Вечный солдат великой войны

В Союзе писателей Азербайджана прошел вечер памяти известного писателя-фронтовика, заслуженного деятеля искусств Азербайджана, Президентского стипендиата, долгие годы возглавлявшего журнал «Литературный Азербайджан» Ивана Поликарповича Третьякова

...Он был солдатом не по документам, не по званию, а по складу характера, души, по жизненной позиции, отношению к порученному делу. По тому, как он прожил жизнь: так, словно получил откуда-то приказ «Выжить и победить!». Он выполнил его блестяще, с честью и достоинством, и ушел в мир иной для встречи со своими боевыми товарищами, которым он посвятил более 30 романов и повестей, сохранив в них навечно и реальные их имена, и рассказы об их боевых делах, мечты о будущей жизни, размышления о реалиях войны... Бог дал ему возможность прожить более 80 лет, чтобы осуществить свой замысел — создать своеобразную энциклопедию войны, представляющую собой правдивую летопись, написанную ее участником, человеком, находившимся в самом ее пекле. Рассказать о ее солдатах, офицерах, которых, независимо от званий, война уравняла в «праве» на смерть от любого боевого снаряда. О тех, с кем он бок о бок прошел огненными дорогами — в пехоте, инженерных частях, танковом полку — и дошел почти до Берлина, а точнее, до Праги, пока его не настиг вражеский противотанковый снаряд и не началась другая жизнь — «путешествие» по госпиталям, а затем борьба за выживание в экстремальных условиях послевоенной жизни, вернее, вначале — «вживание» в нее. И вновь пришлось идти «в наступление», теперь уже в одиночку — искать работу, поступать в вуз, заботиться о материальном благополучии семьи, где уже было двое детей, а еще и о своем здоровье, и начать первые пробы пера. На войне одновременное наступление на всех направлениях фронта, наверное, не всегда завершается успешно, но ведь здесь «позади была семья» и отступать было некуда, хотя искалеченному войной человеку было даже не вдвойне, а втройне трудно. И бывший комвзвода Иван Третьяков чувствовал себя почти как на войне с той лишь разницей, что не было риска попасть под пулю. Был лишь риск «не вписаться» в жизнь. Как тут не вспомнить о стойком оловянном солдатике?!

На войну Иван Третьяков ушел в 18 лет добровольцем: сел с товарищами в поезд и поехал в военкомат, где его направили поначалу в военно-инженерное училище, где он учился саперному делу. На войне был командиром саперного взвода, а также отдельной инженерно-саперной роты. Как офицер инженерных войск воевал и в пехоте, и в танковом полку, принимал непосредственное участие в боях на Керченском полуострове, Кубани, в освобождении Украины, форсировании Днепра и строительстве моста через Днепр, в боях за Киев, Винницу и другие города правобережной Украины, в Ясско-Кишиневской операции, в боях на территории Румынии, Венгрии. За 24 дня до окончания войны был тяжело ранен в Чехословакии в день, когда должен был отправиться на учебу в Высшую офицерскую школу при военно-инженерной академии, куда отбирали перспективных офицеров. Утром 15 апреля 1945 года Третьякову позвонили, чтобы к обеду он был в штабе дивизии, а тут началось наступление.

— Мне пришлось «снимать» минные поля, — вспоминал писатель. — В тот день во время атаки меня зацепило: кто-то выстрелил сзади, с высоты, откуда мы не ждали удара. Это потом выяснилось, что командир соседней части обманул высшее командование, солгав, что находившаяся рядом высота взята, и нам пришел приказ: «Чего стоите? Высота взята, никто вам не мешает, дорога открыта». Мы двинулись вперед, разминировали путь, а оказалось, на высоте — немецкие танки и самоходки. Вот они и били по нам в упор. Противотанковый снаряд прошел у меня между рукой и ногой, оторвав кусок бедра, искалечив руку и ногу. Так, вместо академии, меня повезли по госпиталям, пока не приняли в бакинский госпиталь. После этого ранения я перенес в общей сложности 12 операций и 8 месяцев, завернутый в гипс, как коряга, лежал без движения. До сих пор удивляюсь, почему я не окаменел и еще сохранилась гибкость позвоночника. Серия операций была и на руке.

Он понимал, что в условиях Севера, где зима длится 9 месяцев, не сможет не то что работать, а даже ходить. И все же поехал домой.

