К юбилею Эльчина: «Серебристый фургон» по-прежнему в пути

К 75-летию народного писателя Азербайджана ЭЛЬЧИНА

Эльчин ворвался в азербайджанскую литературу в одночасье, ярко заявив о себе на рубеже 60—70-х годов так называемыми «абшеронскими рассказами». В это время в современной прозе Азербайджана уже появились такие знаковые имена, как Максуд Ибрагимбеков и Анар. Все вместе они составят замечательную плеяду азербайджанских «шестидесятников», на многие десятилетия вперед определивших вектор и параметры развития азербайджанской литературы. Эльчин был самым молодым из этой плеяды. Он родился в 1943 году в Баку в семье знаменитого Ильяса Эфендиева — основоположника современной азербайджанской драматургии, народного писателя республики. Дилемма «что делать?» перед ним не стояла — с раннего детства у него была одна страсть: Литература. Эта страсть привела его на филфак Азербайджанского государственного университета, а затем в аспирантуру Института языка и литературы имени Низами Академии Наук. В 1968 году в жизни Эльчина случились сразу два знаменательных события: во-первых, его приняли в члены Союза писателей СССР, а во-вторых, он закончил аспирантуру, получив ученую степень кандидата филологических наук. Эти две ипостаси — ученого-литературоведа, автора ценных научных монографий и художественно-эстетических исследований и в то же время блестящего прозаика, драматурга, эссеиста — будут органично сочетаться в его творческой судьбе, взаимно дополняя друг друга. В 1975 году в издательстве «Молодая гвардия» вышел в свет первый сборник рассказов Эльчина на русском языке под названием «Первая любовь Балададаша» с послесловием Льва Аннинского, в 1978 году журнал «Юность» опубликовал повесть «Серебристый фургон», вскоре в Москве вышла вторая книга Эльчина с одноименным названием, вызвавшая бурю откликов и даже полемику российских критиков в «Литературной газете». К молодому прозаику пришла подлинная известность. Его называли «импрессионистом», «истым романтиком», его светлые, лиричные рассказы сравнивали с акварелями знаменитого художника Саттара Бахлулзаде. Лев Аннинский посвятил прозе молодого Эльчина несколько глубоких статей, пытаясь сквозь постижение его литературных героев и характеров нащупать специфику молодой азербайджанской прозы, ту «изюминку», благодаря которой она отличалась от прозы и грузинских, и литовских, и российских «шестидесятников». «Эльчин любит чудеса, — писал в одной из своих статей Л.Аннинский, — он легкий и добрый сказочник, он грустный волшебник, он импрессионист, предпочитающий мерцающие, золотистые, серебристые краски… Есть своя прелесть, своя подкупающая сила в его прозе. Есть в ней возвышение, воспарение, очищение от повседневного. И есть поэзия — поэзия многолюдных кварталов, где в послевоенные годы колобродили голодные, едва выжившие, осиротевшие бакинские ребята — те самые, которые теперь выросли…» В 1977 году рассказ «Талвар» («Навес»), опубликованный в журнале «Смена», получил премию как самый лучший рассказ 1977 года, а сборник повестей и рассказов «Смоковница», изданный фантастическим по нынешним временам тиражом в 235 тысяч экземпляров, был удостоен одной из самых престижных в Советском Союзе премий — премии Ленинского комсомола. Кстати, в 1983 году «Литературная газета» также отметила Эльчина специальной премией — как самого активного автора. На 80-е годы ХХ века приходится расцвет дарования Эльчина-прозаика, он создает крупные романные полотна «Махмуд и Мариам» (1983), «Белый верблюд» (1985), «Смертельный приговор» (1989), которые переводятся на многие иностранные языки и впоследствии экранизируются. Проблема нелегкого нравственного выбора, подлинной человеческой свободы, вечные вопросы добра и зла, любви, смерти и бессмертия — в центре внимания Эльчина, который в своих романах поднимается до масштабов эпического повествования. Конец 80-х — начало 90-х годов — тяжелый период в творческой биографии и духовных поисках Эльчина. Начало карабахского конфликта, наплыв беженцев из Армении, трагедия «Черный январь», распад большой страны, смена общественно-политических формаций и наступившая на постсоветском пространстве смута — все это тяжким грузом давило на писателя, который, по его собственному признанию, не мог заставить себя взяться за перо. Все вокруг казалось зыбким, пустым и бессмысленным. Спасли, как это часто бывало, книги, литература. Впрочем, послушаем самого Эльчина: «В минуты особенно мрачной тоски потянуло к книжной полке, причем