Натиг Расулзаде: «Однажды я отобрал у незнакомца ручку и газету, чтобы записать пришедшие внезапно мысли»

5 июня — юбилей у одного из самых любимых и ярких писателей Азербайджана Натига Расулзаде. А буквально накануне этого знаменательного события Президент Азербайджана Ильхам Алиев присвоил Натигу Расулзаде почетное и заслуженное звание народного писателя. Натиг Расулзаде — член Союза писателей СССР, член правления Союза писателей Азербайджана, Союза кинематографистов и Союза театральных деятелей Азербайджана, вице-президент ПЕН-клуба, автор более 50 книг, изданных в Баку, Москве, странах Европы, автор сценариев художественных фильмов и пьес, лауреат многих отечественных и зарубежных литературных премий, заслуженный деятель искусств, кавалер ордена «Шохрат», Президентский стипендиат, народный писатель Азербайджана. — Натиг муаллим, недавно Президент Азербайджана подписал Распоряжение о присвоении вам звания народного писателя. Еще раз поздравляем вас с этим званием, но хочется узнать, что вы почувствовали в первую очередь, когда узнали эту новость? — Естественно, радость. Я благодарен господину Президенту за это высокое, самое высокое в нашей стране почетное звание для деятелей культуры, благодарен за то, что Президент столь высоко оценил мое многолетнее творчество, и выражаю свою признательность за всех награжденных деятелей искусства. Потому что, как и великий Гейдар Алиев всегда держал в центре внимания известных, выдающихся творческих личностей, постоянно помогал им, а в годы советской власти многих из азербайджанских деятелей искусства и науки, в том числе и меня, буквально спасал от зубов цензуры, от непонимания и недоброжелательства московских высокопоставленных чиновников, так и наш уважаемый Президент Ильхам Алиев постоянно и неустанно заботится о творческой интеллигенции, хорошо понимая, что именно она идет в авангарде движения народа. — Несколько лет назад в интервью вы рассказали, что в детстве мечтали стать… продавцом мороженого. Потом вы хотели стать скульптором. Про причину желания стать продавцом вы тогда сказали, а про скульптора — нет. Можете рассказать? И как это привело к тому, что в итоге вы стали писателем? Или, может быть, именно такое многообразие целей и интересов и привело к этому, ведь, будучи писателем, вы можете стать… всеми? — Это верно. Ну, мечта стать продавцом мороженого держалась у меня примерно до шести лет, когда я любил мороженое и считал, что его можно есть вместо обеда. А насчет скульптора… Видите ли, у нас в роду, и с маминой стороны, и со стороны отца, были известные художники и скульпторы, мне нравились их работы, и постепенно я стал учиться лепить. Это, кстати, отражено в моем романе «Гольфстрим». Потом это увлечение прошло, хотя многие профессиональные скульпторы отмечали во мне, одиннадцатилетнем подростке, зачатки скульптора, которые со временем могли бы развиться в профессию. Но, видимо, это во мне было, просто призвание к творчеству, необходимость выплеснуть накопившийся заряд способности созидать плавно перешли в литературу. К тому же я очень много читал, и часто родители даже делали мне замечания, что это отнимает у меня время, необходимое для уроков. Но я читал запоем нашу отечественную литературу, русскую классику, зарубежных авторов, я был ненасытен в чтении художественной литературы. Меня поражало, как именитые классики словом создают живых людей, с которыми потом еще долго мысленно общаешься, которым хочется подражать. — В ваших произведениях немало мистики, сюрреализма, иносказаний. Хочется понять, откуда все это? Вы сталкивались с чем-то подобным? Или все объясняется рационально, то есть вы просто пытаетесь «моделировать» иное развитие событий, фантазируя на эту тему с разных «ракурсов» возможного будущего? — Этот жанр, жанр мистики невозможно объяснить, это делается не специально, а материал ведет за собой, и ты вдруг видишь, что он повел тебя совершенно по иной дороге, которую ты планировал в начале работы. Что-то несбыточное, то, что можно не только понять, но ощутить, на что можно откликнуться только чувствами. Что-то, не до конца объяснимое, как наши сны, приходит в твое произведение, и ты следуешь за ним, не зная еще, к чему это в итоге приведет, и работаешь, как в полусне. Но потом приходит пора проснуться: начинаешь редактировать, и тут уже однозначно подключается работа мысли, мозга. Редактируя произведение, ты стремишься сделать его максимально доступным для читателя. — То есть когда вы говорили в интервью в рубрике «Правила жизни» о вдохновении, вы говорили как раз об этом. Но тогда же вы рассказали о том, что однажды в таком состоянии писали двое суток, а потом написанное сбылось. Можете