"Шейх Санан" Гусейна Джавида как попытка отображения мыслителем собственного поиска на пути к Истине

К 130-летию со дня рождения выдающейся личности

В нынешнем году исполняется 130 лет со дня рождения выдающегося Гусейна Джавида, сыгравшего значительную роль в формировании азербайджанской литературы XX века. В абсолютном большинстве случаев его представляют поэтом. Безусловно, это так и есть, но, как усматривается из строк бессмертных произведений Г.Джавида, поэтические строки для него являлись средством выражения внутренних размышлений. Поэтому он все же представляется глубочайшим мыслителем, на протяжении всей своей жизни пытавшимся приблизиться к нахождению ответов на вечные вопросы: предназначение человека; жизнь и смерть; любовь и ненависть; верность слову и ложь; искренность и предательство... Наиболее рельефно данный поиск высветился в актуальнейшем на все времена "Шейх Санане".

Только Любовь?

Прежде всего отметим, что джавидовский "Шейх Санан" - это обращение к теме, отображенной называемым духовным наставником, персидским поэтом XIIв. Фарид ад- Дином Аттаром. Как отмечается в ряде энциклопедий, повесть о суфийском шейхе, мединце Санане, влюбившемся в девушку-христианку, оказалась настолько популярной на Востоке, что ее сюжет на протяжении веков кочевал из одного поэтического сборника в другой.

Непосредственно Аттар, будучи ярким представителем суфизма, создал "Шейх Санана", отобразив в поэтической форме присущие суфийской духовной школе идеи. Да, герой Г.Джавида также воспринимается ярким суфием, но, в отличие от Аттара, азербайджанский мыслитель не конкретизирует "школу" шейха, тем самым "расширяя сферу" своего бессмертного труда. Скорее, здесь фигурирует фактор поиска Г. Джавида, где его думы как бы пересекаются с разворачивающимся в произведении действом. Такой подход делает труд уникальным. Джавидовский "Санан" - это не просто описание красивейшей Любви, а, в абсолютной мере, намерение затронуть струны, волнующие, наверное, большинство верующих. Что есть жизнь в религии? А религия в жизни? Как совместить ритуальный нюанс в поклонении Всевышнему с "внутренней верой"? Насколько в суете жизни стыкуются помыслы и действия человека? И т.д. и т.п. Тема для отображения собственных сомнений, взглядов "вслух" - сложнейшая. И это делает честь Мастеру. Вспомним, что до сего дня неизвестна истинная причина уничтожения великим Узеиром Гаджибековым нот его оперы "Шейх Санана", к которому он обратился на несколько лет раньше Г. Джавида (к слову, обратим внимание на трепетное отношение уникального композитора к творчеству поэта и к его личности). Как бы то ни было, прежде взгляда на джавидовское прочтение "Санана" представляется целесообразным, хотя бы в общих чертах, взглянуть на "Шейха" Аттара. Что позволит несколько рельефнее подойти к величавой образности Г. Джавида.

Истоки аттаровской любви

С аттаровским "Сананом" можно ознакомиться и в поэтическом изложении, и в переложенном художественно-повествовательном варианте. Если попытаться отобразить основные мысли в первом разрезе, наверное, можно, прежде всего, обратить внимание на звучащие ассоциации влюбившегося в византийскую христианку мусульманского авторитета. "Моя Кааба - это девушка моя, а Мекка - Храм, где с нею счастливы мы будем", - говорит шейх, признавая, что "оставив веру, богохульство я избрал!". Выполняя условия любимой, у которой ответного чувства нет, "в огонь бросает шейх Коран и одеянье" и "христианское приемлет покаянье", идя даже на "должность" свинопаса, чтобы через год взять ее в жены. При этом герой, фиксируя свое становление "ничем, ради волшебницы Любви", раскрывает, что "истины никто не может видеть", а "лишь влюбленному" предоставляется возможность "постигать ее пути".

