В поисках нового слова

Рецензия на "Неполную Рукопись" Камала Абдуллы

Этого писателя уже знают в мире. Некоторые его произведения уже выходили в Америке, Италии, Франции, Австрии и даже Японии. Угощая как-то меня, он даже шутливо похвалился: - Да ты не тушуйся, я вдруг даже гонорары стал получать...

Ну да, гонорары для сегодняшнего серьезного литератора - вещь почти несбыточная, особенно из-за рубежа: скорее платят туда, за сам факт издания.

С ним, прочитавши его на итальянском, встречался Умберто Эко, эксцентричный, но несомненный классик современной мировой литературы до конца дней, между прочим, остававшийся страстным коммунистом, правда в данном случае не совсем классического, скорее южного,чегеваровского, толка.

Но так получилось, что русский, русскоязычный читатель в столь полном объеме встречается с ним впервые. В принципе это проблема не только Камала Абдуллы и не только азербайджанских писателей (не сомневаюсь, что попутно и проблема серьезных, серьезно интересующихся литературой русскоязычных читателей).

После трагического, особенно для интеллигенции, распада Советского Союза, во-первых, резко снизился интерес к чтению вообще - уже хотя бы потому, что людям все острее приходилось и приходится выбирать между книгою и куском хлеба, - а, во-вторых, помимо того, пусть не железного, но, как минимум, пластилинового занавеса, что возник между писателем и читателем вообще, появился и лишь в меру эластичный занавес между носителями-потребителями (впрочем, потребитель тоже н о с и т и даже многое вносит) разных национальных культур.

Своих и то читать-издавать стали гораздо меньше, а уж "чужаков" тем паче. Издавать и, соответственно, переводить тоже.

С течением времени, по мере исчерпания сомнительного счастья самоизоляционизма ситуация стала понемногу меняться. И в России, и в былых национальных республиках, а ныне квазинезависимых странах стали постепенно и переводить, и издавать.

Но издавать-переиздавать перво-наперво классику или во всяком разе то, что знакомо-любимо, было еще по советским временам и еще советскому (слава Богу, покуда еще живому или полуживому) читателю. Переиздавать, восполняя определенную читательскую ностальгию и, естественно, надеясь на хотя бы относительный коммерческий интерес: времена-то пошли сугубо прагматические.

Текущая же литература новых независимых стран остается почти неизвестной за пределами национальных рубежей (да и внутри них ее тоже едва знают - по тем же причинам).

А она, новая литература новых-старых стран, уверяю вас, подчас очень интересна. Она выходит сегодня из-под гнета публицистики, продиктованного самой особенностью переходного, брутального, "борющегося" периода становления государственности, а подчас и нации, ищет и обретает совершенно новые, нехрестоматийные формы, идеи, мысли, стили и даже, что в конечном счете самое важное, - с л о в а.Современная литература постсоветского культурного пространства - это, уверяю вас, опять же как человек, профессионально знакомящийся с нею, д р у г а я литература. Хотя корешками, несомненно, уходящая не то в перегной, не то в гидропон, не то в рассол, а то и во все это разом, многонациональной литературы советской.

С л о в о - оно, между прочим, определяет даже мысль, оно первичнее мысли. И - надеюсь, вы и сами, если прочитали этот фолиант, убедились - Камал Абдулла - писатель именно нового с л о в а.

Даже не новой генерации - ему "за", он полноценный академик, признанный авторитет не только в Азербайджане, респектабельный, состоявшийся человек. Но - писатель, нашедший в себе дар и соответствующую смелость писать, создавать очень к а ч е с т в е н н у ю литературу.

Литературу интеллекта, изощренного слова и стиля. Идущую - и нередко увлекающую, уволакивающую за собою и лабильного, неинертного читателя - вглубь. Не подверженную искусу читабельности, конъюнктуры, в частности, приступам зоологической нетерпимости к соседствующим - и по вертикали, и по горизонтали.

Негероизирующий и недемонизирующий прошлое своего народа и не бросающий его, это прошлое, на битву за настоящее или против него. Выискивающий, вылущивающий в том же прошлом именно х у д о ж е с т в е н н у ю правду, которая в конечном счете и становится той самой просто п р а в д о й, что способна поднять человека и одухотворить его.

И сделать его, человека, ж и в ы м.

Во всяком случае для меня, неплохо знающего становое сказание азербайджанского эпоса "Деде Горкут", фигура главного литературного сказителя, самого "дяди (?) Горкута", стала живой, вызывающей ответные живые чувства и размышления именно после того, как я прочитал "Неполную Рукопись" Камала Абдуллы.Помимо чисто эстетического ощущения эта вещь дает, создает еще одну почти функциональную аберрацию: она приближает современному читателю как тюркского происхождения, так и "инородцу", и ему в особенности, саму тысячелетнюю историю азербайджанского народа, его удивительный, фантасмагорический эпос, превращает того же Деде Горкута из легендарного персонажа в почти что твоего же современника. Художника, мучимого муками нынешних, не очень-то востребованных при жизни пророков и творцов.Не хочу проводить слишком смелые и авансные параллели, но, читая Камала Абдуллу, я не раз "вспоминал" и "Игру в бисер" Германа Гессе, и вещи Пера Лагерквиста, и "Адриана" Маргерит Юрсенар... Игра ума и слова на сумасшедшей глубине, но раскаты ее - как от того же " Моби Дика", еще одного могучего кита мировой литературы, - то и дело вплетаются, врываются, выныривают очень серьезными рыбинами, в день нынешний. В его путаную, кружевную поверхность, что тоже то и дело оборачивается вдруг - дном. Дно дня - тоже игра не только звуков.Тем более, что п а р а л л е л ь н о с героями и персонажами прошлого в книгах Камала Абдуллы действуют, сшибаются, ошибаются и люди сегодняшние, в том числе и очень молодые. Молодые, но несущие родовые черты прошлого, счастливого и про; клятого одновременно.

