Карабахская Отечественная: Снаряды разрывались все ближе и ближе

Часть IV

«Бакинский рабочий» продолжает публикацию глав из документальной повести заслуженного журналиста Азербайджана Татьяны Чаладзе «Карабахская Отечественная: они умирали честно», посвященной азербайджанским солдатам и офицерам — защитникам своей Родины.

Читайте также:

Карабахская Отечественная: они умирали честно – ЧАСТЬ I

Карабахская Отечественная: Передовая и смертельная опасность - Часть II

Карабахская Отечественная: я возвращалась с войны - Часть III

Мы с Азадом Исазаде решили в этот раз поехать на одну из отдаленных позиций в Вагуас, там находился полковник Гамзаев. В этот раз со мной уже почти не говорили по принципу «там опасно, туда нельзя», моя газета, привезенная из Риги, служила пропуском фактически везде. Командный пункт располагался под горкой высотой метров пятьсот, и непосредственно окопы находились наверху. Вот эта небольшая горка и стала моей первой покоренной вершиной в Карабахе.

Подниматься мне было трудно, недавно прошел дождь, ноги скользили по глинистой почве, ухватиться было не за что. Вот я упала и покатилась вниз, но схватилась за куст, а он оказался с колючками — руки расцарапала в кровь. До окопов мы все-таки добрались, я раздала газеты, и ребята от восторга стали стрелять. Я сидела на дне окопа, справа от меня начали стрелять из какого-то оружия, и пустые гильзы посыпались мне на голову. Представьте, я, оглохшая от выстрелов, вдруг чувствую, что в мою голову что-то ударяет, я закричала, что меня убили. Сначала все перепугались, но когда разобрались, смеялись, наверное, целый час. Собрались мы уходить вниз, и здесь я услышала «вз-з». Армяне начали нас обстреливать. Ребята тогда шутили: «К ним тоже, наверное, корреспондент приехал».

Только спустились вниз, как начался минометный обстрел азербайджанских позиций, дороги, по которой мы приехали. Пришлось остаться до утра. Полковник Гамзаев был очень любезен и утром выделил свой служебный «Уазик», чтобы нас отвезли в Агдере, в штаб бригады. Утро было прекрасное, настроение у всех соответственно тоже, машина мчалась, скрипя на поворотах. Вот очередной поворот, и ... небо — земля, небо — земля, небо — земля... звон стекол, скрежет, дикая боль, а потом — тишина...

Я обнаружила себя на асфальте, машина в перевернутом, смятом виде в стороне, чуть дальше от меня лежит Азад, а водитель бегает вокруг и что-то кричит. Я пытаюсь встать и не могу, пробую ползти к Азаду, он весь в крови и не шевелится. Но ползти у меня не получается, как раз наоборот Азад добрался до меня, вместе мы кое-как скатились на обочину, выясняем: «Ты жив?» — «А ты жива?» Прошло какое-то время, понемногу приходим в себя. Оба живы, у Азада все лицо в крови от разбитого стекла, голова кружится, тошнота, ушибы, но в принципе держится. У меня крови мало, я сидела на втором сиденье, и стекла меня почти не задели, а вот двигаться не могу — адская боль в спине. У водителя — ни царапины.

Наконец, на дороге показался грузовик «Урал», который, конечно же, остановился возле нас. Машина, ехавшая в Агдере, принадлежала гянджинскому батальону, в ней были водитель и один солдат. Азаду перевязали голову, меня положили в кабину. Авария произошла, не доезжая Дрмбона, и расстояние до Агдере было еще приличным. От боли я потеряла счет времени, водитель старался ехать помедленнее, чтобы машину не трясло. Не знаю почему, но нас привезли сначала в штаб бригады к Садыхову, помню, когда меня перенесли в легковую машину, чтобы везти в госпиталь, кто-то из стоящих вокруг солдат произнес: «Все, отвоевалась журналисточка, теперь больше не приедет!»

На ходу пытаясь открыть кобуру, к нам бежал комбриг: «Кто?! Кто водитель?!» — а водителя, зная характер Садыхова, Азад предусмотрительно оставил на дороге возле разбитой машины.

В госпитале поднялся переполох: накануне я была у них в гостях и раздавала газеты. Мне сделали обезболивающие уколы, потом рентген, положили в палату. Пришел врач, обработал мои ушибы и царапины. К счастью, рентгеновский снимок показал, что ничего очень страшного не произошло, хотя сильнейший ушиб копчика. Но, безусловно, это было очень болезненно, и потом еще долгое время я не могла свободно двигаться.