Сопровождавшие наставника его ученики, ошарашенные отсутствием реакции шейха на их уговоры вернуться в Мекку, трогаются в обратный путь без него. Но спустя некоторое время вновь направляются к учителю, сталкиваясь со сценой склонения Санана "молитвами своими" вне "христианства, вне ислама, вне наград". По Аттару, "свободный даже от себя, стоит Санан, соединенный с Светом, словно Океан с своей Возлюбленной сливаясь в токах нежных". Поэт раскрывает, что светившая в глазах шейха радость известна исключительно тем, кто, "сгорев в огне, от истины испив, сумел достичь ее обители небесной!". Вслед за чем во главе учеников Санан оказывается на пути в Мекку.

На данном фоне любимая, услышав во сне "Божий Глас: иди же к Шейху! Он покажет путь тебе", пускается вдогонку за Сананом. Встретившись с ним, она, сообщив, что сгорает от любви, спрашивает шейха: "Где найти Его?". Прекрасно понимающий направленность вопроса шейх "посмотрел в глаза любимые, ведя ее до Бога, своей душой, соединенной у порога с душою девушки, как Бог ему велел". Прошептав, что не может "терпеть разлуку", она прощается с Сананом, и ее "душа к Возлюбленному влилась, словно в рай". Шейх лишь произнес слова о блаженности завершающих "свой путь в Возлюбленном", принимающих свободу "в Единстве с Богом", остальных же "просто жаль".

Вполне очевидно, что речь тут велась о любви к Богу. В прозаическом изложении идея Аттара передается аналогично. По словам шейха Санана, "истинный влюбленный не ведает никакой веры, поскольку сама любовь и есть его вера". Воспеваемая Аттаром Любовь, безусловно, безгранична с точки зрения ее "небесного" оттенка. Вернее, берет начало она вроде в земном измерении, но ее границы несут совершенно иное звучание, чем просто мирская любовь. У Аттара через призму взаимной любви влюбленные приближаются к пониманию Божественного.

Данный ракурс для Аттара не спонтанен, т.к. он с особым пиететом относился к идеям персидского суфия, поэта X в. Гусейна Халладжа Мансура, по приговору духовенства повешенного в Багдаде из-за фразы: "Ана ал-хакк" ("Я - истина, я - Бог"). Мансур (чьим ярым поклонником был и крупнейший азербайджанский поэт конца XIV в. Насими), утверждал о нахождении в каждой личности частицы Бога. Так вот, согласно Аттару, писавшему о Мансуре, "великие святые", произносящие Ана аль Хакк (Я - Истина) "в состоянии экстаза, просто говорят от имени Бога, их устами глаголет Всевышний, а их сущность мертва".

Аттар пишет, что как-то, во время пребывания Мансура в заточении, зашедшие в тюремную камеру не обнаружили его в ней. На вторую ночь он был замечен в камере, но "тюрьма исчезла". На третью ночь все было в норме: тюрьма стояла, а Мансур находился в своей камере. На вопрос о "причине таких странных превращений" суфийский шейх сообщил о своем нахождении в первую ночь "у Бога", Который спустя сутки "пришел сюда ко мне". Оказание же Мансура на третий день на месте он объяснил необходимостью "подтвердить слова Писания: "Человек в здравом уме никогда не должен произносить слов "Я - Истина", так как, являясь человеком, он никогда не сможет стать Богом. Если человек произносит эти слова, значит, он - вероотступник". Наверное, каких-то особых комментариев данное разъяснение шейха не требует. По Аттару, Мансур вслед за окончанием дневных молитв "обычно кланялся Богу тысячу раз". На вопрос же, кому он осуществляет поклон, если утверждает, что "ты есть Бог (Хакк)", Мансур ответил о своем понимании, "чего я стою". В своих последних наставлениях перед казнью Мансур призвал никогда не уступать "желаниям своей телесной сущности (нафс)", т.к. в противном случае "она заставит тебя совершать низменные поступки".