— Это была целая одиссея, о которой в двух словах не расскажешь. Там меня хотели определить в инвалидный дом, но я попытался пожить дома, — рассказывал Иван Поликарпович. — Как-то решил навестить соседа, вышел и провалился в сугроб, меня-то вытащили, а валенки так и остались в снегу… «Сиди дома», — сказали мне. Это в 25 лет сидеть на печи и знать, что тебе ничего не светит!

Он сделал попытку найти работу, но безрезультатно. Мало того, ему намекнули, что, поскольку он приехал в сельскую местность, ему сократят пенсию. Отец ходил понурый, он был еще не старик, ровесник века: «Ничего, сынок, не унывай, я еще работаю, проживем!»

— А как не унывать! Всю войну я мечтал после Победы заняться каким-то нужным делом, ведь я военный инженер, все могу. Во время войны, часто под огнем противника участвовал в строительстве разных сооружений, дорог, мостов через Днепр, паромных переправ. Я мог также и руководить работами. Что было делать в этой ситуации? Решил найти применение своим силам в каком-нибудь городе. Но в каком? В Ленинграде все наше землячество вымерло во время блокады. В Архангельске знакомых не было, а Баку, где меня поставили на ноги, встретил будущую жену, был мне знаком, и я вернулся в Баку, где вначале приютили родственники жены.

Куда я ни приходил, меня неизменно спрашивали, почему я хочу жить и трудиться именно в Баку, да кем и где, — рассказывал в беседе с автором этих строк писатель, — но я не обижался, потому что в Баку в те годы было немало неприкаянных людей, вышедших из госпиталей после лечения, вдобавок немало хлынуло людей в 1946 году из Украины, где наступил голод. Они устраивались где могли, а я натерпелся, прежде чем нашел работу. Несколько месяцев я ходил по учреждениям. Куда ни приду — в правой руке — костыль, в левой — палка. Бывали организации, например, «Мингечаургэсстрой», куда меня, как только узнавали, что я сапер, подрывник, брали с радостью, предлагали работу в геологической партии, чтобы по горам лазить. Я бы с удовольствием, но, допустим, я положу заряд, а как убегу от него?! Я, конечно, отказался. Послали меня затем начальником службы безопасности Бакпорта, а там мне говорят: «Придется лазать по кораблям и пристаням, не сможешь ты». Да я и сам понимал.

…У каждого человека свой запас прочности, и каждому, как утверждает народная мудрость, дается по его силам. Размышляя о том, что не позволило изувеченному войной человеку не терять надежды на лучшую долю, несмотря на пережитое, вспоминаю отдельные, рассказанные Иваном Поликарповичем, эпизоды из его жизни. Первый раз Бог послал ему испытание, когда он, будучи юношей, работал на лесопункте одним из десятников, у которых с заключенными, которых использовали на лесоповале, всегда бывали трения.

— Однажды я заметил неестественно огромный штабель бревен, — рассказывал писатель, — тут же я прикинул, что при всем напряжении сил невозможно заготовить столько бревен. Обошел штабель со всех сторон — просвечивает. Пнул ногой — все посыпалось: оказывается, вместо целостных бревен они вставили их имитацию — нарезанные из бревен колесики. Бригадир из заключенных, поняв, что я раскрыл обман, молниеносно размахнулся канадским топором, — а это была страшная вещь с огромной клинообразной рукояткой — и бросил в меня. Топор пролетел у меня почти над виском. Я не успел даже отреагировать, только сказал: «Ты этого больше не делай, то, что я заметил, кроме меня никто не будет знать. Перебери штабель и заполни его настоящими бревнами. То, что ты меня убить хотел, тоже никто не узнает». Через неделю он подошел ко мне. «Извини, думал, ты побежишь к начальству, но ты не такой».

В этом эпизоде проявилась не только незлобивость, незлопамятность молодого парня, получившего некоторую власть над людьми, но и его мужество, выдержка, благородство натуры, которые, как показала прожитая им жизнь, были отличительными свойствами его натуры.

Поэтому жизнь с нуля в Баку, долгие хождения в поисках работы, безденежье, бесприютность (жили вначале у родственников жены, затем — в коммуналке на 19 человек), не озлобили его, не заставили искать «кривых» путей..

На костылях, с недействующей правой рукой ему пришлось обойти около 40 учреждений, прежде чем ему улыбнулась удача. В то время в ЦК Компартии работала комиссия по трудоустройству инвалидов войны, и в первую очередь, офицеров. Ее возглавлял, по рассказам писателя, генерал, — очень добрый, сердечный человек, который предоставил ему адреса нескольких учреждений, где требовались работники, но работа нашлась неожиданно.