к тем вещам, которые читал в молодости, в отрочестве. Перечитал «Робинзона Крузо». Потом открыл томик Мольера. Казалось бы, где Мольер с его комедиями, а где — я… Гнетущая атмосфера изнасилованного города, чрезвычайное положение, конфронтация в обществе. Но вдруг, неожиданно для себя самого, сажусь за машинку и начинаю переводить одну из мольеровских пьес. В тот момент меня абсолютно не интересовало, есть ли она уже на азербайджанском, для чего я вообще это делаю. Так, «одним махом», перевел «Плутни Скапена» и «Жоржа Дандена». Потом обратился к литературе о Мольере, перечел все, что было у меня дома и что можно было достать в библиотеках, — начиная от пьесы Булгакова и кончая статьями, посвященными азербайджано-французским литературным связям. Все это впоследствии «вылилось» в большой очерк о писателе, а затем — в книгу «Комедии Мольера» с моими переводами и большим предисловием к ним. Одним словом, контраст между тем, чем я тогда занимался, и тем, что происходило вокруг, был поразителен и до сих пор для меня необъясним. После этого внутри словно что-то повернулось. Я даже писать стал как-то по-другому. Отложил в сторону свой роман о шахе Исмаиле-втором, монографию об ашугской поэзии и занялся абстрактно-сюрреалистическими экспериментами. Все эти вещицы я назвал «Рассказами в диалогах»… Постепенно жизнь вошла в свою колею. Я снова засел за машинку и (опять неожиданно) впервые в жизни написал комедию. Сейчас эта пьеса называется «Ах, Париж, Париж!» Быть может, переводы и комедия и были той отдушиной, которая помогла пережить все это». Да, что-что, а расставаться со своим прошлым смеясь Эльчин и его герои умеют. Правда, смех этот временами очень грустный и многие комедии напоминают скорее трагифарс, но это и понятно: Эльчин — носитель больших литературных традиций и потому не может позволить, чтобы в его пьесах звучал бездумный смех, смех ради смеха, ради забавы и развлечения. Да и самые его веселые пьесы повествуют о вещах далеко не радостных, в основе комедий — все те же размышления писателя о смысле жизни, о любви и коварстве, о порядочности и подлости, о вечных человеческих ценностях и их девальвации в современный век. Пьесы Эльчина — «Здравствуйте, я ваш дядя», «Мой муж сумасшедший», «Мой милый сумасшедший», «Шекспир», «Убийца» и другие — стали новым словом в творчестве самого писателя, но в то же время серьезным явлением в современной азербайджанской драматургии. По верному замечанию посла Азербайджана в России Полада Бюльбюльоглу, со временем «появилось новое художественно-эстетическое понятие в азербайджанском искусствоведении: «Театр Эльчина». Пьесы этого автора с успехом ставятся в театрах Москвы и Санкт-Петербурга, Анкары, Стамбула и Лондона. … В 1975 году Эльчин был избран секретарем Союза писателей Азербайджана, став самым молодым руководителем творческого союза за всю историю этой организации. В конце 80-х годов возглавил общество «Вэтэн» («Родина»), стоял у истоков наведения культурных и человеческих мостов с соотечественниками, проживающими за рубежом. С 1993 по 2018 год (около четверти века!) Эльчин курировал гуманитарное направление в Кабинете Министров, явившись непосредственным и активным участником строительства молодой азербайджанской государственности. Однако своему истинному призванию — литературе — он не изменял никогда. Эльчин часто выступает с концептуальными статьями по проблемам современного литературного процесса, их уже набралось не на один солидный том. Пишет новые пьесы. А не так давно он подарил азербайджанским книгоманам новый роман, на сей раз на историческую тему, под названием «Голова». Роман был горячо встречен поклонниками творчества этого маститого азербайджанского писателя, тем более что мы все изголодались по образцам серьезной художественной литературы. О романе по сей день спорят в литературных кругах, дискутируют на культурологических сайтах, пишут целые исследования. Он никого не оставил равнодушным, и это — показатель настоящего успеха в пору, когда писатели давно перестали быть властителями дум и законодателями моды в современном обществе. Формальный сюжет романа — завоевание Российской империей Закавказья в конце XVIII—начале XIX века. В романе присутствует широкий геополитический фон, а именно: борьба между великими державами Францией и Великобританией, Россией и Османской Турцией, а также иранскими правителями Каджарами за сферы влияния и параллельно с этим борьба за выживание мелких грузинских царств и