Эдвард РАДЗИНСКИЙ: "Я - последний узник культа личности"

Этими словами писатель, драматург, историк и даже с уверенностью можно сказать прекрасный чтец, мастер слова начал свое общение с бакинцами. Уютный зал театра UNS, заполненный зрителями замер в ожидании чуда. И чудо свершилось

Всего одна встреча состоялась в Баку с Эдвардом Радзинским. Выкроить для бакинцев время, которое расписано у него по минутам, было нелегко, но приглашение из Баку он принял, потому как много хорошего слышал об этом театре "Uns" и его директоре Наргис ханым Пашаевой. В этот день пришли послушать Радзинского посол Доброй воли ЮНЕСКО и ИСЕСКО, руководитель Фонда Гейдара Алиева, депутат Милли меджлиса, первая леди страны Мехрибан ханым Алиева с дочкой Лейлой, ректор Летной академии Азербайджана Ариф Пашаев, ректор Дипломатической академии, заместитель министра иностранных дел Хафиз Пашаев, председатель ЦИК Мазахир Панахов, министр экологии и природных ресурсов, который недавно вернулся из успешной арктической экспедиции, став первым представителем тюркского мира среди покорителей Южного полюса, Гусеин Багиров, председатель Госкомитета по делам семьи и женщин Иджран Гусейнова, председатель государственной комиссии по приему студентов Малейка Аббасзаде, директор Азгосфилармонии имени Муслима Магомаева, замечательный пианист Мурад Адыгезалов, главный режиссер Русского драматического театра имени Самеда Вургуна Александр Шаровский и многие другие узнаваемые лица.

"Для меня, - читал со сцены Эдвард Радзинский,- Сталин, можно сказать, самый близкий человек, потому что я с ним провел последние пять лет. Все пять лет мы не расставались. Я писал о нем роман. Поэтому я имею право рекомендовать себя как последний узник культа личности." И далее продолжал: "Есть такая очень утешительная формула, которую придумал великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин - "русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Любой бунт народный бессмысленный и беспощадный," - говорит Радзинский хорошо поставленным голосом и четкой дикцией. Каждое сказанное им слово бьет по нервам. Ничего лишнего - ни жеста, ни звука, ни одного лишнего слова. Его слушаешь как под гипнозом и не просто запоминается все, что он говорит, а мы с первых слов становимся его единомышленниками. Что удивляет слушателя - интонации, страстная убежденность в голосе. Нет, он не похож ни на фронтового комиссара, ни на политического трибуна. "Бунт французской революции тоже бессмысленный и беспощадный," - напоминает Радзинский, который не просто рассказывает о событиях - он воссоздает время. И когда говорит, что в Париже в одну ночь убили сотню священников - он не просто перечисляет цифры. Он напоминает, как герцогиню, самую красивую женщину Европы, не просто убили, ей отрубили голову, вырвали сердце, выпачкали дерьмом, поглумились над телом и понесли к тюрьме Марии Антуаннеты. И делал это цивилизованный народ Европы. Голос Радзинского становится стальным, он заполняет все пространство театра и продолжает: "Любой бунт бессмысленный и беспощадный. У нашего бунта была одна страшная особенность. В массе наша революция вырвалась из крови двух войн. Первая - 1905 года - из крови русско-японской войны, вторая из крови самой страшной войны за всю историю тогдашнего человечества - первой мировой войны. Не только в России - по всей Европе ненависть стала признаком патриотизма, когда в Германии не ставили Шекспира. И вот из этой крови, из этой ненависти вырвалась вторая революция. Но после каждой революции приходит смиритель, и он точно такой, какой была революция. У нас свой азиатский смиритель, плоть от плоти нашей страшной азиатской революции - Сталин".