Вечером ко мне в госпиталь пришел озабоченный Азад, ночью ему было необходимо быть в Баку, так как утром он должен был вместе с другими представителями Министерства обороны выехать в Газах, на переговоры с армянами. Мне тоже не хотелось упустить такую возможность. Я его убедила, что буду в состоянии поехать с ним в Баку и потом на переговоры, в Газах, тем более что на заднем сиденье служебных «Жигулей» вполне было удобно ехать лежа. Азад пошел собираться, а ко мне пришел начальник Агдеринского госпиталя полковник Курбан Джамалович Курбанов, именно тогда и началась наша дружба, впоследствии превратившаяся в доверительное, теплое общение.

Узнав, что я хочу уехать, он пришел в ужас и категорически запретил покидать госпиталь, однако и я не сдавалась, объяснила, что у меня тоже есть долг журналиста, а это то же самое, что долг солдата. В конце концов, сделав мне полное обезболивание и надавав на дорогу кучу лекарств, меня выпустили. Правда, как потом выяснилось, что все-таки с пожелания комбрига Садыхова: «Пусть уезжает, вдруг с ней опять что-нибудь случится!»

В Баку мы доехали без приключений, и уже в десять часов вечера Азад поселил меня в гостинице «Азербайджан».

На следующий день на переговоры в Газах, на государственную границу между Азербайджаном и Арменией выехала целая делегация, и я в том числе. Там в тот момент были введены совместные посты по охране границы Газах — Иджеван, что позволяло провести очередные переговоры с армянской стороной. Непосредственно к границе мы подъехали на машинах, а дальше пошли пешком на территорию Армении, в Иджеванский район. Прошли мы, наверное, метров пятьсот-шестьсот, подошли к скульптурному сооружению, обозначавшему мать-Армению. Там нас поджидали армяне и представители Международного Красного Креста. И вот уже все вместе снова пошли вперед. Так в первый и в последний раз моя нога ступила на территорию Армении.

Несмотря на то, что все оживленно разговаривали, все равно присутствовала напряженность, ведь хитрость, вероломство армян известны далеко за пределами их республики и даже отмечались в древнем мире. Как известно, армяне гордятся своей древней Киликией, поэтому цитирую: «...коренные обитатели Киликии пользовались дурной славой. По ходячей пословице, самые плохие «к» были киликийцы (на первом месте — Т. Ч.), капподакийцы, критяне» (Эрик Нюстрем. Библейский энциклопедический словарь. Мировая христианская миссия, Торонто, 1985 г.).

Процессия подошла к зданию, напоминающему своеобразный Дом гостей, где непосредственно и проходили переговоры. Вначале журналистам разрешили поснимать на видео- и фотопленку, а потом встреча продолжались за закрытыми дверями, без прессы. Со стороны Азербайджана журналистов было человек десять: с телевидения, радио, газет, Азеринформа, и даже я, иностранный журналист. С армянской стороны был только один пожилой мужчина — корреспондент районной газеты.

Я заметила, что армянские солдаты, крутившиеся вокруг нас, обращают на меня большее внимание, чем на других, и именно ко мне «привязался» тот самый единственный армянский корреспондент — кто я, мол, откуда и зачем. Во время нашего с ним разговора армянские солдаты подошли вплотную и стали настойчиво приглашать меня покататься на машине?!.

Когда я попыталась отойти от них, схватили даже за руку. Тут же подбежали азербайджанские солдаты охраны и только вместе с ними я смогла уйти. В этот момент прояснилась причина особого внимания ко мне со стороны армян, они стали кричать:

«...Ты зачем так говорила по телевизору! Тебя надо убить!»

Действительно, когда я прилетела в Баку с газетами, меня пригласили на телевидение, на интервью, где я рассказала о том, что видела на Сарсангском водохранилище, о том, что со мной произошло в Риге, и свое отношение ко всему этому. Оказалось, что телестанция Иджевана принимает и показывает Азербайджанское телевидение (наверное, выборочно), но, тем не менее, именно меня они видели и, как стало ясно, запомнили. До самого конца переговоров, до того момента, как мы ушли с армянской территории, меня окружали азербайджанские солдаты и потом, когда мы шли по территории Азербайджана, предупреждали о снайперах, от рук которых уже погибли журналисты Илья Лазаревич, Валерий Дементьев. Но все обошлось. Ночевать мы остались в Газахе.

Наутро мы узнали, что в Агдеринском районе произошли нападения армян на азербайджанские позиции. Как раз там, где были мои друзья, с которыми я подружилась в прошлый раз. Прямо из Газаха я поехала в Агдере. Приехала в штаб бригады к Наджметдину Садыхову. На этот раз он был суров — вновь начались боевые действия, и мне здесь делать нечего. Я тоже настаиваю, что у меня разрешение Министерства обороны работать в зоне боевых действий, а он в ответ, что не хочет за меня отвечать и, вообще, чтобы он меня больше здесь не видел. Я обиделась. Взяла свою сумку и пошла в госпиталь к Курбану Джамаловичу. Попросила разрешения остаться на день-два, поработать с санинструкторами, с ранеными и т. д. Он разрешил.