рассказать, о чем писали? И повторялось ли такое состояние потом? И почему при этом вы говорите, что «спрограммировать» собственное будущее невозможно? — Я и сейчас это утверждаю. Невозможно. Но чтобы оно, неспрограммированное будущее, было для тебя позитивным, надо жить по совести. Что касается случаев, когда написанное мной претворялось в жизнь, их было немало. Но это было не так конкретно, мол, написал о смерти прототипа, и человек в реальной жизни умер. Это было… как бы сказать — в общих, размытых чертах, но итог был ожидаемый, что да — именно то, что ты держал в мыслях, держал в душе, когда писал это произведение, это сбылось. — Вы недавно буквально «на лету» ответили на вопросы в рубрике «Пять книг», но она ограничена количеством книг, и понятно, что их намного больше. А можете сказать, творчество какого писателя когда-то произвело на вас очень сильное впечатление? Были ли среди них те, кто тоже писал на мистические темы? — Я начал читать и через какое-то время начал писать в советский период нашей истории, и с мистикой в литературе была, так сказать, напряженка. Подобных книг, несмотря на то, что по всему миру их издавали и охотно покупали, в нашей «самой правильной» стране, в СССР, фактически не было из-за свирепствовавшей в те годы цензуры. Но впечатление на меня производили многие писатели, которых нормальный ребенок, подросток в те годы, в отличие, к сожалению, от теперешнего времени, читал — это Майн Рид, Фенимор Купер, Катаев и многие, многие другие. — А кого из современных авторов вы читаете? — Очень интересных авторов выставляет известный московский сайт Литрес, кстати, ваш покорный слуга тоже там активно выставляется. Читаю Устинову, Маринину, Мураками, когда бывает время. Но его, к сожалению, совсем немного остается на чтение, потому что хочется еще более активно работать, учитывая возраст. Хочется, чтобы после меня остались произведения, которые на долгие годы переживут своего автора. А для этого надо работать, вкалывать изо всех сил, изо всех оставшихся сил, так сказать… — Вы по натуре — бунтарь, в детстве были хулиганом и превыше всего цените свободу. Не стали ли именно эти черты вашего характера причиной того, что именно вы в свое время совершили революцию в отечественной литературе (и не только азербайджанской, потому что дело было еще в бытность СССР), начав писать на тему эротической любви? И не видите ли вы некоторую схожесть желания отрицать ее наличие между людьми сегодня так же, как в прошлом веке в Союзе? — Отрицать наличие эротической любви? Сегодня? Кто же на это осмелится? В Советском Союзе просто не принято было об этом громогласно говорить, чтобы, якобы, не подражать западной литературе, которая и в хвост, и в гриву эксплуатировала эту тему, потому что все западное и, в том числе, их «загнивающее искусство» было чуждо советской идеологии. Сейчас, напротив, наблюдается явный перегиб в этом отношении, я имею в виду не только у нас в стране. Вы обратите внимание на передачи, скажем, «Камеди клуб» или даже «КВН»! Ведь повально шутки с сексуальным оттенком, с эротическим запашком, а порой даже откровенно порнографические. Это, я считаю, перегиб. Все хорошо в меру, а если чувство меры отказывает, особенно в литературе, особенно в обнародованных шутках — это уже не есть хорошо. Ферштейн? — Ферштейн. А что вы ощущаете, когда заканчиваете очередное произведение? Какие это чувства, эмоции? Всегда ли вы довольны написанным? И не было такого, чтобы после завершения работы и выхода книги вы сами говорили себе: «А можно же было вот еще это добавить»? Не ощущали ли недовольства собой? — Недовольство собой должен, я считаю, ощущать постоянно каждый талантливый писатель, оно — двигатель творчества. Писатель, который считает, что каждое его слово — это истина в последней инстанции, это конченный, забронзовевший писатель, и уже даже не писатель. Когда заканчиваю произведение, временно ощущаю некую пустоту в душе, хочется пожить еще своими, уже созданными героями, пообщаться с персонажами, но… труба зовет, и надо думать о следующем. Я вообще не люблю оглядываться на сделанное, я хочу всегда стремиться вперед, считаю, что еще не время оглядываться на сделанное, подводить итоги. А добавлять в уже написанное можно бесконечно. Над одним произведением можно работать всю жизнь. Я и работаю. Просто там сюжеты и герои совершенно разные. — Каким своим произведением вы гордитесь сильнее всего? Или у вас к каждому одинаковое отношение? — Горжусь, наверное, не совсем точное слово. Но многие мои произведения мне нравятся, хотя опять же, я не оглядываюсь и редко перечитываю их. Перечисление может занять много времени, ведь у меня сотни произведений, из них