Карабахская Отечественная: «Она, родная земля, поддержит и утешит, когда кажется, что все, больше нет сил и никакого смысла: земля своей беззащитностью даст тебе силу духа…»

«Бакинский рабочий» продолжает публикацию глав из документальной повести заслуженного журналиста Азербайджана Татьяны Чаладзе «Карабахская Отечественная: они умирали честно», посвященной азербайджанским солдатам и офицерам — защитникам своей Родины. Часть ХII (Начало в №№79, 81, 83, 84, 92, 102, 108, 109, 111, 117, 129) Меня, измученную, с ушибами и ссадинами привезли в Ханлар. Местный врач, к счастью, выходил меня. Эти позиции в Дашкесане были единственным местом, куда я не дошла. Мне и сейчас обидно об этом вспоминать. За несколько дней, что я отлеживалась, машину привели в порядок, можно было уезжать. Рамиз Лятифович Джангиров провожал меня со словами: «...Всегда, когда вам надо, или вы просто поблизости, приезжайте. Вам приходится нелегко, а здесь вы всегда сможете перевести дух». Действительно, при первой же возможности я приезжала сюда. Какая бы замерзшая, уставшая, расстроенная я ни была, здесь меня всегда ожидали теплый прием, мир и покой. Полковник Джангиров не просто симпатичный, интеллигентный человек, когда надо, был суров и требователен в своем ведомстве. В районе он организовывал систематическую помощь фронту продуктами и техникой. И хотя сейчас он там больше не работает, — перевели в Баку, в министерство, в Ханларе его помнят и уважают. А я лишилась надежного убежища. Геранбойский район в то время воспринимался мной в лице Агадаи Акперова, главы исполнительной власти. Удивительное дело, в какое время суток я бы по самым разным вопросам ни приезжала в здание исполнительной власти, всегда Агадаи был на рабочем месте. Один раз только было, что он спал в соседней комнате, и то, как только доложили о моем приезде, поднялся и принял меня. Авторитет Агадаи был таков, что если среди людей случалось какое-либо спорное дело, то шли не в суд, а к нему, как он скажет, так и будет, люди принимали его слово к сердцу. Не зря, видимо, Агадаи и попросил оставить ему мои книги, как он выразился, в воспитательных целях. И так же именно в Геранбое для меня открылась неожиданная страница войны, возле села Русские Борисы расположился летний лагерь верующих христиан-баптистов, приехавших из Баку. Существование в Азербайджане этой церкви вообще и работа ее детского летнего лагеря в частности лишь подчеркивают истинное отношение азербайджанцев ко всем другим конфессиям, показывают их терпимость и уважение к тем, кто искренне, сердцем верит в своего Бога. Начиная с Тертерского района все пространство вдоль дорог было занято несчастными беженцами. У кого — палатки, у кого — кузов от трактора, у кого — просто шалаш из веток. Здесь же нехитрая мебель — пара стульев и в основном перевернутые ящики. Чудом сохранившийся изможденный скот да дети, которые не смеются и не плачут. Просто смотрят на тебя. Эти «поселения» продолжаются многие-многие километры. Беженцы... Горькая доля. Однажды в Агдамском районе в одной из воинских частей меня попросили съездить в батальон, отвезти им книги. Объяснили, что ребят надо морально поддержать, так как им предстоит выполнить особое задание. После того, как я раздала фотоальбомы, ребята, искренне желая сделать для меня что-то приятное, пригласили пройтись к передовым постам. В то время, в сентябре, армяне объявили очередное «перемирие», и мы шли не таясь, полагая, что стрелять в нас не будут. Наши позиции находились перед селом Гейтапе, а в самом селе, метров через пятьсот, были уже армяне. Мы поговорили какое-то время с находившимися на позиции солдатами, я их сфотографировала, и мы собрались уходить. Вдруг смотрим, нам наперерез кто-то бежит. Странно, наших там нет... Да это же армяне! Мы упали на землю и ползком вернулись на позицию. Но с другой стороны уже тоже мелькали фигуры. Нас окружают! Наши ребята сгруппировались и стали отстреливаться. Командир роты говорит: «Смотри, они не стреляют, но рвутся сюда. Таня, это они точно за тобой!» Мы приняли решение прорываться к каменной