Карабахская Отечественная: «И снова ни минуты покоя, и снова тяжелейшие бои»

А дома меня ждали и любили, дочка рассказывает новости: «...представляешь, только за это учительница потребовала, чтобы я привела маму в школу. А я отвечаю ей, что моя мама на фронте, а она все равно говорит, пусть придет! Бабушка сходила...» А еще дома меня часто ожидали письма, например, такие: «...большое вам спасибо за все. Вы написали правду про Азербайджан. Вы сами убедились, кто есть кто. В день победы, мы — азербайджанцы — не забудем, кто в трудные дни был нам другом. В тот день нам будет очень приятно встретить вас на нашей земле хлебом-солью и цветами. Дай Бог, после победы угостить вас в Хангарвенде, в моем селе. Рзаев Аскер». Казалось бы, что азербайджанский народ не должен был никого иного видеть, потому что глаза выплаканы от слез, казалось бы, что он никому не должен верить, потому что сердца разрываются от горя. И когда мне, бывало, приходилось очень трудно, опускались руки, я плакала от бессилия, то именно окружавшие меня азербайджанские друзья поддерживали, учили стойкости и мужеству. Я глубоко благодарна за доверие, сердечное отношение, с которым приняли меня и оценили мой труд. Низкий мой поклон азербайджанскому народу за бесхитростную чистоту его сердца, за истинное великодушие, за его святую веру в Бога и справедливость. И ведь я не единственная такая. Тамара Верескунова, русская женщина, переехавшая жить в Баку, передала мне свои песни. Считаю своим долгом познакомить вас с ними. В стихах я не очень разбираюсь, но искреннее сочувствие беде азербайджанского народа вызывает преклонение. Вот они: Стары режиссуры кровавой ноты! Бойня католиков и гугенотов, Арийцы и «прочие» расы, — Людоедства накатана трасса. И из кладовок войны снова На крыльях ржавых взлетело слово: «Беженцы!» — режет слух и души, за горло хватает удушье. Кучкуются беженцы в стаю, Горькими точками тают... Мне стыдно быть взрослой! Что детям ответить?! Эльчину, Вартану и Пете? Тамара Верескунова, простая русская женщина, всю жизнь занимавшаяся куда более прозаическим делом — воспитанием детей и вдруг заговорившая рифмами. И она — не единственная, кто принял эту войну в Азербайджане как великое горе. Помню, как в Агдеринском военно-полевом госпитале встретила Андрея Владимировича Панкратьева, хирурга. Он говорил: «...Я здесь уже четыре месяца. Раньше работал в Москве, в институте Склифосовского. В свое время азербайджанцы мне помогли, сделали очень много, если бы не они, не знаю, где бы был я, где была бы моя семья, мои трое детей. Сначала страшно, когда увидел такое количество раненых с такими ранениями, ведь пули диаметром пять сорок пять, со смещенным центром тяжести, они запрещены международным сообществом. Но страх быстро проходит, когда делаешь свое дело». В Риге я срочно заканчивала оригинал-макет второй части фронтового фотоальбома «Карабах: война в лицах». Торопилась я по простым и понятным причинам: чем быстрее закончу макет, тем быстрее его напечатают в типографии, тем быстрее он дойдет до ребят. Я уже мечтала о том, как снова сама развезу его по позициям. Наконец, этот день наступил, в январе нового, 1994-го года. Я собиралась в Баку и в дорожную сумку положила готовый оригинал-макет, который, кстати, немало весил, так как там было более пятисот фотографий. Однако, как говорится, своя ноша не тянет. Полна сил и новых надежд, я села в прекрасный фирменный поезд Рига — Москва, где мое настроение упало: снова Москва. К тому же в Москве пришлось задержаться. Уже несколько суток были задержки рейсов, все перепуталось, и купить билет на ближайший самолет было практически невозможно. Не без помощи азербайджанцев я попала на самолет. Счастливая, вполне умиротворенная, я принесла оригинал-макет в издательство. Там меня хорошо приняли, и по договору фотоальбом должен был быть напечатан к 1 мая. Назим Ибрагимов, директор издательства, сразу оговорил проблему бумаги. Но поскольку решить вопрос с этой самой бумагой мне обещал не кто-нибудь, а Габиль Гусейнли, государственный советник по вопросам печати и информации, то я совершенно не беспокоилась и была убеждена, что действительно помогут. Взяла аппаратуру и уехала на фронт. И снова ни минуты покоя, снова тяжелейшие бои. Уже по всей линии фронта армяне вышли за пределы Нагорного Карабаха. Сейчас они стремились оккупировать Тертерский, Бардинский районы, со взятием которых они бы выходили к Евлаху и таким образом брали в окружение вожделенную Гянджу. И совсем не пустыми казались тогда их разговоры о том, что они остановятся лишь тогда, когда выйдут к берегу Куры, новую государственную границу проложат по естественному руслу этой реки. Все это командиры разъясняли солдатам, и все сражались до последнего патрона. Так, например, возле Поправенда произошел случай, продемонстрировавший мужество и стойкость солдат. Во время боя наш танк пытался сделать маневр, чтобы улучшить