азербайджанских ханств в Закавказье. Но это именно формальная, внешняя канва романа, созданного, несомненно, в лучших традициях реализма ХХ века. Куда важнее его внутренние коллизии, отражающие самый сложный и противоречивый спектр человеческих взаимоотношений и эмоций. В романе немало интереснейших персонажей, каждый образ — целый мир со своими страстями, чувствами и привязанностями. Они цепляют тебя за душу, запоминаются, не оставляют тебя в покое и после прочтения романа. И в этом, и в других своих крупных произведениях Эльчин не предлагает никаких рецептов спасения человечества, он не преподносит никаких уроков. Он просто говорит нам о том, что надо внимательнее всматриваться в свое прошлое, знать его, помнить о нем, чтобы не потерять свое будущее... Его проза не дидактична, она не призвана врачевать человеческие души. Его цель в другом: заставить человека стать реалистом, помочь ему увидеть мир без розовых красок. И в то же время поощрить непрестанное стремление к мечте. Ведь в сущности, как написал Эльчин в одном из своих эссе, опубликованных в знаменитой «Литературной газете», писатель по природе своей является самым большим мечтателем... К счастью, при всех своих званиях и регалиях (народный писатель Азербайджана, кавалер ордена «Истиглал», многочисленные награды и премии России, Турции, Франции и др.) Эльчин не превратился в «литературного генерала», потому что остался человеком ищущим и сомневающимся. Вечно неудовлетворенным собой и вместе с тем очень счастливым. Наверное, потому, что с ним по жизни идет его главная страсть — Литература, которой он служит искренне и беззаветно вот уже более полувека. В свое время русские газеты и журналы, российские критики и литературоведы открыли всесоюзному читателю прозу Эльчина. Однако сегодня его больше знают и любят в братской Турции, в странах так называемого «дальнего зарубежья». Вдумчивый российский читатель, некогда воспитанный на прозе Думбадзе, Айтматова, Эльчина, сейчас отдален от национальных литератур постсоветского пространства. И это, конечно, грустно. Ибо литературная нива, которая взрастила талант Эльчина, при всей ее безбрежности, прежде всего отмечена именами великих русских классиков — Чехова, Толстого, Шолохова. В своих литературных дневниках «Время и Слово» Эльчин не раз признается в любви к русской литературе. Отец Эльчина как-то упрекнул его в том, что он идеализирует Льва Толстого. «Идеализирую ли я Толстого? — задает себе в душе вопрос Эльчин. — Нет. Все дело в том, что Толстой не позволяет идеализировать себя, ибо, как ни идеализируй его, «старец Толстой» все равно выше сотворенного тобой идеала». В дневниках Эльчина я наткнулась на самую емкую и лаконичную характеристику творчества классика азербайджанской литературы Джалила Мамедкулизаде. Интересно, что характеристика эта озвучивается устами выдающегося российского мыслителя Петра Чаадаева: «Перелистывая П.Чаадаева, наткнулся на одно его признание и, как это ни странно, перед глазами у меня возник образ Мирзы Джалила. Чаадаев пишет: «Я не умею любить Родину с закрытыми глазами». *** «Какие нравственные ориентиры поддерживают вас в это сложное время?» — спросила я Эльчина в одном из своих интервью для «Литературки». «Иногда, размышляя над этим, я впадаю в пессимизм, даже в панику, — ответил писатель. — С самых древних, незапамятных времен литература «сеяла разумное, доброе, вечное». В перманентной борьбе добра со злом писатель, естественно, был союзником добра. Мировая литература родила таких гигантов, как Гомер, Шекспир, Физули, Гете, Толстой. Вы спросите — от чего же я впадаю в панику? Да ведь ничего не изменилось в этом подлунном мире. И поединку добра со злом не видно конца. Литература не в состоянии сама по себе что-либо изменить в мире или в человеческой натуре. Это меня угнетает. А с другой стороны, представьте себе на миг, что нет Гомера, Низами, Шекспира. И что тогда? Мрак, пустота, бездна! Знаете, в самые тяжелые моменты жизни я почему-то вспоминаю о Дон Кихоте. И мне становится легче. Да, литература не в силах спасти все человечество, но она может помочь одному человеку. А это тоже, согласитесь, немало…» Я безмерно уважаю своего старшего друга и коллегу за его «таинственную страсть» (как назвал Василий Аксенов верное служение литературе), за его многолетнюю преданность идеалам шестидесятничества, за его бескорыстное служение Слову… А такое Слово, как известно, пребудет вечно!

Эльмира Ахундова

Бакинский рабочий.-2018.- 15 мая.- С.7.