И когда Радзинский рассказывает о том, как "бог ехал в пяти машинах" и как "мы все ходили под богом, с богом почти что рядом" - это не просто литературные вкрапления. "Я читал его особые тетради, он занимался буквально всем: переменками в школах, какой величены они должны быть, ему сообщали о том, что дурачат иностранцев, которых привезли показывать высотное здание, убеждая, что там будут жить рабочие и крестьяне. В театре обсуждают пьесу об Иване Грозном - стенограмму посылают ему. Он знает все, что происходит в стране. Никита Сергеевич Хрущев, забыв, что ничего нельзя делать без хозяина, выступил в "Правде" с предложением об укрупнении колхозов, - напоминает Радзинский. - И вот уже Никита Сергеевич пишет большое письмо, он благодарит Иосифа Виссарионовича Сталина за то, что он вовремя указал на его ошибку. И как школьник извиняется за свою ошибку."

Но шло время, и вот уже Радзинский напоминает о том, когда культ вождя пошатнулся. "Случилось самое страшное - из страны ушел страх". И этот страх возвращали и восстанавливали. И вот Жданов, по словам Радзинского, "маленький человечек с отечным лицом, он пил и имел лицо пьяницы", произносит свою знаменитую речь, в которой клеймил гениальную поэтессу Анну Ахматову и других представителей интеллигенции. Закончил Жданов речь словами: "А почему до сих пор они топчут землю в садах и парках нашего города?" И произнес их так, что нашу интеллигенцию в минуту наградили вновь страхом и немотой". Страна в это время жила под опустившимся железным занавесом, изолированная от всех. Все все знали о каждом. Когда умер Маленков, у него дома при обыске нашли 58 томов прослушек," - рассказывает историк, и все эти факты, вроде бы разрозненные, складываются в единую мозаику.

Радзинского трудно читать. Еще труднее записывать его слова. Его нужно слушать, потому что даже в истории он остается драматургом. Его выступления - это не академические лекции. Это моноспектакли - с минимумом выразительных средств, но потрясающим по силе воздействием.

Сразу после встречи Эдвард Радзинский дал эксклюзивное интервью газете "Эхо".

На первый вопрос он ответил прямо в зале, предварительно сказав, что его ему задают всегда. Это и понятно: он автор замечательных пьес о любви. И задали Эдварду Радзинскому вечный вопрос - о женской душе. А он в ответ рассказал замечательную историю:

- Я решил, как все, ухаживать за девушками, но учитывая свои возможности я должен был придумать, как это сделать. И я придумал. Дело в том, что в это время вся интеллигенция увлекалась произведениями Франсуазы Саган. Я никогда не читал произведений Франсуазы Саган, но я стал им рассказывать ее роман. Я рассказывал им свой роман и в зависимости от необходимости направлял сюжет романа в нужном мне направлении. Делал я это не бездарно (смеется). В последствии, когда я приехал в Америку, увидел там девушку, которую десять лет назад заставлял слушать "роман" Франсуазы Саган, она мне сказала: "Я здесь в Америке все время хочу прочесть тот самый роман, который ты мне рассказывал." Мысль о встрече с Франсуазой преследовала меня всюду. В Париже поставили очень модный спектакль, пришли многие известные люди Франции, и я сразу же спросил: "А Франсуаза Саган тоже пришла?" Все шло мирно, я вернулся в Москву, началась перестройка. Была такая иностранная комиссия, оттуда мне позвонили и сказали, что к нам в СССР приезжает Франсуаза Саган. "Мы знаем, - сказали они, - что вы ее очень любите, поэтому решили, что встречать ее должны именно вы." И я пошел. Мне дали огромный букет и толстенную тяжелую книгу, которую Фоансуаза Саган ни за что не смогла бы поднять и держать в руках. Книга эта называлась "Москва". И я стал ждать. Открылась дверь, и вошла делегация. Впереди шла Франсуаза Саган - просто красавица. У нее была челка, как у Мирей Матье, и тоже черная. А замыкала делегацию наша дама в кофте с большим носом, как положено представительнице иностранного отдела. И я, преисполненный вдохновения и ужаса, как бы она не спросила про тот роман, начал произносить большую речь, и Франсуаза на чистом русском языке шепотом сказала мне: "Я не Франсуаза, Франсуаза вон та, в кофте". Эта дама в кофте была похожа на Франсуазу Саган не больше, чем я. Это был мой первый опыт писать роман от имени женщины. С тех пор я этим не занимаюсь".