Автор посчитал актуальным представить вышеотмеченные нюансы, чтобы, по мере возможности, читатель как-то мог ощутить взгляды Аттара для осознания (пусть в определенной степени) того ранга Любви, который поэт высветил в преломление к Санану. Вместе с тем, данный аспект позволит увидеть несколько иные оттенки, ставящиеся Г. Джавидом в ракурсе развития ситуации с шейхом и вокруг.

Аттар пишет, что как-то, во время пребывания Мансура в заточении, зашедшие в тюремную камеру не обнаружили его в ней. На вторую ночь он был замечен в камере, но..

Думы Г.Джавида, его сомнения и поиск

"Шейх Санан" Г.Джавида однозначно более приближен к земной жизни, чем аттаровский. Да, воспетая Джавидом Любовь также всепоглощающа и всеобъемлюща, но параллельно здесь фигурируют реально земные страсти: дружба, предательство, подлость, зависть и др. Т.е. на поверхности - наша жизнь, посредством великолепного преподнесения которой просматривается мучительный внутренний поиск автора, проступающий и открыто, и завуалированно.

Тонкость здесь - в подходе Джавида к ним через призму исламской религии. Окончивший медресе в Тебризе, где он изучал арабский, персидский языки и классическую литературу Востока, Г. Джавид прекрасно владел предметом разговора, воспринимая тематику изнутри. Его гениальность проявляется как раз в том, что через популярный сюжет на всем мусульманском Востоке он попытался охватить мощный пласт "внутриисламских" вопросов, беспокоящих мусульман вплоть до сего дня. Талант мастера высветился, в частности, в его блестящем отражении широчайшего проблемного спектра в общей канве фабулы. Вроде ненавязчиво и вскользь, но с такой мудростью, что читатель улавливает практически все нюансы.

Г.Джавид в очень аккуратной форме показал разночтения (в деталях) мусульман в подходе к тем или иным вопросам. Элементарно, уже в начале ведется речь о споре Санана с несимпатизирующим ему шейхом Марваном. Последний акцентировал внимание учителя обоих - шейха Кабира - на сказанное Сананом, что "пророк, равно как все мы, смертные, не возносился, а только духом в небо углубился". В ответ умудренный опытом учитель отмечает, что Господь "вездесущ", "всегда с тобою, где б ты ни был, так есть ли смысл для вознесенья в небо?".

Через призму буквализма?

Но вслед, из непринимающего Санана окружения, звучит очередной упрек в его адрес: он-де кораническое "разделение Луны" толкует "превратно". По всей видимости, здесь речь о часто обсуждаемом в мусульманском мире восприятии каких-то аспектов сказанного в Коране буквально или метафорически. Данный ракурс, как мы видим, касается не только аятов или хадисов, указывающих на наличие качеств Аллаха, во внешнем "обрамлении" сходных с атрибутами созданий Всевышнего.

вечивается акцент на буквализм в прочтении слов Аллаха. Как воспринять некоторые аяты? "Физически" (конкретно) или чувственно (через внутреннее восприятие посредством ощущений)? С разных сторон звучат обвинения мусульман друг друга в заблуждении, как в преломлении к именам и качествам Бога, так и к ряду понятий, типа "трон Аллаха". Автор подробно рассматривает данный нюанс в отдельном исследовании, поэтому подробно не останавливается на нем. Лишь отметим, что озвученный ракурс всегда представлял интерес и для иудаизма. Так, эту тему очень серьезно разрабатывал крупнейший раввинистический авторитет, философ, самый прославленный ученый послеталмудической эпохи Рамбам (Маймонид), проживавший в ХII веке, стремясь показать, что, "наряду с буквальным значением", антропоморфические выражения (по отношению к Богу) в Библии несут аллегорическую, "духовную" составляющую, применимую к Создателю.