Шел февраль 1948 года, когда, проходя по одной из бакинских улиц, Третьяков увидел вывеску: «Комитет по делам культпросветучреждений».

— Что за комитет, думаю, может, здесь что-то подвернется, — рассказывал писатель. — Попросил того самого генерала из ЦК партии выдать мне туда направление. Он позвонил, и я пошел устраиваться. Секретарша после долгих препирательств доложила обо мне, и я вошел в какой-то кабинет, где за письменным столом сидел человек лет пятидесяти. Спросил обо всем — где ранен и когда, где лечился, устроился и почему решил обосноваться в Баку. Узнав, что жена бакинка, улыбнулся: «У нас говорят, где жена, там и дом». Спросил, что я мог бы делать. «Пока не был искалечен, мог решительно все». «Вот есть одно местечко, но оклад никудышный, на уровне уборщицы — 600 рублей».

Я дал согласие. Человек этот был не кто иной, как известный писатель Сулейман Рагимов. Он помог мне бросить якорь в мирную жизнь, утвердил меня в мысли, что свет не без добрых людей. И с тех пор мне на добрых людей везло.

Много лет спустя, когда Третьяков стал известным писателем, а Сулейман Рагимов — одним из патриархов азербайджанской литературы, Иван Поликарпович спросил его при встрече: «Сулейман Гусейнович, вы когда-то работали в комитете по делам культпросветучреждений, помните ли вы такой случай, когда к вам прорвался, несмотря на сопротивление ваших помощников, человек на костылях? Это был я. Давайте еще раз познакомимся».

«Он был в таком восторге от того, что поступил тогда так сердечно, внимательно», — улыбаясь рассказывал мне об этом эпизоде Иван Поликарпович.

На должность инспектора отдела культуры Бакгорисполкома Третьякова приняли с месячным испытательным сроком — курировать массовые библиотеки. Он исходил и изъездил весь Абшеронский полуостров, побывал в каждой библиотеке.

Через три года, в 1951 году его пригласили на работу в Главлит, где оклад был выше, там он проработал девять лет. В те же годы Третьяков заочно окончил Азербайджанский педагогический институт и обратился к литературному творчеству. Он уже был готов к новому повороту в своей судьбе, к тому, чтобы стать писателем. Увиденное и пережитое на войне не давало ему покоя. Он помнил всех своих боевых товарищей — и тех, кто погиб, и кто остался жить. Желание запечатлеть их живые образы появилось у него, когда он еще лежал в госпитале. Там между операциями он много читал, и, в первую очередь, книги о войне. Уже тогда он обратил внимание на то, что все написанное о ней, это, как он выразился, «облегченное видение». Совершенно беспомощными ему показались описания военных действий, боевой обстановки, техники и многого другого, и впервые ему подумалось, что он мог бы сам попытаться рассказать всю правду о войне, более того, обязан. Но впервые он взялся за перо спустя несколько лет после окончания войны, когда смог найти работу и более или менее утрясти быт своей семьи. Писал по 20 часов в сутки, не чувствуя усталости.

— Во мне вдруг обнаружилась такая энергия, о которой я и не подозревал, — рассказывал писатель. — Я исписал полторы тысячи страниц, потом аккуратно переписал и послал на имя Александра Фадеева.

Ответ пришел не от самого Фадеева (он уехал на конгресс мира в Польшу), а от кого-то из работников Союза писателей СССР. В письме были такие строки: «Написанное вами выдумать невозможно, это все, наверное, правда, но ведь так писать нельзя… Наша армия — победительница, а вы пишете, что в ней были карьеристы и шкурники… На войне все было героическим».

Третьяков понял, что его «окопная» правда о войне никому не нужна. Лишь спустя время случай заставил его вновь взяться за перо. В то время он работал цензором в Главлите и ему в «нагрузку» поручили контроль за художественной, военной и научной литературой. Это тоже одна из страниц его биографии.