ферме, стоявшей неподалеку. Когда мы побежали, армяне открыли огонь, дальше пришлось ползти. Мы торопились к этой ферме, потому что там можно было занять удобную оборону и дождаться помощи. Вз-з-з-з, — как противно визжат пули. Но когда слышишь свист пули — она не твоя. Свою пулю не слышишь и в первый момент даже ничего не понимаешь, совсем не больно, а просто очень горячо-горячо, и только когда видишь кровь и осознаешь, что в тебя попали, тогда приходит страх, а потом и боль. Нам все-таки удалось добраться до фермы. Армяне поняли, что с нами совсем не просто, и стали обстреливать ферму из миномета. Ребята стали «колдовать» над рацией, она почему-то не работала. Ухнул снаряд, и один угол фермы разворотило. Рация вдруг зашипела, видимо, тоже испугалась. Помню, как командир кричал в микрофон открытым текстом: «Здесь Татьяна Чаладзе, здесь Татьяна Чаладзе, выручайте, у нас кончаются патроны!» Кажется, армяне нас тоже услышали, потому что обстрел минометом прекратился, а они стали медленно продвигаться в нашу сторону. Ребята отстреливались одиночными выстрелами. Я испугалась по-настоящему. В тот момент я ни о чем серьезном не думала — ни о дочери, ни о маме. Я думала о том, что когда-то давно говорил мой друг Курбан: «... тебе никак нельзя попасть живой в плен!» «Таня, будь мужчиной!» — сказала я сама себе и попросила у командира роты оружие. Эльхан меня понял и передал пистолет, сам он был с автоматом. Вдруг слышим, пошли пулеметные очереди. Армяне залегли, а потом рванули назад, обратно. К ферме пыхтя подъехал наш БМП. Мы стали быстро в него загружаться, там внизу, сзади, два пространства для пехоты. Одно было забито снарядами, а во второе решили поместить меня. Но тут снова грохнул минометный снаряд, и осколком ранило солдата. Молниеносно мы занесли его вниз, сами полезли наверх. Взревел мотор, и мы двинулись, пока не прилетел следующий снаряд. В штаб батальона примчался начальник штаба бригады и ожидал нас там. Раненого увезли в госпиталь, командир роты был наказан за то, что повел меня на посты, а меня обозвали «коровой, которая лезет, куда не надо». Позже мне рассказали, что из полученного радиоперехвата стало ясно: армяне узнали меня в бинокль, когда я фотографировала ребят на постах. Они доложили своим командирам, и те потребовали «достать» меня. Между прочим, за мое пленение обещали очень большую сумму денег. Но в данный момент лично меня беспокоило одно ужасное дело. Хотя я постоянно бывала на позициях, полигонах и, несмотря на то, что они расположены диаметрально противоположно друг другу, полигоны, как правило, в тылу, была проблема, одинаковая для тех и других мест, — змеи. Я боюсь их до умопомрачения. Мне не надо ждать, чтобы она меня укусила, мне казалось, что если я просто ее увижу, то уже умру от страха. И надо же так случиться, что они довольно часто мне встречались — август был очень жаркий. Решила сделать, как меня научили солдаты. Стала носить с собой жгут, пару патронов с вытащенными пулями, так, чтобы порох в случае необходимости можно было быстро достать, зажигалку и нож. То есть, если бы, не дай Бог, змея меня укусила, мне надо было бы перевязать жгутом руку или ногу, разрезать ранку, выдавить из нее яд, потом насыпать туда порох и поджечь. Говорят, что тогда появлялся шанс добраться до ближайшей больницы. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно, скольких солдат за лето покусали змеи, и только единицы выжили. Так что, было над чем задуматься. Несмотря на то, что я везде была желанным гостем, все же были и такие части, в которые я приезжала, как к себе домой, в том смысле, что чувствовала себя спокойно и без напряжения. Например, ракетный дивизион командира Насими Гулиева. Насими в этой войне потерял одиннадцать родственников. Его родной брат погиб в Шуше. Глава семьи, бедный отец сказал Насими: «В роду должны остаться мужчины. У нас уже все погибли! Ты обязан остаться живым, чтобы воспитать детей и сохранить род. Если ты вернешься на фронт, я отрекусь от тебя». Насими вернулся, а я стеснялась спросить у него про отца. Среди офицеров дивизиона