ин "противоположностей, встречающихся в какой-либо книге" Рамбам определял факт однозначности смысла в некоторых высказываниях, при аллегоричности других, обладающих "внутренним смыслом". Хотя, по его словам, возможно, "оба суждения", противоречащие друг другу по "своему внешнему смыслу" - в действительности "суть аллегории". И именно из-за их понимания согласно внешнему смыслу, оказываются "взаимно противоречивыми или противоположными". К слову, рассматривая вопрос об исламе и христианстве, Рамбам говорит об их возникновении "в соответствии с Божественным планом", что приближает наступление того времени, когда "весь мир будет служить Всевышнему".

Таким образом, внутренний поиск верующего в векторе Единобожия и Откровения, выражающийся (в т.ч.) стремлением определить метафоричность или буквализм в словах Аллаха - вполне естественен. Не случайно, выведенный Г.Джавидом мудрый шейх Кабир произносит: "Растет сомненье - вера побеждает, сомненье выйти к свету побуждает", т.к. "для Творца важнее слов достойные сердца", ведь Всевышнего "видят не глаза, а сердце; кто сомневался, мыслил и страдал, тот в сердце темном бога обретал". Потому сомненье, с точки зрения уразумения слов Аллаха, шейх Кабир называет матерью "истины любой". Санан же резюмирует, что "суесловы тупо и упрямо стремятся извратить закон ислама", а "лжеученых бесконечный спор за буквой дух скрывает до сих пор".

О номинальной вере, реальных деяниях и не только

В данном контексте Санан призывает совершать "не один намаз", т.к. лишь "слова пред Господом бессильны, Бог любит верных больше, чем умильных". Т.е. шейх во главу веры ставит деяния верующего. Помните кораническое: Благочестив не только совершающий намаз, уверовавший в Последний день, в ангелов, в Писание, в пророков, но также раздающий имущество, "несмотря на свою любовь к нему", выплачивающий закят, соблюдающий договора, проявляющий терпение в нужде, при болезни и во время сражения. "Таковы те, которые правдивы. Таковы богобоязненные" ("Корова": 177). В этом же ряду - красивейший хадис, согласно которому "неимущим из числа членов моей общины" пророк Мухаммад (да благословит и приветствует его Аллах), назвал того, кто, принеся с собой "в День воскресения" молитвы, посты и закят, при выяснении окажется человеком, кого-то оскорбившим, оклеветавшим, ударившим, присвоившим чужое имущество, пролившим кровь невинного. Т.к. в таком случае (что-то) из его благих дел будет отдано незаслуженно потерпевшим, и из грехов (обиженных им) станут брать (что-то) и "возлагать на него, а потом его ввергнут в Ад!" (Муслим).

В свете чего Санан фиксирует наличие шейхов "похуже иноверца: вид мусульманский, но гнилое сердце". Эти лица "подозревают все и всех, но в них самих гнездятся зло и грех". Действительно, мы так любим обсуждать, злословить, говорить за спиной, осуждать всех, кого попало, будто сами всегда и во всем правы. Хотя, возможно, злоба к людям, ненависть, желание найти в других нехорошее как-то облегчает нам взгляд на собственную нечистоплотность. Санан раскрывает, что "все злы или коварны... для кривых". Т.е. обрати сначала внимание на себя - что ты сам представляешь из себя, но как часто мы забываем свои минусы.

Г.Джавид отражает в произведении и другие вопросы, волнующие мусульман, включая ракурс эстетики. Друг Санана, шейх Садра говорит, что "прекрасного не запретил ислам, а музыка и пение прекрасны", вследствие чего "возбранить их мы не властны". Признаем, что "музыкальная" тема на протяжении веков остается одной из спорных в мусульманском мире(7), и вплоть до сего дня фиксируются различные мнения по поводу допустимости слушать музыкальные произведения. Аналогично тому, как в "Шейх Санане" ряд мусульман прикрывали уши во время доносившихся звуков музыки, так и сегодня поступают немало приверженцев ислама. В глазах же Г. Джавида все эти лица равны. Да и не может быть по-другому, если Акыда (вероучение) практически всех мусульман идентична, как бы кто и не утверждал обратного. В связи с чем Г. Джавид высвечивает еще один важнейший оттенок, устами Санана утверждая о равном излучении солнцем света "на тюрка, на иранца, на араба" и заключая, что "так же как Един Творец вселенной, и мы единство утверждать должны".

