом было: «А почему вы не хотите учиться в Баку, у вас ведь там есть Искендеров?» На что я ему ответил, что Адиль Искендеров сейчас практически педагогической практикой не занимается, он является директором киностудии, администратором. И потом, должен вам сказать, Адиль Искендеров никогда режиссерские курсы не набирал, он вел актерские курсы. Кстати, должен сказать, что Сергей Бондарчук, хотя и снимал фильмы, для меня остался актером, не случайно, будучи завкафедрой, он набирал актерские курсы. Это, к слову. А что касается меня, то, вняв совету Завадского, я поступил на филфак. По окончании 4-го курса, стал работать по договору с киностудией в фильме «Фламинго — розовая птица», а после включения в штат — в фильме «Деде Горгуд», затем в нескольких фильмах поработал ассистентом режиссера, в других — вторым режиссером... — То есть вы осваивали профессию на практике?

— Да, мне повезло в том отношении, что я работал с такими мастерами, как Тофик Тагизаде, Гасан Сеидбейли, Ариф Бабаев, Шамиль Махмудбеков. Это была хорошая школа.

— Какие у вас были трудности в ходе освоения азов, и что вы взяли у каждого из этих режиссеров? — Очень интересно было наблюдать, как скрупулезно Гасан Сеидбейли работал над сценарием, учитывая то, что он сам был писателем. Он обожал репетиции с актерами. Это был его конек, и их, этих репетиций, было много, но актеры не сетовали, они любили его. Для Тофика Тагизаде важнее всего была работа над эпизодами, мизансценами, которые он глубоко прорабатывал, выстраивая кадр. Ариф Бабаев как никто видел фильм изобразительно, его коньком был монтаж, он был богом монтажа. Шамиль Махмудбеков любил импровизации, умел находить ключ к детям. Расим Исмайлов, с которым я работал в двухсерийном фильме «Лев ушел из дома», где он был режиссером, был очень хорошим оператором, но как режиссер не состоялся. Каждая профессия требует своих, особых качеств. Вот выдающийся оператор Урусевский остался в истории кино как оператор, несмотря на то, что был также и режиссером нескольких картин, которые ныне уже забыты. Работая на студии, я сделал две неудачные попытки поступить на Высшие режиссерские курсы, но поступил только с последней, третьей, попытки в 1987 году. — А почему первые две не удались? — Вы знаете, в отличие от моих предшественников, поступавших на Высшие режиссерские курсы и во ВГИК, я, как и Вагиф Мустафаев, сдавал экзамен по общесоюзному конкурсу, потому что целевые места на курсы для республик уже не выделялись. Это я говорю о 80-х годах. В начале 80-х поступил Вагиф Мустафаев, а в 1987-м — я, став последним выпускником общесоюзной группы. — Каковы были условия конкурса? — Надо было прислать свои работы — режиссерские разработки, яркий эпизод из жизни и рецензию на фильмы, затем приезд в Москву на экзамены, собеседование и письменная работа. Я не стесняюсь того, что поступил с третьей попытки. Вадим Абдрашитов, например, поступил с четвертого раза, многие — с третьего. — А вам что помешало в первые два раза? — Недобор баллов. Ну, извините, со мной поступали Юозас Будрайтис, Олег Даль... Они пришли уже с багажом, более подготовленными, в возрасте за 30 лет. — И к кому вы попали? — Я сдавал экзамены в основном Сергею Соловьеву, у него двое учились из Грузии, другой — из Беларуси, на общем собеседовании сидели Панфилов, Рязанов, Соловьев, Эмиль Лотяну. Один раз появился Никита Михалков, приехавший с Каннского фестиваля, что-то рассказывал, и экзамен затянулся до ночи и, учитывая то, что я по алфавиту последний, то, когда зашел на собеседование, часы показывали половину двенадцатого ночи. Как сейчас помню, это было 17 мая. Экзаменаторы слушали рассказы Никиты Сергеевича о поездке в Канны. Он тоже должен быть взять себе кого-то на обучение в мастерскую, но не сделал этого, взял только одного парня после того, как просмотрел список абитуриентов и наткнулся на фамилию Невздойнешапка. Она ему понравилась, и он сказал: «Я этого беру». Тот, насколько я знаю, потом учился у его друга Грамматикова. — И что он собой представлял? — Нешапка? Внешне он был похож на Шукшина, только меньше ростом, впоследствии оказался очень «деловым» человеком, прохиндеем, после окончания пустил слушок, что является родственником Раисы Максимовны и сделал себе какую-то карьеру. — А с вами чем закончилось? — Я получил две четверки и одну пятерку. — Интересно, какие вопросы вам задавали на том «историческом» собеседовании? — Ну, такой, например: тбилисский и бакинский дворики, в обоих играют в шахматы, в чем разница между обоими дворами. Тогда межнационального конфликта еще не было, и я ответил, что в нашем дворе вместо шаха — голова Каспарова, а в тбилисском — Ноны Гаприндашвили, а еще, что в нашем дворике пьют чай, а в другом — вино. Конечно, это всех рассмешило. Были и серьезные вопросы: какое кино вы хотели бы снимать, почему выбрали эту профессию. Шел 1987 год, в разгаре была перестройка, и уже было дозволено все. Я сказал Соловьеву, что хотелось бы, чтобы и сейчас были такие фильмы, как «Сто дней после детства», хотя я сомневаюсь, что он сейчас сможет такой фильм снять, а может, в этом и нет необходимости. Но время показало, что в этом все же есть нужда. В тот период как-то все отошли от духовности, и кто-то из кинематографистов занялся политикой, кто-то — памфлетом. И это тоже способствовало тому, что кино оказалось на грани развала, многие потеряли почву под ногами. В результате кино снизило свою профессиональную планку. — Так в чью же мастерскую вы попали? — Первого октября, когда начались занятия, я увидел себя в списке у Рязанова, а у него было комедийное отделение. Я пошел к ректору и сказал, что не буду у него учиться. «А вы ведь так острили!» — воскликнул он, удивившись. «Но это же разные вещи», — сказал я. Вообще не люблю, когда «на глаз» определяют кому «на роду что написано» — снимать детективы или комедию и т.