Выход на сцену - это некий мистический акт

Авез Абдулла: Живой образ персонажа должен оставить след в душе зрителя

Известный азербайджанский оперный исполнитель, лауреат международных конкурсов Авез Абдулла, который блистает на европейской сцене, своим уникальным певческим и артистическим талантом завоевал сердца не только азербайджанских, но и зарубежных любителей оперного искусства.

Более десяти лет он выступал на сцене Азербайджанского государственного театра оперы и балета имени М.Ф.Ахундова, а ныне является ведущим солистом Национального театра Манхайма (Мангейм, Германия), прославляя оперную школу Азербайджана за рубежом.

Авез Абдулла - человек, сердцем, всей своей сутью привязанный к Родине, поэтому связи с ней ни на минуту не прерывает, тем более что здесь остается его родня.

Газета «Бакинский рабочий» предлагает вашему вниманию эксклюзивное интервью, в котором Авез Абдулла рассказывает о своей творческой деятельности и о себе.

- Авез, лет девять назад вы получили приглашение в Германию и с тех пор ваша творческая деятельность в основном связана с этой страной. Что этому предшествовало?

- Приглашение принять участие в постановках двух известных театров Берлина - Штатс-опер, Комише-опер, а также в Штутгарте в постановке оперы «Набукко» Верди. Уже через год, получив приглашение, стал солистом Национального театра в Бонне. Проработал там два года, а сейчас являюсь ведущим солистом Национального театра Манхайма.

Театр в Бонне стал для меня своеобразным трамплином, в Манхайме же я попал в театр, который до пандемии считался по репертуару самым большим в Германии. Там идет очень много спектаклей, постановки совершенно разные, очень много модерн-постановок, из которых что-то бывает близко к сердцу, что-то не очень, но эксперимент - это всегда что-то новое. Не всем угодишь, даже солистам, не то что зрителям, но без новаторства, конечно, нельзя, иначе оперная постановка может восприниматься как «нафталиновая».

- В какой из таких новаторских постановок вам довелось участвовать?

- В памяти сохранилась постановка оперы «Царская невеста» Римского-Корсакова, которую ставил в берлинском Штатс-опер режиссер Дмитрий Черняков. Он сейчас один из самых востребованных молодых режиссеров мира, у которого намного лет вперед запланированы спектакли в самых престижных театрах планеты. В Берлине он осуществил постановку, в которой мне посчастливилось создать образ боярина Грязного. Это была прекрасная модерн-постановка, на сцене все было в движении: камера, операторы, и у нас, артистов, было ощущение, что мы участвуем в киносъемках, что реально снимается фильм. При этом замысел композитора почти не претерпел изменений, все было сделано с умом, очень красиво и на высочайшем уровне. Это было огромное наслаждение.

Потом мне пришлось участвовать в Манхайме в немного странном для меня формате. Это была постановка оперы «Травиата» режиссером, имя которого сейчас не вспомню, хотя это один из известных немецких режиссеров. В этом оперном спектакле лица у всех артистов были закрашены как маски, причем у каждого, в зависимости от персонажа, были соответствующий цвет костюма и соответствующая маска на лице. Вся опера была поставлена по законам геометрии. У каждого персонажа была определенная зона, в которой он мог двигаться. Допустим, Жермон, мой персонаж, просто вышел, спел весь дуэт. Его выход был весь по диагонали: из глубины сцены он шел вперед, а руки выделывали какие-то движения, будто по ним проходил ток. Виолетта и Альфред пели свои любовные дуэты, двигаясь параллельно друг другу, без прикосновений. Вначале это казалось странным и смешным, хотя у каждого актера были свои продуманные движения для выражения определенных чувств персонажей. В этом было некое сходство с Театром Кабуки, или с индийскими танцами, где каждый жест что-то означает. И это было очень оригинально. А зритель считывал, все понимал и получал от этого, судя по реакции зала, огромное удовольствие. Это была очень оригинальная, необычная постановка. Зритель и мы, актеры, это оценили, хотя поначалу испытывали внутренний протест: ну что это такое, как можно ставить солистов в такие условия, когда чувства надо выражать не голосом, пением, не так, как десятилетиями было принято, а жестами, каждый из которых со своей геометрической фигурой, чистой геометрией?!