свою позицию. Но рядом разорвался снаряд, и земля на краю оврага осела вниз, в результате танк перевернулся и упал под обрыв. Рация не работала, командир и водитель пытались выбраться, чтобы позвать на помощь: третьему члену экипажа Халилу Султанову частью пушки, которая откатывается назад, заклинило в стволе левую руку. Ничего сделать не удавалось, руку захватило намертво, а танк лежал на боку, и никаких надежд быстро доставить Халила к врачам не было. Можно было только позвать их сюда. Но после того как командир и водитель выползли из открытого люка, тут же возле танка их убил армянский снайпер. Перед тем как умереть, смертельно раненый командир крикнул Халилу, чтобы он не выходил, что здесь «работает» снайпер. Так как Халил не мог двигаться, он решил приготовиться на тот случай, если армяне полезут в танк. Рядом положил две гранаты, одной рукой снял с предохранителя автомат, зарядил и стал ждать. Периодически терял сознание, но разрывы шедшего рядом боя не давали полностью отключиться. И все же он не заметил, как наступила тишина, а потом то ли уснул, то ли потерял сознание. Очнулся в тот самый момент, когда кто-то пытался влезть в танк. Но кто, наши или армяне?! Халил схватил автомат и крикнул: «Немедленно отзовись!» Незнакомец отозвался, это был азербайджанец, солдат из соседнего батальона. Он сказал, что бой закончился, что уже темно, их послали проверить, что с танком, друг остался снаружи. Когда до него дошло, что Халил не может двигаться, он принял решение, что друга оставит снаружи танка, а сам пойдет, доложит и приведет врача. Перед тем, как уйти, оставил флягу с водой. Прошло какое-то время, и вдруг возле танка завязалась перестрелка. Оказывается, армяне, в свою очередь, решили посмотреть, что с танком и нельзя ли как-то перетащить его к себе. Азербайджанский солдат, оставшийся возле танка, открыл огонь, он сдерживал армян минут двадцать и хотя почувствовал ранение в плечо, продолжал держаться, потому что знал — рядом, внутри, беспомощный танкист. Слава Богу, что, услышав перестрелку и догадавшись в чем дело, срочно пришла подмога от наших позиций. Армяне отошли, но, как выяснилось позже, не собирались отказываться от легкой, как им казалось, добычи. Вместе с солдатами пришел и врач Ганбар Гусейнов, старший прапорщик, начальник медслужбы танкового батальона. Он добрался до Халила и с ужасом понял, что необходима ампутация, а это значит — ждать до утра, притащить сюда аппаратуру, наркоз, санитаров, элементарные медицинские средства гигиены, антисептические препараты. И в этот момент армяне, тоже дождавшись подкрепления, снова кинулись к танку. Азербайджанских солдат вместе с доктором было человек десять, они заняли оборону. Ганбар Гусейнов должен был срочно принимать решение. Тем более что по рации поймали перехват, армяне решили, что если с азербайджанских позиций пойдет подкрепление, отойти, а танк расстрелять из минометов. Ганбар понял, что вместе с танком неминуемо погибнет и Халил. Тогда он принял решение ампутировать руку немедленно. Объяснил танкисту ситуацию, разделил спирт на две равные части: одну заставил выпить Халила, а вторую оставил на дезинфекцию. Пристроил над головой фонарь, достал скальпель и охотничий нож, наложил жгут... Позднее Ганбар рассказывал, что наступил такой момент, когда ему самому потребовалось срочно подкрепиться, и он выпил спирт, предназначавшийся для дезинфекции. Сам в полуобморочном состоянии, доктор вытащил из танка Халила, находящегося в глубоком обмороке. Солдаты на носилках унесли танкиста, а танк по приказу, чтобы не достался армянам, подорвали. Халил Султанов остался жить. Какое счастье для его троих детей! Довольно часто солдаты просили меня по пути завезти письмо к ним домой. Отказать по большей части я не могла, кого они еще могут попросить, если не меня?! Стоит приехать в такой дом, как родители сначала пугаются, но потом, прочитав письмо, что сын жив и здоров, уже так просто тебя не отпустят. Приходят родственники и соседи, начинается долгий разговор. Обычно только на следующий день можешь уехать, чтобы никого не обидеть. А в Баку меня ждали неприятности. Джамиля Аббасова, курирующая издание моей книги, объяснила, что фотомонтажные работы окончены, и дело теперь только за бумагой. Бумага нужна была особого качества, мелованная или на крайний случай специальная, офсетная. Иначе фотографии вообще невозможно издать на приемлемом уровне. Увы, мои надежды не оправдались, бумаги для моей книги не нашлось, а сам советник Г.