ДЖАВАД ТАГИЗАДЕ:

«Я ЦЕНЮ ШКОЛУ, КОТОРУЮ ПРОШЕЛ»

Наша газета уже писала о необычном концерте, который прошел в Музее искусств. Уникальность его заключалась в том, что слово «впервые» можно было применить не только к его программе (в Баку впервые исполнили произведения широко известного композитора Арво Пярта и совсем неизвестного выпускника БМА, а ныне студента Manhattan и School ol music Туркяра Гасымзаде), но и к совместному выступлению ансамблей «Contempo» и «Ad libitum», и к тому, что исполняемую музыку на большом экране сопровождала компьютерная графическая визуализация неоминиатюр известного азербайджанского художника Эльчина Асланова, и к дебютировавшему в качестве дирижера молодому, талантливому скрипачу Джаваду Тагизаде. Он, кстати, и был автором идеи этого концерта.

Корреспондент «БР» попросил Джавада Тагизаде ответить на вопросы газеты.

— Джавад, как у вас возникла идея концерта?

— Вообще мысль о том, что надо попытаться как-то соединить различные виды искусства давно существовала в нашем кругу, среди музыкантов, художников, писателей…

Это были юношеские разговоры. Мы обсуждали культурологическую концепцию, придя к выводу, что искусство неделимо. Но вот идея этого конкретного концерта возникла как-то спонтанно, вдруг, когда директор Музея искусств Чингиз Фарзалиев неожиданно предложил нам дать концерт в музее.

— Составляя программу концерта, из каких предпочтений вы исходили, чем руководствовались?

— Наш проект изначально был гораздо масштабнее, концерт был рассчитан чуть ли не на два с половиной часа. У нас была очень интересная задумка, но в нашем запасе было только две недели, и на репетиции времени было очень мало.

— Почему же все-таки вы заострили внимание именно на четырех произведениях — Арво Пярта, Альфреда Шнитке, Самуила Барбера и Туркяра Гасымзаде?

— Просто это очень красивая музыка, и не играть ее невозможно. В ней нет никакого подтекста, только красота, и они очень гармонично между собой сочетаются. Нам очень хотелось соединить музыку с графикой, и Чингиз муаллим, узнав об этом, порекомендовал нам познакомиться с работами известного художника-миниатюриста Эльчина Асланова. В его мастерской, увидев невероятные, потрясающие, космического звучания миниатюры, мы испытали настоящий шок: оказывается, у нас есть такие художники! Мы рассматривали его работы и восхищались тем, какие они тонкие, нежные, воздушные, космогоничные.

— Когда я смотрела на эти миниатюры и слушала музыку, удивлялась тому, как звучание совпадает со «звучанием» миниатюр, так, словно они создавались конкретно под эти произведения.

— Так и было, в мастерской мы подобрали картины именно под определенные произведения. Это был долгий и трудный процесс, хотя и приятный.

— На концерте вы впервые выступили в качестве дирижера. Как вы себя чувствовали в этой роли?

— Я старался максимально контролировать ситуацию, потому что музыканты чувствуют, когда руководитель не знает, что делать. Потому за короткий срок прочел партитуру, запоминая каждую деталь, чтобы, какой бы вопрос не возник во время игры во взгляде музыканта, я смог бы на него ответить. Это очень важно. Основывался на определенной литературе, записях различных дирижеров, чью технику изучал на их концертах.

То есть надо знать ситуацию досконально. Было большое желание во всей красе представить талантливое произведение моего друга детства.

— Как в детстве произошла ваша «встреча» с музыкой?

— Очень тривиальный вопрос. Я был неспокойным ребенком, непоседой. Но, как мне рассказывали, когда по ТВ звучала классическая музыка (это было во времена СССР, когда по ТВ иногда «пускали» классику), останавливался и сидел перед телевизором, как завороженный, или брал в руку линейку и карандаш и имитировал игру на скрипке. Мне было тогда около двух лет. Родители, видя такое, когда мне исполнилось 7 лет, повели в бюльбюлевскую школу. Меня определили в класс скрипки Евгения Ивановича Михайлова.