Беседа наша продолжилась в грим-уборной - и на фоне четкого осознания того, что с опущенным занавесом Эдвард Станиславович еще не ушел со сцены. Узнав, что мы из газеты, он мгновенно "собрался" и вновь стал таким, каким мы видели его на сцене - собранный, улыбчивый, готовый к диалогу. Еще секунда - и вот уже Наргиз ханым Пашаева представляет Радзинскому народного писателя Азербайджана, председателя Союза писателей нашей страны Анара. Мы стали невольными свидетелями разговора двух писателей, которых еще до встречи объединил творческий проект: Радзинский написал сценарий по произведению Анара, по этому сценарию был снят фильм, который теперь обсуждали авторы.

Биографическая справка

Популярный сценарист и исторический публицист Эдвард Станиславович Радзинский родился в Москве 29 сентября 1936 года. Его отцом был известный в те годы драматург и член Союза писателей СССР С. Радзинский. В качестве сценариста Эдвард Радзинский дебютировал в 1960 году, после окончания Московского историко-архивного института. Первая пьеса писателя "Мечта моя Индия" была поставлена на сцене МТЮЗа - Московского театра юного зрителя. Однако широкая известность к Радзинскому как к талантливому сценаристу пришла только после того, как в московском Театре имени Ленинского комсомола один из самых модных режиссеров СССР того времени - Анатолий Эфрос поставил его пьесу "104 страницы про любовь". Затем эта пьеса Радзинского стала основой фильма "Еще раз про любовь", в которой блестящую партию сыграли Татьяна Доронина и Александр Лазарев. После такой мощнейшей рекламы пьесы Эдварда Станиславовича стали расходиться по советским и зарубежным театрам, как "горячие пирожки". Вскоре Радзнский перерос театр и стал работать для кино и телевидения, в том числе, начиная с середины 80-х годов, в редком даже в наши дни жанре исторического телерассказа. В 90-е годы Радзинский всерьез увлекся темой личности в истории и стал не только писать крупные прозаические произведения об исторических личностях, но и продолжил свои выступления на театральных подмостках в жанре литературного монолога.

Настоящими бестселлерами этого времени стали его книга "Сталин" и роман, посвященный Николаю II и его семье. Они не только были изданы у нас в стране и с восторгом приняты читателями, но переведены и изданы за рубежом. Как говорят, один из последних романов в этом жанре - "Александр II", прочитал президент США Джордж Буш-мл. Ставшие модными в России спектакли по исторической трилогии Радзинского "Лунин", "Беседы с Сократом", а также "Театр времен Нерона и Сенеки" также были поставлены на сценах различных стран мира. Успех книг и постановок побудил Эдварда Станиславовича сесть за работу над новой книгой о Сталине. Много пересудов и недомолвок вызывали и вызывают телевизионные авторские циклы Эдварда Радзинского, которые он называет "Загадки истории" и ведет, начиная с середины 90-х годов прошлого века. Сам он называет их просветительскими. Радзинский является академиком Российской академии телевидения ТЭФИ, председателем попечительского совета литературной премии "Дебют", сопредседателем Литературной академии - жюри национальной премии "Большая книга", а также ряда других известных организаций.

- Кем вы себя больше ощущаете во время выступлений и просто по жизни, драматургом или историком?

- Я скажу так - я не драматург и не историк. Я писатель, пишущий об истории. Это совершенно другое. Если говорить о герое моего сердца, то это Карамзин, замечательный писатель, который писал об истории. При этом как историк я никогда не пишу того, что указано просто в документах, там обязательно есть исследование, и если я не могу найти новых документов, я просто не пишу. Так что во всех этих четырех биографиях (Радзинский имеет в виду романы о Николае II, о Сталине, Ленине и Екатерине) есть новое слово.