- Очень непривычная концепция…

- Этот спектакль стал одним из самых любимых и прочно вошел в репертуар.

- Скажите, в вашей работе над образом что-то изменилось?

- От образа к образу, конечно, взрослеешь, меняется восприятие музыки, более ответственной становится работа… С каждым разом все больше понимаешь, что выход на сцену - это некий мистический акт, в котором, соединяя музыку, слово и артистическое действо, ты включаешь в себе некую алхимию, в которой прямо на сцене должен родиться живой образ персонажа. Он должен оставить след в душе зрителя, а иначе зачем выходить на сцену. Это все - очень тонко, высокое искусство. С возрастом, с опытом я стал чувствовать большую ответственность за каждый свой шаг, каждый жест, каждое слово и сейчас с большим волнением и трепетом выхожу на сцену, но, находясь в образе, ощущаю особую гармонию.

- Артисты порой признаются, что не на каждой сцене они себя комфортно чувствуют, и это невольно отражается на исполнении, а как у вас?

- Комфорт зависит от атмосферы зала, от того, как люди к тебе относятся, как принимают. Это все чувствуется. В Берлине, в Театре Комише-опер у нас был роскошный спектакль - опера Прокофьева «Огненный ангел». На сцене были солисты высочайшего мирового класса - Светлана Создателева, Дмитрий Головнин. Я играл одну из главных ролей - рыцаря Рупрехта. Режиссер все продумал до мелочей, на сцене было много больших передвижных стен-блоков, которые перемещались буквально каждые две минуты. Огромные, массивные, тяжелые стены… Технический состав, мимансы, были в костюмах и как актеры дублировали мой образ. Десять человек были одеты как я, даже лица им сделали одинаковые. Это были клоуны… и то же самое у солистки. И все вместе как швейцарские часы, никаких накладок в течение спектакля не было. Успех был просто ошеломляющим, они повторили этот спектакль через год, и успех был ничуть не меньшим. Билеты были раскуплены на все восемь спектаклей, и на каждом зал аплодировал стоя.

- Я вспоминаю о вашей мечте спеть Яго. Об этом вы как-то сказали в одной из наших бесед…

- Мне посчастливилось его спеть. Это было в Германии, во Франкфурте. Замечательная постановка, но дебют мой состоялся в Чили, в Сантьяго, где Отелло исполнял Кристиан Бенедикт, литовский драматический тенор. Дирижером постановки был итальянец Антонелло Алиманди. На этой постановке я пережил не связанное с ролью небольшое потрясение. В спектакле есть момент, когда Отелло вручают письмо из Венеции, в котором его отзывают обратно, то есть фактически снимают с должности. Он читает письмо и, будучи в разъяренном состоянии после коварных наущений Яго на его молодую жену, со злостью швыряет его в лицо Дездемоне. Я попросил режиссера дать мне небольшую паузу в третьем акте в тот момент, когда не звучат музыка, хор, все стоят, повернувшись спиной к залу, а лицом к зрителям остаются только стоящая на коленях и плачущая Дездемона и Яго. Будучи в образе Яго, я хотел поднять брошенное письмо, прочитать его и удостовериться, что это правда, и отреагировать соответствующе сущности коварного Яго, и только после этого оркестр должен был снова заиграть. Режиссер согласился. И вот премьера: Отелло швыряет письмо, я его поднимаю и вскрываю… Не верю своим глазам, передо мной текст на латинице стихотворения поэта Шахрияра, где он говорит о разлуке с родиной, тоске по ней… К тому времени я уже несколько лет в Азербайджане не пел, выступал на зарубежных сценах и очень скучал по родине. И вот я читаю эти строки, а из глаз текут слезы… Смотрю за кулисы, а там режиссер жестами показывает:

- Это подарок тебе! Поверьте, это было очень трогательно.

- Да, конечно, а в чем же смысл этого подарка?

- Мы хотели найти какой-то иной художественный язык, что-то необычное, как бы перенестись в другую эпоху… Я не мог скрыть своих слез. Режиссер сказал, что таким образом он решил исполнить мое желание «посетить», хоть на мгновение «побывать» на родине, для чего решил вложить в письмо знаменитые строки Шахрияра…

- Вы, наверное, не на пять секунд задержались?