Думается, комментарии к вышеотмеченному излишни.

Есть ли у Любви границы?

Без сомнений, основной путеводной нитью "Шейх Санана" является тема Любви. У Г. Джавида она многогранна, всеобъемлюща и безгранична. В начале произведения Санан говорит, что "все зло, все преступления - от женщин", от "истины уводит женский зов, От них страданья, беды, звон оков". В каком бы контексте ни звучало это умозаключение, оно, все же, несколько в пользу мужчин (скажем так). В этом векторе очень часто идет ссылка на коранический призыв к верующим женщинам опускать взоры и оберегать "свои половые органы", не выставляя "напоказ своих прикрас", прикрывая "покрывалами вырез на груди", не демонстрируя "своей красы никому", за исключением мужа и ближайших родственников. Так что, теперь "скольжение" мужчин обосновывать неприкрытием груди девушки? Но ведь процитированному аяту предшествует призыв к верующим мужчинам опускать взоры и оберегать "свои половые органы", что "будет чище для них". Наверное, это один из самых трудноисполнимых призывов Аллаха, но Книга лазейки для послаблений не оставляет. Поэтому списывать нарушения (в той или иной форме) в этом направления на женщин - просто некая искусственная индульгенция для мужчин.

Влюбленный в грузинскую девушку Хумар (прототип византийской красавицы у Аттара) шейх Санан, на которого равнялись мекканские мусульмане, ради любви к ней осушает бокал вина, надевает на шею крест, начинает пасти свиней. На призыв братьев по вере покаяться, шейх Санан, признающий, что он "любовью одержим", говорит о своем отречении "ото всего, что не любовь! И каюсь в том, что не есть любовь во мне самом". Мюриды оценивают его поступки, как действа падшего человека, отрекающегося от Корана, а кое-кто клеймит еретиком (шейх и сам признался Хумар, что ради нее "отрекся от Корана, от имени, от славы, от друзей").

Г. Джавид явно пропускает происходящее через себя, рассматривая ее величество Любовь с разных углов. Насколько глубоко она может простираться? Страсть - обязательная сопровождающая этого чувства? Да и вообще, любовь - это зло? Благо, двигающее вперед? Или, все же, любовь - это Бог, в соответствие с известной конфигурацией, раз для Санана Хумар - "божество, и вера, и душа", хотя себя он считает грешным, любострастным, находящимся "на краю паденья своего"? Но тогда во имя чего любовь окрыляет, направляя ввысь? Так что не все столь однозначно.

О вере внутренней и внешней

Утверждая о праве выбора для человека: "Жребий наш - в деснице Бога", шейх задается великим вопросом: "К чему я ближе - к аду или к раю?". Парадокс происходящего (или, наоборот, отсутствие такового?), что Санан совершенно не отрекается от Аллаха, прося лишь знака Всевышнего! Внезапно возникающий перед взором влюбленного шейха Ангел обращается к нему со следующими словами: "Не жалуйся, великий шейх, не сетуй, Тебя не позабыл создатель света, Творец, как прежде, покровитель твой". Да и не может быть по-другому, если "Мы сотворили человека и знаем, что нашептывает ему душа. Мы ближе к нему, чем яремная вена" ("Каф": 16). Но Бог ведь каждому из нас предоставляет это самое право выбора, не так ли? Уникальность момента в том, что в описываемый Г.Джавидом период Санан жил с Аллахом в сердце. Дело тут не в констатации грузинским священником того факта, что "отрекшийся" от Ислама шейх все это время "Коран читает и творит намаз". На вопрос: "А где твой крест, угодник Магомета?!", шейх отвечает блестящими словами: "Мой крест, как и Коран, в душе моей, а совесть - мой имам и архиерей". Указывая же на большой крест на груди священника, он продолжает: "Иные крест целуют, им грозятся, а в их утробе дьяволы резвятся". Что звучит практически слово в слово с Откровением: "О те, которые уверовали! Почему вы говорите то, чего не делаете? Велика ненависть Аллаха к тому, что вы говорите то, чего не делаете" ("Ряды": 2-3).