Наблюдая работу госпиталя, я сообразила, что раненых с позиций выносит санинструктор на передовой медицинский пункт, там оказывают им первую помощь, вызывают санитарную машину, которая и привозит раненых в госпиталь. Я поняла, что, находясь в санитарной машине, можно попасть непосредственно на позиции, и для этого совершенно необязательно «беспокоить» комбрига.

На другой день, вместе с фельдшером Мунасибом Бадаловым я выехала в район Дрмбона, на передовой медицинский пункт. Перед этим мы зашли в оружейную госпиталя, и я упросила Али, главного оружейника, выдать мне под расписку автомат, как я говорила, на всякий случай, хотя на какой случай, даже и не представляла. Али сказал, что если я покажу, что умею с автоматом обращаться, то он даст мне его. Было приятно, что то, чему меня научили ребята в штабе бригады, выглядело убедительно, и Али действительно выдал мне автомат, ответственно предупредив, что я могу потерять свою бедовую голову, но не оружие!

Мы приехали в медпункт, где оставили санитарную машину и вещи, после чего направились на позиции. В это время армяне начали наступление на Чылдыран, и сразу же за Дрмбоном, на одной из полян мы увидели измученных солдат, сидевших прямо на земле. Рядом с ними лежали раненые. Вот подъехала грузовая машина, и из кузова на поляну выгрузили двоих мертвых и четверых раненых, так как машина должна была вернуться на позицию с боеприпасами.

Снаряды разрывались все ближе и ближе, были слышны автоматные очереди. На место сбора, как раз, где мы находились, приходили солдаты, измученные, как из фильма про войну с гитлеровцами, с закопченными лицами, с пятнами крови на одежде, казалось, отрешенные, неся на руках своих раненых товарищей.

Дорога из Чылдырана хорошо просматривалась, и я вижу, как по дороге несется «Уазик», а вокруг, то справа, то слева, то впереди, то сзади, встают фонтаны взрывов. Все поднялись и стали смотреть за машиной: «БМП по ним лупит», — кто-то перевел мне. Все затаили дыхание, проскочит или нет?! Потом машина скрылась из виду за горкой, и здесь, на месте сбора, ее ожидали минут через десять.

На меня никто не обращал внимания, притихшая, я сидела на одном из поваленных деревьев и ждала, когда вернется Мунасиб, повезший в госпиталь раненых. Вот подъехал тот самый «Уазик», распахнулись все четыре дверцы, и из машины стали выносить раненых, не помню их точное число, но я удивилась, как они там поместились. Из этой же машины вышел офицер, сел на ствол того же поваленного дерева, закурил. Он просто сидел и ни на что не реагировал, а я, верная своему профессиональному долгу, не выдержала и обратилась к нему с вопросом, что, мол, может испытывать человек, только что избежавший смертельной опасности и, кроме того, спасший раненых. Майор повернулся, взглянул на меня и потом спросил: «А вы, собственно, кто?»

Я отвечаю, что журналист из Риги, из Латвии. Он спросил мои документы — как в таком месте может оказаться иностранный журналист и совершенно один?! Вместе с документами я дала ему газету «Балтийское время», несколько штук которой, сложенными, носила с собой. Уже не один раз эти газеты служили своеобразным символом доверия ко мне. Майор стал смотреть газету, вокруг собрались солдаты. Но в этот момент на одну из сопок вышел армянский БМП и стал нас обстреливать. Солдаты быстро собрались и стали переносить раненых в лесок.

Я растерялась, не зная, что делать. Однако майор, видимо, не без колебаний, предложил мне поехать вместе с ним в штаб. Я согласилась. Конечно, мне стало страшно оставаться здесь под обстрелом, и санитарная машина с Мунасибом почему-то задерживалась, тем более, майор сказал — в штаб.

Моя наивность в то время не знала границ, я действительно не представляла себе линию фронта как таковую, не могла подумать, что она тянется на многие километры и районы республики. Мне казалось, что фронт — это те позиции, на которых я была, а штаб Садыхова — единственный и самый главный.

На том самом геройском «Уазике» мы успели заехать за моей сумкой в полевой медпункт, где в это время все эвакуировались, и выехали на агдеринскую дорогу…

(Продолжение следует)

Фотографии взяты из фотоальбома Т.Чаладзе «Война в лицах».

Татьяна Чаладзе

Бакинский рабочий.-2016.- 11 мая.- С.13.