- Разумеется, стоял как вкопанный, читая эти волшебные строки… Но действо продолжалось, и я вновь окунулся в водоворот событий.

- Помнится, в самом первом интервью с вами любимым своим оперным певцом вы назвали Шаляпина. Он у вас на все времена остался или вы открыли для себя новые голоса?

- Не скрою, этот список немного пополнился, я стал больше слушать, читать, вникать. Не только певцом, но и величайшим артистом был покойный Дмитрий Хворостовский, из итальянских - знаменитый певец Джузеппе де Стефано, который долгие годы был частым партнером Марии Каллас, с которой он выступал на сценах многих театров мира, Марио дель Монако… Открытием для меня стал и легендарный в 1940-1960-е годы чилийский драматический тенор Рамон Винай. Нас пригласили, когда мы были в Чили, в его Дом-музей. Он признан одним из лучших исполнителей партии и создателей образа Отелло. Запись этой оперы под управлением Артуро Тосканини, где Винай исполнял партию Отелло, до сих пор считается одной из лучших, хотя она была сделана в 1947 году.

- Вы как-то упомянули об одном своем необычном выступлении в Чехии, когда во время пения одновременно рисовали. Не могли бы вы рассказать, в чем заключалась эта необычность?

- Это был фестиваль Гуд Имлинк, в Баварии, куда я получил приглашение благодаря директору Азербайджанского театра оперы и балета Акифу Меликову. В первый год мы поехали небольшой группой солистов, а потом меня пригласили одного сыграть в опере «Богема» Пуччини. Я должен был создать образ художника Марчелло. И вот режиссер меня спросил: «А ты вообще можешь рисовать?» Я ответил, что когда-то пробовал. Согласно роли, я на всем протяжении спектакля должен был держать большое полотно, на котором должен был рисовать. В этой постановке я все время был на сцене, причем на переднем плане. И вот во время всех спектаклей я разрисовывал это полотно не только во время исполнения своей роли, но и в паузах. Я рисовал всех своих партнеров-солистов, дирижера, музыкантов, кого-то из зрителей, красивую мебель, стоявшую на сцене, словом, все, что видел… Спектаклей было много, целых десять, поэтому все полотно было изрисовано так, что на нем свободного места не оставалось даже на обратной стороне. В этой театральной постановке в центре хора была одна девочка в инвалидной коляске, которую я также нарисовал. Однажды во время антракта я вышел за кулисы и увидел стоявшее в большом пространстве помещения ее кресло, оно пустовало, и на него из окна падали солнечные лучи. Я почему-то решил запечатлеть его, и как-то получилось, что кресло, освещенное солнечными лучами, оказалось посередине картины, а весь коллаж как бы обрамлял рисунок. На банкете после спектакля, на который были приглашены спонсор фестиваля и другие важные персоны, директор фестиваля Людвиг Бауман спросил меня, могу ли я отдать ему это полотно. А я его вообще-то хотел привезти с собой домой, в Баку. Потому удивился: «Зачем вам моя картина?» Он сказал: «Ты будешь приятно удивлен, но если тебе что-то не понравится, заберешь его обратно». И вот на банкете, после завершения концерта, он устроил аукцион, заявив, что хочет продать картину. Присутствующие были приятно удивлены, когда узнали, что нарисовал ее я. Мое полотно было продано за кругленькую сумму импозантной даме, баронессе, которая выписала чек, и деньги были тут же перечислены в Фонд помощи детям-инвалидам Германии. Когда на следующий день по завершении фестиваля я улетал из Мюнхена, вдруг получил электронное послание от моей героини, где она написала, что ей показали картину, и теперь она сидит и плачет: «Спасибо, что вы нарисовали это кресло без меня и на него падал луч света, значит, у меня есть шанс и надежда, что я буду ходить». Это было очень трогательно.

- Да… У вас были другие впечатляющие результаты на поприще рисования?

- Это было в Санкт-Галлене, в Швейцарии, где тоже была очень интересная постановка оперы «Эдгар» Пуччини, но не в театральном зале, а на большой городской площади на фоне средневековой церкви. За границей у солистов, включая дирижера и режиссера, принято перед премьерой дарить друг другу подарки. Заходишь в гримерку, а тебя на столе уже ждут различные подарки. Конечно, это приятно и положительно сказывается на настроении.