Помещение Г.Джавидом в произведение данного диалога - одна из квинтеэссенций труда, отражающего извечный вопрос для думающих людей об основе чувственно- разумной веры. Выше отмечался ракурс деяний, как показателя реальной веры, но Г.Джавид идет еще дальше. Один из друзей шейха, несмотря ни на что, называет Санана океаном, а сопровождавших его (но не понявших) болотцем. Вопрос тут далеко не в оправдании шейха или обличении его окружении, а лишь о взгляде на ситуацию глазами одного из истинно верующих друзей Санана, утверждающего, что "всем ошибаться суждено".

Опять-таки, как определить ошибку? И кто вправе выносить вердикт? Г. Джавид переживает вместе с героем. За него, за себя, за нас с вами. Думы, думы, думы. Размышления, сомнения, внутренние переживания мыслителя создают ту нервную струну бесподобного произведения, что своей внутренней силой поглощает читателя, заставляя сопереживать и думать. Думать и сопереживать.

Через Любовь - к Богу? На правах заключения

Гениальность Г.Джавида проявляется и в том, что, озвучивая труднейшие вопросы, он ни на йоту не корректирует первоисточник. Признаваясь в любви к Санану: "Я жить на свете без тебя не стану", Хумар произносит: "Теперь ты мне супруг и господин, и Бог у нас один, и путь один". Влюбленные уходят из жизни. А вопросы остаются, продолжая волновать человечество и сегодня. В беседе с Сананом дервиш, призывающий сбросить груз "застывших догм, бесчисленных религий", называет себя бегущим "куда-то от правоверных и от шариата" и не поклоняющимся "ни единой книге", т. к. "Евангелье, Псалтырь или Коран - все это сон, обман, туман, дурман". Однако, когда во время второй встречи дервиш говорит о сбрасывании Сананом пут естества, в связи с чем он, одевшись "божественным сиянием", "теперь и сам" источает свет: "Ты Бог, тебе доступны разом Божественная милость, мощь и разум", шейх определяет услышанное мистическим вздором. Г. Джавид мудро не раскрывает подразумевающееся Сананом под последним словосочетанием, оставляя это на суд читателя, но отчетливо усматривается несогласие шейха с ракурсом приравнивания человека к Богу. Этот диалог - также один из краеугольных в произведении, как бы подытоживающий многие мысли Г.Джавида.

Тонкость тут в том, что если у Аттара земная Любовь оказывается мигом, способствующим попаданию в объятия вечности, Г.Джавид высвечивает мирскую Любовь Божественным даром, как важнейшую часть базиса созданного Творцом Мироздания. Другое дело, данное сильнейшее чувство - во имя Аллаха!

Безусловно, темы любви, веры, поиска смысла жизни - вечны. Желание же познать их или, как минимум, подойти к пониманию сути, двигает личность и общество вперед. Нам остается лишь признать уникальность Г.Джавида, посредством поэтического фона сумевшего великолепно отразить собственный духовный поиск в этих направлениях. Поиск интеллектуала, истинно верующего человека, не просто внесшего значительный вклад в мировую литературу, но и обогатившего азербайджанскую мысль.

В расширенном варианте материал опубликован на: http://islamsng.com/aze/faces/4557

Теймур АТАЕВ, политолог (teymur-ogtay@rambler.ru)

Эхо.-2012.-28 апреля.-С.16.