д. Режиссер сам должен определять, в каком жанре он претворит в жизнь задуманное. Например, Тарковский в «Солярисе» фантастический сюжет превратил в психологическую драму, показал человеческие отношения, в которых доминировала духовность. Какое-то время я ходил в мастерскую Лотяну, но она вскоре распалась, и я попал к Александру Митте. — Но вы успели что-то взять у Лотяну? — Вы знаете, да. Эмоциональный заряд, конечно. Он очень хотел сделать фильм о музыканте, который написал знаменитое «Танго смерти», но чувствовалось, что он энергетически уже иссякший человек. После «Анны Павловой» у него был сильный творческий спад, после которого он уже не поднялся. — В Баку вы вернулись обогащенный знаниями. Что же все-таки дали вам практика и теория? — Мне особенно запомнились две фразы Митты: «Мне никогда не бывает скучно, потому что у меня есть такие друзья, как Шекспир, Толстой, Достоевский и Чехов». То есть я понял, что человек должен уметь дружить с литературой и что сценарий должен быть не в горизонтальном, а в вертикальном положении. Но Митте повезло в жизни, он работал с Володиным, а также Дунским и Фридом. И еще Митта сказал, что Гия Данелия лучший режиссер, чем он, но «поставьте его рядом со мною, он двух слов связать не сможет». И действительно, у Данелии и на курсах, и во ВГИКе всегда были очень слабые наборы. Он был абсолютно прав, когда сказал, что режиссер он не лучший, но педагог лучший. Он сам был учеником Михаила Ромма. У нас в Азербайджане хорошим педагогом мог стать только один кинорежиссер — это Гасан Сеидбейли. У него были педагогические навыки, а вот Тофика Тагизаде, который был не хуже режиссер, я не представляю педагогом, как и многих других. Высшие режиссерские курсы отличались особой атмосферой свободомыслия. У нас было очень много интересных встреч с людьми самых разных профессий. Там такие открытые беседы были. Приходил даже начальник управления по борьбе с бандитизмом и коррупцией. На встречах велся живой разговор на самые различные темы. — Зия муаллим, может быть, вы раскроете «тайну», как у вас это получается, что в ваших фильмах музыка, будь то европейских или азербайджанских композиторов, всегда кажется написанной именно для этого фильма и т.д.? — Для меня кино — это не слово. Я считаю, что в кино как средство выразительности оно должно быть применимо в последнюю очередь. Главное — это состояние, будь то человека, природы, это пластика, это больше даже художественность, подобно, к примеру, живописи, а потом уже это литература. Ну и, конечно, не только музыка участвует в создании настроения или образа и т.д., но и шумовые, звуковые эффекты. Я вот очень хотел бы, если бы у меня получился фильм о Тонино Гуэрре — гениальном итальянском художнике, не музыку использовать, а построить все на естественных шумах — дождя, шума поезда, которого не видно, ветра. Это намного интересней, глубже, но учитывая, что иногда бывает такая тематика, что только шумовым оформлением нельзя обойтись, то, конечно, музыка становится средством выразительности. — Кто из режиссеров кино вам наиболее близок по мироощущению? — Тарковский. Его «Сталкер» — вообще шедевр, хотя и другие его работы великолепны. Так как умел говорить он — одним лишь молчанием — не мог, на мой взгляд, никто. Он, в моем понятии, довел кино до совершенства. Конечно, есть Висконти, Феллини, Антониони, Бергман, Брессон, Коппола, но то, что способен был сделать Тарковский... Антониони, Феллини очень высоко его ценили. Бергман вообще сказал, что Тарковский нашел ключ от той комнаты, которую он сам пытался открыть, мало того, он себя там свободно чувствовал. И Гуэрра, который работал и с Антониони, и Феллини, Тарковского выделял. — А вот вы были недавно на V Международном фестивале памяти Андрея Тарковского «Зеркало». — Там я, благодаря близости по алфавиту букв «Ш» и «Т», оказался за одним столом с его старшим сыном Арсением и сестрой Марианной, которая при знакомстве сразу отметила: «Вы из княжеского рода...». Разговорились. Она имела представление об Азербайджане, потому что, оказывается, в детстве приезжала с отцом в Баку в связи с тем, что в послевоенный период он переводил поэму Расула Рзы «Ленин». Заметив мою усмешку, она моментально отреагировала: «Ну что делать, надо было кормить семью, а за переводы, особенно такие, тогда платили больше». И в те же годы Арсений Тарковский поддерживал теплые отношения с Самедом Вургуном, а она сама впоследствии, как кинематографист, познакомилась с его сыном Юсифом. И не исключен тот факт, что Исмаил Шихлы, который часто избирался делегатом советских писательских съездов и очень любил общаться с писателями-фронтовиками, поскольку сам был фронтовик, на каком-то из них познакомился и с участником войны Арсением Тарковским... возможно, что-то рассказал о своих родовых корнях. — По-моему где-то писали, что Тарковские сами с Северного Кавказа. — Я тоже слышал, но оказалось, что у них польские корни. Самым главным для меня на этом фестивале было общение и просмотр фильмов. А сейчас мне предстоят поездки, как я уже сказал, на два инофестиваля.

Интервью вела Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Бакинский рабочий.- 2011.- 27 августа.- С.1, 3.