сложились доброжелательные, доверительные отношения, и если ночь или непогода заставали меня в дороге, я всегда могла заехать к ним. И даже если командира не бывало в дивизионе, меня встречал Ильгар Алиев, скромный, отзывчивый офицер, пытавшийся создать мне комфорт, насколько это возможно на войне. Отдельный батальон 777. Когда я познакомилась с ним, это был батальон, наскоро сформированный в отдельную воинскую часть, хотя для меня он так и остался отдельным батальоном 777. Слава о нем идет по всему фронту: ни разу нигде не отступали. Храбрость солдат, офицеров батальона, уже ставшая легендарной, была достигнута благодаря строжайшей дисциплине, взаимоуважению между солдатами и командиром. Именно с солдатом из этой части произошел случай, широко известный на фронте: армяне захватили в плен раненого азербайджанского солдата, привезли в штаб. Сами вошли внутрь искать начальство, а раненого оставили в машине, считая, что он сломлен морально и ничего не предпримет. А раненый перебрался на место водителя, завел машину и помчался через армянские позиции к своим. Несмотря на стрельбу и погоню, добрался благополучно. А машина эта была оснащена космической связью, напичкана разными компьютерными устройствами. Армянская сторона начала вести переговоры о возвращении машины, обещая взамен вернуть одиннадцать пленных азербайджанцев. Но потом отказались от переговоров, видимо, у «бедной, несчастной, разрушенной» Армении таких машин много! Командир, полковник Ровшан Акперов в свое время прошел Афганистан. Нельзя сказать, что все в той войне было для него однозначно. Но сейчас иначе не могло быть, он и его боевые друзья — старший лейтенант Джейхун Нуриев, майор Арзу Садыхов, капитан Джамиль Касымов — защищали свою Родину. Арзу Садыхов погиб в апреле девяносто четвертого года, возле села Копанлы. Армяне наступали, так как это место имело для них стратегическое значение. Оттуда они могли двигаться одновременно и на Тертер, и на Барду. Последствия трудно было предугадать. Войсковую часть Ровшана Акперова срочно перебросили с Физулинского направления. И прямо «с колес» Арзу Садыхов, тогда заместитель командира, лично повел солдат в бой. Это была последняя возможность остановить армян. И ребята это сделали. Но в живых из личного состава осталась только третья часть. От осколка танкового снаряда погиб и Арзу Садыхов. Как-то после этих страшных боев я провела вечер в этой части. Джейхун Нуриев привел меня в роту Энвера Мамедова, где солдат из дома привез ионику, музыкальный инструмент. Каким-то образом от аккумуляторов подключили электричество. И в штабе роты, не так уж и далеко от армянских позиций, зазвучал маленький орган. Зашел солдат, сгорбленный под привычной тяжестью автомата, на лице тень от недавних боев, внешне кажется утомленным и старым. Но вот он с душевным трепетом садится за инструмент, непроизвольно улыбается, и сразу видно, что это всего лишь мальчишка. Другой уже начинает мейхану. Мейхана — это своеобразная манера народного пения, ее не может исполнять любой. Этому искусству нигде не учатся, все идет от имеющегося таланта. Запев, утомленный солдат преобразился, на его лице отражалось воплощение гордости всенародного молчаливого терпения — он воюет, он оставил родительский дом, святыню для азербайджанского народа. Оставил именно ради того, чтобы его дом не топтали грязными ногами армянские головорезы. Он пел, и я, не зная азербайджанского языка, очень хотела присмотреться, прислушаться, понять. И я почувствовала, о чем он поет! …Враги пытались их представить зверьми, наркоманами, убийцами, но они, пройдя через страдания, гибель друзей и близких, остались чисты душой. Потому что защищают свою землю, ту самую, которая впитывает в себя не только кровь погибших, но и слезы сирот, сердечную боль родителей, дым пожарищ. Она, родная земля, поддержит и утешит, когда кажется, что все, больше нет сил и никакого смысла: земля своей беззащитностью даст тебе силу духа… Эльшан пел, а я думала о том, что нет ценности этим минутам. И если на войне могут быть счастливые, чистые моменты, так это именно