Так вот, я думал, что оригинальное мне самому подарить коллегам. И решил нарисовать витражными красками по стеклу. В первый раз в жизни прочитал об этом, посмотрел, как это делается, потом купил небольшие бутылочки шампанского и разрисовал их видом сцены, где должен был разыграться спектакль, на фоне церкви в Санкт-Галлене. Получилось довольно-таки красиво и оригинально. С тех пор мне это понравилось, и периодически, когда приходит вдохновение, я занимаюсь витражным рисованием. Мне кажется, чем бы человек ни занимался, если ему дело нравится, значит, у него обязательно будет результат.

- Лет девять назад в беседе вы сказали, что ваш любимый поэт Имадеддин Насими, и очень эмоционально рассказали о том потрясении, которое вы пережили, когда вам в руки попала книжечка с его газелями, и вы вновь прочли знаменитое его откровение: «В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь. Я - суть, я не имею места, и в бытие я не вмещусь...» Я была потрясена, когда на представленной в Союзе композиторов Азербайджана видеозаписи прошедшей в Голландии премьеры «Пассиона по Насими» Франгиз Ализаде увидела, как вы своим замечательным, своеобразным исполнением с суфийскими элементами создаете живой визуальный образ…

- Газели Насими и фильм о нем я люблю с детства. Газель, о которой вы упомянули, я прочел еще в школьные годы, а потрясение пережил, когда мне было 20 лет. Я прочитал эту газель как бы по-новому. Знаменитые строки великого поэта «в меня вместятся оба мира» я воспринял как некий ключ к потайной двери в неизведанный мир знаний. По прошествии времени, когда я стал заниматься эзотерикой, философией, религиями, медитацией, значение этих строк для меня раскрывалось все глубже и глубже, насколько бездонный океан скрывается за ними. Ведь на каждую строку этой газели можно медитировать. Это ведь не просто слова, за возможность открыто их высказать Насими отдал жизнь, не отрекшись от них, от своего мировоззрения, открывшейся ему истины, правды. Насими был подвергнут мучительной казни только за то, что высказал, раскрыл открывшуюся ему истину, поделился своим знанием. Я был очень счастлив, когда Франгиз Ализаде позвонила мне в Германию и сказала: «Я бы очень хотела, чтобы «Пассион по Насими» исполнили вы». Мировая премьера оратории прошла в знаменитом и красивом зале Amsterdam Royal Concertgebouw, именно здесь, из-за прекрасной акустики, записываются передачи канала Mezzo. Дирижировал Королевским симфоническим оркестром английский дирижер Мартин Браббинс. Когда хор начал петь ораторию на чистейшем азербайджанском языке без акцента, я не поверил своим ушам, мне показалось, что это кого-то из Баку пригласили. Я оглянулся, но все лица были незнакомы. Они спели идеально! Позднее я узнал, что Франгиз ханым до этого не раз приезжала сюда и много работала с ними, пока не добилась нужного результата.

Я очень рад, что исполнял музыку всемирно известного композитора, а сердце полно эмоциями. Когда композитор вручила мне ноты, она сказала, что в исполнении недостаточно будет выразить только слова, необходимо создать живой образ. Я долго репетировал, размышлял о том, как создать этот образ. И сегодня я вижу, что мы достигли цели!

Это была мировая премьера, прошедшая на высочайшем уровне. Зал в едином порыве поднялся и стоя бурно аплодировал.

- Что вы скажете о дальнейших творческих планах?

- Сложно сказать, потому что пандемия вносит свои коррективы. Через некоторое время мне предстоит участвовать в нескольких гала-концертах в Манхайме, в сентябре там же я сыграю в «Мадам Баттерфляй» Пуччини, а через пару месяцев предстоит премьера оперы «Набукко», где я также исполню главную роль. Идут переговоры с Мюнхеном, Францией, Англией, где хотят поставить «Макбет»…

Интервью вела

Франгиз Ханджанбекова

Бакинский рабочий - 2021. -27 августа. - С.7.