— Я никогда и ничего не вычеркивал и не браковал, да и такая задача перед Главлитом не ставилась, — рассказывал он. — Это было управление по охране военных и государственных тайн в печати, которое свою функцию выполняло отлично — ни один государственный секрет не уходил через книжную продукцию «за бугор». На каком-то этапе было решение, чтобы в Главлите готовились и рецензии на книги. Мне было поручено высказать свое мнение о книге Имрана Касумова и Гасана Сеидбейли «На дальних берегах», и я написал, что книга о подвиге героя Сопротивления Мехти Гусейнзаде должна как можно скорее увидеть свет, что читатель ждет такие книги, а замечаний существенных у меня нет. Эта рецензия привлекла внимание и тем, насколько ярко, художественно, интересно она была написана, иначе бы начальник Главлита Окюма Султанова не попросила цензора Третьякова показать ей что-то из написанного им: «Видно, что вы сами что-то пишете», — сказала она ему не столько в сомнении, сколько в уверенности, что иначе и быть не может. В ее просьбе чувствовался живой интерес, и Третьяков, не раздумывая, быстро оформил одну из глав своего отвергнутого романа как рассказ и отдал Султановой. Он не ожидал того, что произошло дальше: ни слова ему не говоря она отправила рассказ в «Литературный Азербайджан». Члены редколлегии журнала — Самед Вургун, Мир Джалал, Энвер Мамедханлы… — прочли рассказ (так в журнале было установлено) и дали добро на публикацию. Звонок из «Литературного Азербайджана» был неожиданным. Ответсекретарь Иосиф Оратовский сказал Третьякову коротко: «Твой рассказ читал Самед Вургун, сказал: «Печатать».

— Я воспринял это как благословение на дальнейшую творческую жизнь, — говорил мой собеседник, вновь воссоздавая в памяти те счастливые минуты.

Начался новый период жизни, который все более заполнялся творчеством: Третьякова стали привлекать к переводческой работе, к редактированию. Это было признание его литературных способностей, мастерства. Кстати, именно он тогда редактировал роман Эюба Аббасова «Зангезур» о непростых взаимоотношениях армян и азербайджанцев, притязаниях дашнаков. Иван Поликарпович познакомился и подружился со многими писателями, особенно с фронтовиками Абульгасаном, Исмаилом Шихлы, Сулейманом Велиевым, Гусейном Аббасзаде, Гераем Фазли, с творчеством которых он постепенно знакомился, а «Манифест молодого человека» Мир Джалала и «Айналым» Сулеймана Рагимова он читал еще в госпитале. До конца дней сожалел, что ни разу не смог побеседовать с Самедом Вургуном и видел его вблизи всего один раз. Близки ему были и Мирварид Дильбази, Медина Гюльгюн, Окюма Биллури, Фарида Алиярбейли.

— Я постоянно чувствовал отцовское расположение Мехти Гусейна, Мирзы Ибрагимова, — вспоминал писатель.

Словом, рожденный на далеком Севере, с детства питавшийся его самобытной культурой, он не чувствовал себя чужим, живя в иной культурной среде, потому что объединяющим было главное — человеческая доброта, сердечность, гуманизм, искренность в отношениях, духовность.

Целых 30 лет — с 1961-го по 1991-й — он проработал редактором журнала «Литературный Азербайджан». Был строгим и критичным, бескомпромиссным, но в то же время чутким, доброжелательным, внимательным. И не случайно на прошедшем недавно в Союзе писателей Азербайджана вечере памяти Ивана Поликарповича Третьякова, которому в декабре исполнилось бы 90 лет, народный писатель Чингиз Абдуллаев сказал: «Он сыграл выдающуюся роль в сохранении этого журнала, в том, что произведения, напечатанные в «Литературном Азербайджане», затем выходили на страницах различных изданий Восточной и Западной Европы, в Советском Союзе, в лучших московских изданиях отдельными книгами. И это в те годы, которые ныне называют застойными. Огромные заслуги Третьякова перед азербайджанской литературой и культурой не были забыты. Указом Президента Ильхама Алиева Ивану Поликарповичу Третьякову в свое время была назначена Президентская пенсия, и я вспоминаю, как одним из первых мне позвонил вице-премьер нашего правительства, народный писатель Эльчин Эфендиев и сказал, что радуется больше всех, так как именно такой человек, как Третьяков, заслуживал этого указа».

Воспоминаниями о совместной работе с Иваном Поликарповичем Третьяковым поделились главный редактор журнала «Литературный Азербайджан» Солмаз Ибрагимова, поэт Чингиз Алиоглу, заведующий отделом прозы Надир Агасиев. Актер Русского драматического театра Иосиф Ткач прочел отрывки из стихотворных книг писателя «Приватизированный гений» и «Баллада о запоздавшем поезде». Выступившие на вечере профессора Бакинского славянского университета Лидия Грановская и Изабелла Агаева рассказали о той работе, которую ведет дочь писателя, преподаватель БСУ Антонина Третьякова, готовящая к изданию оставшееся богатое рукописное наследие своего отца.

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Бакинский рабочий.- 2012.- 31 декабря.- С.4-5.