здесь, сейчас. Это был прекрасный вечер, мы слушали, пели сами, потом Джейхун с Вугаром, командиром разведроты, разыграли сценки, мы много смеялись и на какое-то время забыли о войне. Хотя у стены стояли автоматы, на спинках стульев висели походные «лифчики» с карманами, где были запасные магазины и гранаты, а в окно отсвечивали трассеры. Вообще, среди этих ребят своя, «мужская», атмосфера. Все подшучивают друг над другом, но никто не обижается, все все понимают, стараются не показывать своих чувств. С виду суровые, гордые, неприступные, но какие чистосердечные и нежные: «Вот здесь погиб Арзушка». И каждый день проходя мимо этого места, стиснув зубы и сжимая кулаки идут вперед: «...Мы должны!» *** Работа над второй частью фотоальбома давалась мне нелегко. Приходилось довольно часто летать в Ригу, уже давно отменили прямой рейс Баку — Рига, поэтому Москвы было никак не избежать. Когда в московский аэропорт Домодедово прилетал самолет из Баку, процедура встречи пассажиров была похоже на то, как будто из какого-то страшного места прилетела группа преступников. Трап к самолету подавали лишь тогда, когда подходили российские пограничники, которые заходили прямо в самолет и выпускали пассажиров только в том случае, если предварительно перед выходом проверили паспорта. Контроль был абсолютно полный, и наряду со своими неизвестными целями российские пограничники совершенно точно знали всех прилетающих по фамильно. При прохождении таможенного контроля к некоторым пассажирам проявлялось особенное внимание. Так случилось и со мной. До этого случая я возила свои фотопленки обрабатывать в Ригу, там был известный мастер, который умел с ними работать, потому что знал, какой я неопытный фотограф. К моим фотопленкам у него был индивидуальный подход, он уважал меня и, видя фотографии, сочувствовал моему делу. И вот однажды я прилетела из Баку в Москву, на выходе из самолета проверили мой паспорт и направили на таможню. А вот здесь меня уже ждали. Они стали проверять мои вещи на наличие оружия и наркотиков?! Зная их методы, я действительно, испугалась что они «вдруг» их найдут, то есть подбросят. Весь мой багаж был перерыт, они взяли фотоаппарат и отснятые пленки, которые в кассетах были завернуты в черную бумагу, мне сказали, чтобы я подождала, сейчас их проверят. Еще один заявил, что по их данным у меня на фотопленках порнография. Буквально минуты через три они вышли из какой-то комнатки и подошли ко мне. У одного в руках висели уже открытые фотопленки, а второй на моих глазах доставал из оставшихся кассет пленки и раскручивал их со словами: «...Вот видите, мы оказались правы, там действительно порнография!» После чего бросили засвеченные фотопленки передо мной на пол и пригрозили, что, мол, проходите, не задерживайте пассажиров, а то мы «арестуем вас за нарушение общественного порядка!» В оцепенении я вышла. Тогда они засветили мне двадцать четыре фотопленки, и до сих пор я не могу успокоиться, когда вспоминаю об этом. После этого случая мне всегда казалось, что за мной наблюдают. Обычно в Москве я находилась несколько часов, из аэропорта приезжала в посольство Азербайджана в РФ, на улицу Станиславского. Поздно вечером уходил поезд в Ригу, и на нем я возвращалась в Латвию. Было несколько случаев, когда самолет из Баку прилетал с задержкой, и я не успевала на поезд, поэтому приходилось оставаться в Москве. Кстати, я глубоко признательна всем сотрудникам посольства, что они, как могли, всегда мне помогали и поддерживали. Один раз, когда я пыталась из Домодедово доехать до Москвы на электричке, уже в вагоне ко мне подошли двое парней и ни с того ни с сего предложили сыграть с ними в карты на деньги?! Я схватила свою сумку и бегом оттуда. Добралась в Москву на маршрутном такси. Но когда вечером приехала на Рижский вокзал, в припаркованной «волге» увидела тех же самых парней. Я побежала в свой вагон. Так до сих пор и не знаю: за мной следили или случайное совпадение. Но фотопленки я теперь проявляла в Баку.

Татьяна Чаладзе

(Продолжение следует)

Бакинский рабочий.- 2016.- 13 августа.- С.2-3.