И, как ни странно, не только прошлое держит их в известном магическом плену, но и они влияют на это легендарное прошлое. Диффузия времен и личностей по Камалу Абдулле - это именно диффузия, а не прямоток в одном направлении - этим он действительно сродни самым смелым романистам новейшего времени и даже их новоявленному, но, похоже, отныне уже вечному конкуренту - авангардному кинематографу.Который даже раньше нас, писателей, если и не почувствовал, то - раньше - обозначил это роковое в с т р е ч н о е движение. Эмоций, идей, мыслей и даже целей....Параллельно с рукописью Камала Абдуллы я читал и совершенно документальную книгу немецкого писателя Эриха Церена "На библейских холмах". С конца 80-х лежала-пылилась она в моих книжных завалах, пока в одну из бессонниц не дошла случайная очередь и до нее - а потом не мог оторваться. Документальные эссе о раскопках и археологических исследованиях на Ближнем Востоке, о подтверждениях, уточнениях и опровержениях древних мифов, в том числе и религиозных.О расшифровках древнейших манускриптов, наскальных пиктограмм и глиняных "рукописей". Меня поразило созвучие этого научного труда и художественной прозы Камала Абдуллы. Хотя бы в такой детали: дешифровщики настойчиво ищут возвышенные тексты из доисторического прошлого, а находят, как правило, сугубо деловые и даже бытовые пометы, будничные следы человеческого бытования.И именно эти повседневные следы, последки, почти как обыденные наши прозаические отправления, оказывается, дают серьезной науке и просто человечеству куда более полное, более необходимое, более взыскуемое представление о ветхозаветных временах. Вот когда проза взыскуемее поэзии! И многозначнее, и красноречивее. Согласитесь, весьма нетривиальная, нерасхожая и даже смелая, особенно для писательской "возвышенной" натуры, мысль.

В своих романа-экзерсисах К.Абдулла не привстает на цыпочки и не устремляет взгляд исключительно ввысь. Ходит по грешной земле и, как археолог, ищет под ногами: его проза вещественна, образна и детальна одновременно, полна скорби - в том числе скорби познания - и сострадания, которые и делают его правду художественной. То есть - деятельной.

Правда, в связи с этим хочу поделиться еще одним - печальным - соображением. Оно в некотором смысле опять же связано с "Библейскими холмами" и с той литературой в целом, к которой тяготеет творчество К.Абдуллы. Эрих Церен пишет и о "царских захоронениях", причем не только в знаменитой египетской Долине царей, но и в более "доисторических" местах и временах.

Конечно, о том, что с почившими правителями хоронили и их ближайшее окружение - возможно, в целях монаршей безопасности: никто из окружения не осмелится погубить полубога, зная, что вместе с ним укокошат и его самого - я знал и раньше.

Но вот что меня ошеломило: наука доказала, что в роскошные подземные дворцы-могилы еще со времен полумифических хеттов и даже раньше них правителево окружение, включая придворных дам, музыкантов (и художников слова? и просто художников?) входило ж и в ы м и. Числом до полутысячи человек. Добровольно.

Впрочем, следы сопротивления обнаружены только у отдельных женщин - я всегда знал, что они смелее нашего брата. В центре могилы ставилась чаша с ядом, а каждому из заживо захороняемых выдавался сосуд в ф о р м е ж е н с к о й г р у д и: человек сам зачерпывал им яду, усаживался на свое "рабочее" место и прикладывался к этой самой материнской перси.

Будучи в самых лучших своих нарядах и самых в драгоценных своих украшениях. А музыканты - так и со своими инструментами в руках. Яды не были мгновенного действия.

И те же музыканты - играли!

Как на "Титанике"!

До последней своей конвульсии. Добровольно-принудительно.

Письменность уже была, искусство уже существовало, о чем свидетельствуют не только та же клинопись, те же изваяния, но и сохранившиеся останки великолепных музыкальных инструментов.А людей - хоронили заживо!Никакого облагораживающего, смягчающегося действия на жизнь!Потребовались тысячелетия и тысячелетия, прежде чем людей, назначенных на заклание, стали укладывать, опять же по ранжиру, вокруг самодержца-диктатора - мертвыми, уже трупами, а не людьми. И еще сотни тысячелетий проползли, пока их, даже со смертью правителя, стали оставлять в живых. Отстали от них.

Так мучительно медленно, микроскопически шло умягчение нравов.

Вот вам, пожалуй, самое красноречивое определение степени поступательности влияния и искусства, и той же религии на жизнь. На повседневность.

Но отчаиваться не стоит. Прототипы Микеланджело приходили потом в храмы поглазеть на собственные же мраморные, гениальные изваяния и уходили - просто притихшими. И Микеланджело считал это уже громадным своим достижением.

Камал Абдулла уже в силу своего интеллекта (многие знания - многие печали) - из касты художников, которые не обольщаются, но и не отчаиваются. Если, осилив его капитальную трилогию, человек обернется, в себя, более "притихшим" и задумчивым - это уже действие.

И действие (литература вообще совместное равноправное творчество писателя и читателя). И воздействие - большого писателя, которого представляет сегодня многонациональному русскоязычному читателю большое, культовое издательство "Художественная литература".

Георгий Пряхин

Эхо.- 2016.- 24 сентября.- С.10.