Гусейнли куда-то пропал. Я не могла понять, в чем дело. Никто не посмел бы мне сказать, что фронтовой альбом, фотографии солдат, хроника войны никому в Азербайджане не нужны. Может быть, дело во мне? Но нет, меня наградили первой премией имени Османа Мирзоева, также присвоили премию, учрежденную Республиканским профсоюзом журналистов Азербайджана, все ждут выхода второй части фотоальбома. Я помню, как пришла в издательство к Джамиле Аббасовой: «Все! Забираю и уезжаю, если это никому не надо, значит, действительно не надо!» Я рыдала, размазывая слезы по всему лицу, судорожно собирая рассыпанный макет книги. Господи, я даже пыталась его порвать! Сколько нервотрепок досталось бедной Джамиле, она и водой отпаивала меня, и закрывала в своем кабинете, и смогла убедить, что моя фотохроника действительно нужна. «Посмотри, — говорила она, — книга еще не отпечатана, но уже со всей типографии приходят люди, чтобы посмотреть фотографии, а вдруг там кто-то из их братьев, сыновей, отцов. Помню, как привели женщину показать, что здесь фотография ее погибшего сына, как она молилась за тебя, что ты все это делаешь». Джамиля посоветовала мне обойти всех известных и неизвестных людей в поисках тех, кто хотя бы косвенно может мне помочь. Да, это было нелегким делом, я чувствовала себя попрошайкой и просила двенадцать тонн бумаги. Все мои «солидные» знакомства как-то сами собой рассосались, кто-то был в командировке, кто-то, ранее помогавший мне, теперь устал от меня, а кто-то, прослышав что-то «про трудности», спешил по инерции показать свое «неодобрение», хотя чему и сами не знали. Умом, вроде, понимают, что ничего такого нет, но спинной мозг перетягивает. Уже второй месяц я металась из кабинета в кабинет, теряя надежду. И только мысль о Боге, что грех уныния равен греху смертному, поддерживала мою силу духа. У меня уже кончились все деньги, и наступил момент, когда я пришла к начальнику службы размещения гостиницы «Абшерон» Акифу Джафарову и говорю, что сейчас у меня трудный период, я занимаюсь книгой, а идти в Баку мне не к кому. Прошу разрешить мне жить, может быть, потом я смогу возместить расходы. А Акиф Джафаров, сам пострадавший 20 января 1990 года, хорошо меня понял и говорит, чтобы я ни о чем не беспокоилась, что он верит в мое нужное дело и все наладится. «Живи, работай, сколько надо», — сказал Мирали ага, заместитель директора гостиницы. Должна сказать, что весь коллектив гостиницы «Абшерон», начиная от старшего администратора Алии Рзаевой и заканчивая горничными, окружил меня искренней заботой и вниманием, за что я очень благодарна им. Безусловно, такая поддержка прибавила мне настроения, и я стала действительно верить, что «прорвемся». Буквально через несколько дней я попала в кабинет к начальнику железной дороги Вахиду Надирли. И с этого момента произошел перелом событий. После того как я все рассказала, Вахид Мамедович сказал: «В настоящее время республика находится в экономической блокаде. Вся наша промышленность, к сожалению, замкнута на России. И бумажная тоже. Россия на словах говорит одно, а на деле абсолютно никак не поддерживает Азербайджан и сознательно усложняет вопросы, которые мы пытаемся решить самостоятельно. Поймите, все силы руководства отданы на установление перемирия и подготовку подписания контракта по нефтяным месторождениям. Решение этих двух вопросов — жизненно важно для азербайджанского народа. Поэтому не держите в сердце обиды, а у меня есть предложение. Поскольку на тираж в тридцать тысяч действительно нет бумаги, то давайте напечатаем меньший тираж — три тысячи. А на это количество бумагу я найду. Конечно, три тысячи — это очень мало для семимиллионного Азербайджана, но хотя бы на фронте поймут, что что-то делается». Я слушала его прекрасные патриотические слова и думала, а знает ли он, что в бакинских магазинах продают плакаты с полуголыми девицами, напечатанными на замечательной импортной бумаге. Но, конечно, я ничего не сказала, моя обида прошла, и я только радовалась, что, наконец, дело сдвинется с мертвой точки. Через небольшое время бумага для моего фотоальбома действительно поступила в издательство. Потребовались еще какие-то последние приготовления: фольга, краска, обложечная бумага. Казалось, что все готово, но в последний момент выяснилось, что все же придется подождать, когда освободится непосредственно сама печатная машина. Неотвратимо приближался сентябрь, и на этой машине вовсю печатали школьные учебники. Я поняла, что принципиально все вопросы решены, что нет никакого злого умысла, а надо просто набраться терпения и ждать. Ну, а ждать и догонять, как известно, самое трудное дело. Но скучать мне не приходилось. Ведь в этот раз я приехала в Азербайджан со своей дочкой. В Риге кто-то пытался поджечь дверь моей квартиры, где дочь находилась одна в этот момент. К счастью, соседи спугнули их, но мы все очень испугались, последствия могли быть непредсказуемы. Еще год назад моя мама пыталась остановить меня, и сейчас, конечно, она стала требовать этого с еще большей силой. Она даже заявила, что не будет больше «сидеть с моей дочерью». Она полагала, что я не смогу уехать, бросив дочь. Она была права, я не могла ее оставить одну, поэтому взяла дочь, пишущую машинку и вперед, в Баку.

Татьяна Чаладзе (Продолжение следует)

Бакинский рабочий.- 2016.-18 августа.- С.2-3.