десятки любимых, те, которые я считаю на сегодняшний день вершиной своего творчества — «Дом», «Брат», «Всадник в ночи», «Окно», «Спаси и помилуй», «Гольфстрим», «Фотографии отца»… Скажите, когда остановиться. — Сегодня в Сети появилось очень много коучей, которые обещают научить за три месяца написать книгу. Над этим иронично подтрунивают состоявшиеся авторы, но, тем не менее, желающих посетить их тренинги за немалые, кстати, деньги, тоже немало. А как вы считаете, можно ли на самом деле кого-то научить быть писателем? И тем более научить сотворить бестселлер за три месяца? — Научить стать писателем невозможно, но научить писать можно. Писательство — это профессия, которая изначально живет в твоей душе, в твоем сердце, и если эта профессия не проснулась в тебе, ее никто посторонний не сможет разбудить, потому что ее там нет. А насчет инструкций, учебников и прочего… Особенно их много в области кино, потому что кино — наиболее прибыльная отрасль, и все стремятся стать кинодраматургами и заработать побольше денег. Но я всегда говорил своим студентам: «Не обольщайтесь, идите своей дорогой, найдите свой путь, все эти инструкции написания сценариев по американской системе, по французской системе — все это клетка, которая будет только ограничивать вашу творческую свободу. Поэтому не читайте, пишите сами, и тогда вы сами создадите законы, по которым надо писать сценарии». — Что важнее для современного писателя: писать то, что стопроцентно «взорвет» (это можно понять, проанализировав рынок), или то, что, как говорится, не можешь не написать? Грубо говоря, можно ли просто писать, опираясь на нынешний вкус среднестатистического писателя с расчетом, что точно заработаешь на этом, или все же это идет против каких-то внутренних правил? И как часто эти составляющие могут совпасть? То есть писать о том, что реально волнует, но при этом попасть в ТОП? — Это все индивидуально, вообще писательство — пожалуй, самое индивидуальное творчество. Иные пишут, чтобы прославиться и заработать, и у них получается, другие — из других побуждений, и результат тоже положительный. Ведь от читателя тоже многое зависит, от того, кто и кого читает. Одни читают «Мурзилку», другие — Сартра и Достоевского, Физули и Насими. Лично я ничего взрывать не хочу и пишу именно так, как советовал великий Толстой: «Пишите тогда, когда не можете не писать». Это верный совет, надо писать то, что измучило тебя, просится на бумагу, на экран монитора. — Проживаете ли вы жизнь своих героев? Бывает ли так, что первоначальная задумка линии их судеб меняется? Многие писатели говорят, что они хотели написать одно, но «их герой заставил их», и так далее. Может ли быть такое, то есть бывает ли, что герой действительно начинает жить своей жизнью и «диктует» автору свои дальнейшие поступки, или это просто выдумки некоторых авторов? — Нет, это не выдумки. И самое замечательное в литературном произведение именно то, что герой со страниц оживает, становится живым, интересным, о котором долго думаешь, размышляешь. Когда умер герой романа Маркеса «Сто лет одиночества», полковник Буэндиа, жена писателя вспоминает, как он посреди ночи вошел к ней в спальню и горько оплакивал смерть своего героя. — Несколько лет назад вы говорили, что хотели бы поверить в Бога, но у вас не получалось. А недавно в одном из интервью сказали, что «каждое произведение, состоявшееся и удовлетворяющее автора, — это подарок Всевышнего. Потому перед работой я всегда обращаюсь к Нему — дай мне написать нечто стоящее, дай мне удивить самого себя». Получается, вы поверили? — Я верю в Бога, но мне хотелось бы верить в Него всей своей душой, а это мне пока не позволяют мои мозги, я все ставлю под сомнение, все анализирую — такой у меня характер. Но верить искренне очень хочется, потому что хочется переложить всю ответственность за свои ошибки и просчеты на Него. — Как вы пишете? То есть вы отводите для работы какое-то определенное время, или же, если, что называется, «пошла мысль», не отрываетесь от работы долгое время? — Пишу по-разному. Писательской дисциплины, о которой я много говорю во всех интервью, мол, писатель должен работать как носитель любой другой профессии — врач, учитель, инженер, рабочий — с утра до вечера, я еще недостаточно приобрел. Часто бывает импульсивно, среди ночи, что-то разбудит и заставит работать… Приходится соответствовать. Пишу, конечно, никуда не денешься, но тяжело, в молодости только так и работал, справлялся… — Бывает ли у вас так, что какая-то деталь, диалог, черта героя или поворот сюжета настигают вас в неурочное время, когда рядом нет возможности записать? Что вы делаете в таких случаях? Не забываете ли потом? — Однажды