Зулейха Караева : «В детстве мы ходили дома на цыпочках …»

Зулейха Караева — заведующая фортепианным отделением центра культуры и искусства Государственной консерватории турецкой классической музыки Ispirtoxane Стамбульского технического университета.

Она — продолжатель ценнейших национальных и мировых музыкально-культурных традиций, вдохновенный и неустанный пропагандист азербайджанской музыки, просветитель и подвижник, обладательница острого ума, убийственной логики и потрясающего обаяния.

Это интервью Echo.az с дочерью великого композитора Кара Караева.

— Вашего брата — Фараджа Караева мы видим чаще, поскольку он все же принимает участие в отечественных проектах и фестивалях. Но вы больше в тени, может, в силу того, что работаете в Турции, а, может, в силу своего камерного, не ищущего возможности публично засветиться, характера, так не присущего сегодня детям известных личностей…

— Не считая семейно-дружественных связей, с Баку и Музыкальной академией я связана только посредством караевского конкурса, на который приезжаю уже третий раз, хотя в прошлом году принимала участие в Фестивале им. Гаджибекова и 35-летии школы-студии при БМА. Скажу вам откровенно: я не люблю быть на виду, люблю тихо и просто делать свое дело, не поднимая шума. В принципе, папа мой тоже не был особо общительным человеком, он всегда был занят работой и внутренним творческим состоянием. В детстве мы с Фараджиком ходили дома на цыпочках, чтобы не беспокоить папу: папа работает. Папа работал, когда сидел за роялем, папа работал, когда что-то писал, папа работал, когда он что-то читал. Наверное, мы привыкли к такой уединенности, да и жизнь за рубежом не предусматривает широкого общения. Я всегда старалась не выпячиваться, и это состояние для меня естественное.

— Мне думается, ваша скромность, скорее, походит на отсутствие чувства некоей исключительности, хотя бы потому, что вы — дочь человека, являющегося национальным достоянием, гордостью страны и народа…

— Но я — не он! Я всего лишь его дочь и ничего особенного не сделала.

— Вы — дочь композитора с мировым именем! В этом усматривается ваше блестящее воспитание, требовательность и, конечно же, внутренняя самодостаточность…

— Понимаете, мне ни от кого ничего не нужно, весь мой мир — внутри меня! Внешняя мишура не для меня, она, наоборот, мешает мне, ведь человек значим делами своими.

— Расскажите о своей жизни в Стамбуле…

— Я много лет работаю в школе при консерватории Стамбульского технического университета преподавателем фортепиано. Эта школа является как бы зарубежным филиалом лондонского университета TEMZA, английские музыканты принимают экзамены у наших учеников и остаются довольны уровнем их музыкального образования. В Турции каждый спектакль, — будь то опера, балет, симфонический или камерный концерт, — имеет свою публику, залы всегда переполнены, причем, в выходные дни, как правило, это родители с детьми, студенты.

— Как носитель ценнейших музыкально-педагогических традиций советской школы, скажите, какая связь между школой и индивидуальностью? У всех ли состоявшихся музыкантов есть индивидуальность?

— Если взять общий музыкальный круг, конечно, есть, потому что у них у всех есть музыкальные способности, а если их не будет, то музыкант не состоится никогда, и, естественно, у него не будет индивидуальности!

— А как же, скажем, Хан Шушинский, у которого поначалу не было школы?

— Устное творчество — совершенно другое, оно передается от одного к другому, это только Узеир бек классифицировал мугамы и записал их.

— Выходит, что и школа передавалась таким же образом?

— Думаю, что да. Были какие-то уроки, занятия, те же литературно-музыкальные меджлисы, ведь юные ханенде в то время учились у маститых и признанных исполнителей.

— Ваше видение издалека современной композиторской школы Азербайджана. Удается ли прослеживать появление новых произведений и имен?

— Не особенно, объективно мне просто ближе фортепианная школа, однако кажется, что давно пора запустить какую-то новую струю, как-то все устоялось, — это мой взгляд издалека. Мне несколько больно, что Союз композиторов больше радеет о своем личном благополучии, нежели об отечественной композиторской школе в целом…

— Старая, как мир, проблема любви искусства в себе или себя в искусстве? А как насчет дирижерской школы?

— Дело в том, что дирижирование — это профессия второй половины жизни. Это сказал кто-то из великих, потому что дирижер предвосхищает содержание музыкального произведения. У нас растет талантливая поросль молодых дирижеров и пока еще рано конкретно что-то говорить о них. Скажем, Рауф Абдуллаев работает многие годы, и с каждым годом он раскрывается все больше и больше, потому что эта профессия тянет за собой огромный багаж — и жизненный, и профессиональный, и мануальный, и технический.

Только время показывает истинную картину. Это тяжелый труд. Если говорить о пианистическом направлении, наша фортепианная школа начиналась от М.Бреннера (я училась сначала у его ассистента Тамиллы Агаевой, а потом у него). Тамилла ханым научила меня смотреть на музыкальное произведение как на картину, ощущать его как скульптуру, не только слышать, а воспринимать как нечто объемное, хотя музыка — это временной вид искусства.

— Отвечает ли турецкая фортепианная школа критериям и канонам академизма и индивидуальности, к которым были приобщены вы?

— Живую струю в музыкальное образование Турции внесли азербайджанские музыканты, работающие в Турции. Их много, и их, к счастью, очень ценят, потому что турки понимают и осознают свои пробелы, они видят и признают высочайший профессиональный уровень наших музыкантов. Хотя, возможно, не всегда открыто это показывают. Пусть простят меня европейцы, но и у них, и у турков все по-другому. Только там, где работают русские педагоги и представители советской музыкальной школы, этот академизм внедряется и сохраняется. Мы всегда шли от простого к сложному, а там — наоборот.

— Вы не поддерживаете такой принцип?

— Я не могу его поддерживать и не могу не поддерживать, потому что я — полная противоположность этого и не смогла бы там работать, ибо основываюсь на школе, на которой я выросла и была обучена.

— Но ведь она принимается в мире и ценится достаточно высоко?

— Конечно! И результат налицо! Английские музыканты, принимающие экзамены у наших учеников и студентов, видят разницу между воспитанниками разных педагогов. Английская школа очень близка к петербургской, она верна своим традициям.

— Вы как-то говорили, что ваш отец придерживался одного неукоснительного правила: лучше понимать, чем чувствовать, это слышится и читается в его творениях. Значит ли это, что интеллектуальной наполненности произведения он уделял первостепенное внимание, нежели его эмоциональной окраске?

— Наверное, да… Несмотря на то, что это был мой папа, я могу совершенно объективно сказать, что это был незаурядного ума человек. Он был настоящим интеллектуалом, энциклопедистом. Голова, конечно же, прежде всего, лишь потом пропускалось через сердце. Он говорил: сказать можно, что угодно, но все должно быть подтверждено делом, должно иметь основу. В своем отношении к звуку папа придерживался неукоснительного правила: лучше понимать, чем чувствовать. Вместе с тем, в папином ощущении звука было нечто очень трепетное, волнующее, поэтическое, непрерывно сохранное и непрерывно передающееся…

-Чем бы вы хотели заняться по возвращении домой?

— Я хотела бы работать простым педагогом в самой слабой музыкальной школе, чтобы рассказывать детям, что такое Музыка….

Афет ИСЛАМ

Эхо.- 2016.- 2 ноября.- С.8.