— Для скрипачей, наверное, образцом всегда остается Паганини. Вы о нем думали?

— Я, честно говоря, ненавидел этот персонаж.

— Почему?

— Потому что мне слишком часто о нем напоминали.

— Говорили, «ты должен играть, как он»?

— Да, да, меня это очень раздражало. Когда говорят кому-то, что он играет, как Паганини — это очень плохой вкус, потому что никто не знает, как он играл. Никогда никому не говорите, это очень сильно раздражает музыкантов. Хотя музыка его, конечно, интересная.

— Как шло ваше обучение? На что вас нацеливали педагоги, как проявлялось ваше «Я», какие горизонты каждый из ваших учителей перед вами открывал?

— Самый яркий персонаж из всей моей истории ученичества — это, конечно, Евгений Иванович — мой самый первый учитель. Это был очень суровый, жесткий человек, прошедший суровые испытания. Он воевал и был контужен, при этом был потрясающий, невероятный педагог, и ту школу, которую он мне дал, я очень ценю. К сожалению, я только потом понял, что позволило мне дойти до 2—3-го курсов, до того времени, когда я уехал за границу, где получил образование другого уровня. Помогла именно его школа

— Если можно, какие-то характерные черты его метода.

— Самое главное — он был требовательным и даже ребенку-первокласснику не делал никаких поблажек: он должен был играть, как взрослый музыкант. Или да, или нет, других вариантов не было. Конечно, потом мне помогала его вдова Ольга Алексеевна, которая вела класс скрипки, а потом — и мой педагог в консерватории Зара ханум Кулиева. Затем мне посчастливилось познакомиться с мэтрами. Один из них Виктор Викторович Третьяков.

— И где произошла эта встреча?

— В Германии. Я нашел его телефон, позвонил и сказал: «Я хочу прослушаться у вас». Он сказал приходите тогда-то.

— Он был для вас образцом?

— Нет, он был мэтр, чей авторитет неоспорим. Во всяком случае, во многих вопросах, не могу сказать, что абсолютно во всем. Он сложный человек со сложной судьбой и своеобразной манерой исполнения. Учиться у него — это честь и удовольствие. Это то, о чем можно и нужно говорить и писать в биографии.

Я даже не мечтал об этом. У меня была тогда пауза в творчестве, связанная с тем потрясением, которое я испытал, сравнивая системные моменты образования здесь и там и видя, как далеко мы остались.

— Любопытно, на что там делают основной упор в обучении?

— Самое главное — отношение к исполнителю и исполнению настолько профессиональное, что учитывается все. С физической точки зрения — тело исполнителя исследуется, как инструмент: в каком положении должны быть позвоночник, голова, вплоть до миллиметра все рассчитывается. В какой позе, с какой секунды — напор смычка. Настолько идеально все просчитывается…

— То, что вы наблюдали в Германии, наверное, можно назвать высшей математикой.

— Нет, квантовой физикой. Абсолютно всему уделялось внимание: диете, тому, как человек питается за неделю до концерта, как он настраивается, как расслабляется. Медитация, тай-ши, дыхательные упражнения — все это является работой настоящего музыканта и педагога, который учит не тому, как ставить палец, чтобы был красивый звук, а технике и технологии.

— И все же, как произошла ваша встреча со знаменитым Виктором Третьяковым, как он вас принял?

— Он ел бутерброд, когда я вошел в кабинет, и для меня это было неожиданностью: оказывается, он тоже человек, кем-то был рожден и кем-то воспитывался и, как все, хочет есть. Он доел бутерброд, открыл окно, спросил меня, нет ли кого в коридоре, сказал: «Тогда я покурю» — и тайком докурил в окошко сигарету, чтобы никто не заметил: там запрещено курить в помещении. Потом он сказал: «Расчехляйте свой инструмент и играйте». Я спросил, что именно. «А что вы приготовили?» — спросил в свою очередь он. Это самый страшный вопрос для любого студента: «Расскажи, что знаешь, сыграй, что можешь». Сразу входишь в ступор. Я знал, что надо сыграть и что не сыграю на должном уровне, но должен был показать, что могу научиться. Я сыграл «Балладу», «Цыганку» Равеля и немного — концерт Шостаковича. Он сделал пару замечаний, посмотрел, смогу ли я исправить. Я думал, он сейчас мне скажет: «Бросайте скрипку, это не ваш инструмент», — и вдруг он говорит: «Позвоните мне завтра, а вообще нет, приходите на следующей неделе с понедельника в такое-то время, только не опаздывайте». Мне оставалось только сказать: «Спасибо». После этого я не мог есть два дня.