я утром бегал по бульвару. И одновременно раздумывал над новой вещью, которая была в работе, и вдруг меня буквально пронзила великолепная мысль. При мне ничего не было — ни бумаги, ни карандаша. А на скамейке сидел молодой человек, разгадывающий кроссворды. Я подбежал к нему, так что он перепугался, отнял без слов ручку и газету и на коленях под его перепуганным взглядом, на краешке газеты вкратце записал мысль, пока не улетела. Ведь мысли очень любят улетать, причем со скоростью света. Я считаю, что самое трудное, самое тяжелое в работе писателя — это вовремя ухватить мысль за хвост и зафиксировать ее, записать, пока не улетучилась. Правда, потом эти мысли возвращаются, но мне кажется, не в такой тонкой, нежной, неуловимой форме, как первоначально. — Вы часто говорите о друзьях, о том, что у вас есть друзья, с которыми вы дружите уже десятки лет. А ведь многие сегодня часто сетуют, что дружбы нет, предъявляя высокие требования к другим, но не к себе. Судя по вашему опыту, вы другом быть умеете. А можете сказать, что это такое — быть другом? — Быть другом — это умение прощать ошибки друзей. И еще, нельзя предъявлять друзьям слишком высокие требования, которые им не под силу, это может разрушить дружбу. Мы умеем прощать ошибки друг друга, потому так долго и длится наша дружба. — Кого вы сами называете другом? И есть ли в дружбе некие «градации», допустим, от приятеля до друга? — Конечно. Приятель — тот, с которым приятно проводишь время и только. Друг — это человек, на которого всегда можешь опереться. — Можно ли дружить с женщинами? Или вы тоже ставите женский пол перед суровой реальностью: женской дружбы нет, а с мужчинами невозможно, и получается, что им не с кем дружить? — Можно. У меня есть друзья-женщины, очень достойные люди. Одна из них — наш известный народный писатель Эльмира Ахундова. Это талантливейший журналист, писатель-публицист, широкой души человек, очень добрый, отзывчивый друг, друг, который стоит сотни мужчин. — Да, она замечательный человек. А согласны ли вы с тем, что любви все возрасты покорны? — В моем возрасте остается только согласиться, как же иначе? — Вы говорили, что нет смысла слишком погружаться в профессию или образ жизни людей, которых описываешь в книге. Ну, допустим, многие месяцами живут в сумасшедшем доме, если пишут о человеке, который через это прошел. А как вам удается так «мимикрировать», создавая столь разные образы? Вы чувствуете людей изнутри? Как? — Здесь необходима фантазия, а чего-чего ее, слава Богу, у меня в избытке. Эльмира Ахундова недавно в своей статье назвала мою фантазию необузданной. Надо домысливать. Ведь если твоему герою отрезало ногу, ты же не ляжешь под трамвай, чтобы пережить его ощущения. — Вам все так же не нравится, когда вас называют «Кавказским Кафкой»? А как вы относитесь к самому Кафке? — Я люблю Кафку, это один из моих любимых писателей, отношусь хорошо, надеюсь, и он бы относился ко мне неплохо, жаль, умер молодым. Можно много говорить об этом писателе. Мне многие говорят, что ты мрачен, как Кафка, но я временами мрачен в своих произведениях. В остальном я весел. Творчество и жизнь — это весы. Если писатель мрачен по жизни, то, как правило, он бывает очень остроумным и веселым в своих книгах, и наоборот. — У Вас бывает депрессия? Если да, то как вы с ней справляетесь? — Бывает. Справляюсь. Не буду распространяться. — Помните ощущения выхода первой книги? Какие были? И похожи ли они на те, что бывают сейчас, после выхода очередной книги? — Я был очень молод, и когда получил из типографии первую книгу, то шел по улице, и мне казалось, все смотрят на меня и думают: «Вот идет писатель». Конечно, сердце стучало так, что прохожим было слышно. Я был рад, горд, честолюбие временно получило свою пищу и заснуло. — В своих произведениях вы часто пишете о Баку. Что вам нравится и что нет в современном Баку? Ностальгируете по старому городу или относитесь спокойно к изменениям, связанным с новым образом жизни горожан уже мегаполиса? — Я не ностальгирую по старому Баку, хотя и вырос на тех кривых грязных улочках, потому что прекрасно понимаю, что любой город должен развиваться, и город, который остается длительное время, десятки лет таким же, как и был, это — мертвый город. А своим городом я горжусь, потому что он стал в один ряд по красоте и развитию с самыми известными городами Европы. Я горжусь, что мои зарубежные гости, приезжающие время от времени ко мне, не могут поверить, что за короткий срок наш город, мой родной Баку стал еще красивее, еще величественнее, еще прогрессивнее. Это мой город, я его люблю. — Благодарю за интересную беседу!

Натали Александрова

Бакинский рабочий.-2019.- 8 июня.- С.5.