- Пусть не покажется вам странным мой вопрос. На какую аудиторию вы пишете? Известно , что вашу книгу на свое ранчо в Кроуфорде взял Джордж Буш-младший.

- Для кого я пишу? Я пишу для себя... Я пишу для того, чтобы удовлетворить те вопросы, которые у меня есть к этому герою и к себе самому. И следует признаться, что в какой-то мере это все равно литература.

- Сегодня со сцены прозвучала ваша фраза, что история в России - это официант, который подает то, что ему заказали.

- Знаете, это касается не всех историков. К сожалению, это касалось, касается и будет касаться истории России. В России история - это политика, обращенная в прошлое.

- Означает ли это, что для того, чтобы изменилась политика, надо изменить отношение к истории?

- Нет. Это должны делать люди сами. Никто сейчас, кроме каких-то их личных интересов, не принуждает. Это не время Сталина, это не время даже большевиков. Человек может писать, в принципе, и может издавать, потому что для этого просто надо найти деньги и издателя. То что это вопрос в данном случае понимания ситуации. Очень часто это делается искренне во имя пользы, для воспитания молодого поколения. К сожалению, история обстоятельства не учитывает.

- После книги о Сталине, что лежит на вашем рабочем столе? Чья биография привлекла внимание писателя Радзинского?

- После Сталина я написал книжку о Ленине, но раньше будет издана огромная книга о Екатерине, она уже почти готова.

- Если не ошибаюсь, у вас есть книга "О себе". Она действительно о себе или просто так называется?

- Многие считают, что она об Анатолии Эфросе. Именно он поставил пять моих пьес. Эфрос - великий режиссер. Но эта книга не просто воспоминания. У этой книги другая задача - как бы вернуть в книге все эти спектакли, в которых играли самые знаменитые актеры... Доронина, Гафт, Гундарева, Саввина, Неелова, Немоляева, Андрей Миронов, Евгений Миронов, Ульянов, Басилашвили...

- Такой успех ваших пьес, их ставят не только в лучших театрах России, но и мировые сцены предоставляют им свои подмостки. Что заставило вас оставить театр?

- В стране началась перестройка, а это значит, что перед нами открылись невиданные ранее возможности, появилась возможность получить доступ к недосягаемым ранее документам. А это означало я смогу осуществить проект, о котором мечтал еще в студенческие годы, когда учился в Историко-архивном институте. Смогу объяснить многим, что как всего три дня понадобилось для того, чтобы не стало огромной страны.

- Если поначалу трудно было представить, чтобы вы оставили такой успешный проект, как театральные пьесы, постановки, фильмы, а теперь еще трудней представить вас без исторических романов. И все-таки известна конкретная дата перехода от одного жанра к другому?

- Можно сказать, да. Это 1989 год. Именно в этот год открыли архивы, и я получил возможность держать в руках документы, которые раньше были просто недосягаемы для писателей. Моя обязанность была как можно быстрей предать их гласности. И я сделал это. Я опубликовал их. Я напечатал в "Огоньке" показания нескольких цареубийц, участвовавших в расстреле царской семьи. Возможно, практичнее было бы приберечь их для своей книги. Но я считал, что сегодня у нас перестройка. Как будет завтра, трудно предположить. Я спешил. Я боялся опоздать.

- Вы были знакомы и даже кажется дружны с нашим земляком Мстиславом Ростроповичем. Ежегодно у нас в стране отмечают дни его памяти. Бакинские улицы носят его имя и имя его отца. Это удивительной души человек. Все, что касается его имени, нам очень дорого. Слышали мы о вашем необычном знакомстве с ним. Если можно, расскажите об этом.