— На самом деле или образно говоря?

— Серьезно, у меня было эмоциональное потрясение. Оказывается, все не так, как казалось. И не так страшен черт, как его малюют. Я проучился у него полгода. Потом были мысли о поступлении к нему на официальное обучение. Но я сломал руку и пропустил экзамены.

— Да, помню, как на фестивале в Шеки вы играли сломанной рукой. Это был настоящий подвиг, вы не подвели организаторов фестиваля, своих товарищей. У меня к вам еще вопрос. Вы принимали участие и в международных конкурсах. Когда в первый раз?

— В первый раз это был международный исполнительский конкурс в Италии, в городке Рагуза-Ибла с большим количеством участников. Там была очень интересная программа, в соответствии с которой мы, помимо конкурса, давали еще в день и по два концерта.

Я занял тогда второе место, подружился со многими музыкантами, а с пианисткой Любовью Горбачевой мы уже даже выступили с совместным концертом в филармонии.

Второй конкурс, в котором я участвовал, это был конкурс-фестиваль в пригороде Бостона Дагсбери, который организовали Дмитрий и Оксана Яблонские. Каждый из участников в течение фестиваля готовил программу с назначенными ему музыкантами. Готовили дуэт, трио, квартет и квинтет. Получалось, что все играют со всеми — это огромная, сильная школа и очень хорошая идея.

По квинтету мы заняли 1-е место, по дуэту — 2-е и в трио — разделили первое место. Квартет наш гремел на фестивале. Вот с тех пор я загорелся идеей ансамбля, в особенности квартета, и создал в 2007 году первый свой квартет «Бадукуба» — древнее название Баку. Он был создан независимо, но при поддержке Фархада Шамсиевича.

— Как долго он просуществовал, по какому принципу составлялась программа выступления?

— Мы играли 8-й квартет Шостаковича, который давно не исполнялся на сцене, и вообще старались играть произведения, которые в Баку никогда не исполняли — Малколма Арнольда, Альфреда Шнитке и других.

— Второй ваш ансамбль, струнный квартет «Оазис», успешно выступил на Первом международном фестивале «Шелковый путь» в Шеки. А как он был создан?

— Это была идея Франгиз ханум Ализаде, которая обещала нам свою поддержку. Конечно, мы с огромным рвением взялись за это дело, собрали состав и впервые выступили на фестивале.

— Какие у вас планы на будущее? Есть ли новые идеи, проекты?

— Конечно, мы постоянно работаем, и идеи есть, и определенные договоренности, просто заранее говорить не хочется.

— Интересно, кто вам более близок из скрипачей?

— Ближе всего Гидон Кремер, мне нравится его манера исполнения, трактовка, интерпретация, мелодика, энергетика… Я слушал его в концертном зале при Храме Христа Спасителя в Москве.

Это человек, который может сыграть Баха как современную музыку — отрывисто, жестко, то есть так, как его категорически играть нельзя. Но он сыграл его так, словно доказывал, что так играть можно, причем только ему. Он убедил, что подобная трактовка имеет право на существование.

— Какие книги вы сейчас читаете?

— Льва Гумилева. И еще решил открыть для себя Толкиена, мне стало интересно. Я очень люблю историческую литературу, психологическую фантастику 60-х годов — Ивана Ефремова, братьев Стругацких, Вайнеров, конечно, Станислава Лема.

— А любимые композиторы?

— Самое главное — это Бах, недавно понял и полюбил по-другому Бетховена и где-то уже с 13 лет я не могу заснуть без музыки Шнитке и Шостаковича.

Интервью вела

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Бакинский рабочий.- 2011.- 4 февраля.- С.4.