- Мы действительно познакомились с ним не совсем обычно. Он полночи искал мой номер телефона, чтобы сказать несколько теплых слов о моей передаче, которую смотрел по телевидению - о Николае II. А какой роскошный подарок он сделал мне. Он купил на Sotheby's огромный том документов, вывезенный во время революции из России! Это были протоколы допросов, которые проводила знаменитая комиссия Временного правительства. Допросы людей, связанных с Распутиным. Когда он мне позвонил, это было чуть ли не в половине третьего. Слегка картавя, представился: "Это музыкант Ростропович. Мы с вами не знакомы. Я хотел бы сказать вам..." И дальше он говорил очень добрые, хорошие слова. Он меня просто поразил. Я не знаю, могу ли я назвать еще одного такого человека, который полночи будет искать номер телефона, для того чтобы сказать несколько добрых слов. К сожалению, такое упорство рождается скорее противоположными чувствами. Душа у Мстислава Леопольдовича, кстати, он не позволял себя называть по имени и отчеству, он для всех был просто Слава, была очень доброй и молодой. Он источал радость. Он заражал ею других. Такое удается не многим, а вот ему это удавалось. Сейчас после смерти Ростроповича это стало уже легендой, как он на коленях простоял всю службу, когда хоронили останки царской семьи.

- В российской прессе была информация о том, что ваша книга о о Николае II увидела свет не у себя на родине, а за океаном. Это что - диссидентство или мессианство, то есть попытка сделать так, чтобы российскую историю знали не только в России, но и за ее пределами? И второе. Как это получилось, что вашу книгу редактировала лагендарная Жаклин Кеннеди?

- Следует сказать, что в непредсказуемой России время было неспокойное. Она, как и прежде, начинала не любить свое прошлое. Я не знал, как поступить. Решил посоветоваться. Мне посоветывали подождать. И я сдалал это. К тому же надо мной все время давлело завещание Николая II, "не мстить за него". Вот тогда и пришло решение сначала издать ее за границей, а потом уже у себя, в России. Жизнь показала, что совет мне был дан правильный. Впоследствии я понял важность этой идеи. Это даже пошло на пользу книге. Я как бы получил возможность посмотреть на нее со стороны. От этого книга только выиграла, особенно русский вариант К тому же в Штатах у книги оказался прекрасный редактор - Жаклин Кеннеди-Онассис. Она работала тогда в издательстве "Дабл дэй".

- У нашей газеты есть традиция в конце беседы рассказать для наших читателей какой-либо курьез, произошедший с вами. Наверняка есть такой?

- Вообще-то, признаюсь, со мной курьезов происходит не так уж и много, даже, может быть, совсем не происходит. Но вот один я, кажется, вспомнил. Он был, правда, давно. Однажды я шел на генеральную репетицию спектакля по своей пьесе "Театр времен Нерона и Сенеки" в Театре имени Маяковского. Вместе со мной шла американка, художественный руководитель нью-йоркского театра "Кокто репетори". Я очень нервничал, потому что именно в этот день Министерство культуры должно было или запретить или разрешить пьесу. Американка, увидев огромную толпу около театра, пришла в неописуемый восторг от того, что столько людей пришли на спектакль. "Пришли лишь потому, что прочитали пьесу..." Но она не знала, что есть у такой популярности и обратная сторона.

В театре Ленинского комсомола шел спектакль, поставленный Эфросом по моей пьесе "Снимается кино". Толпа, желающая попасть в театр, была громадная. Милиция, приглашенная специально навести порядок, явно не справлялась со своими обязанностями. Ситуация становилась неуправляемой. На спектакль не смог попасть писатель Валентин Катаев. Его так сильно сдавили в толпе, что ему пришлось вернуться домой. Но самое страшное произошло потом. Следует сказать, что тогда еще я не выступал по телевидению и меня мало кто знал в лицо. И вот я иду к театру, милиция и дружинники наводят полный порядок, и один дружинник, как следует врезал одному из тех, кто усиленно рвался внутрь. Это был я. Мне врезали в глаз. Все бы ничего, но случилось это на глазах у моей мамы. Что потом случилось с милиционером, история, как говорится, умалчивает.

Д.АХУНДЗАДЕ

Эхо.- 2009.- 20 марта.- С. 10.