Бакинство Фархада Агамалиeва

В Москве издана книга ностальгических эссе о бакинцах и образе жизни их прекрасного города середины XX века. Эта книга станет исключительно приятным литературным подарком азербайджанцам и всем, кто любит сердце этой замечательной страны — город Баку.

Писатель удачно нашел язык повествования, точно передающий дух города даже незнакомым с реалиями места, с его уникальным ментальным подтекстом и исключительным колоритом восточного смешения. Точнее сказать, не нашел, а просто взял и рассказал. В этом, конечно, талант Агамалиeва-рассказчика, ему удалось сделать цельный образ из сплава анекдотов, бытовых зарисовок, воспоминаний неуловимой атмосферы, плетущих свою замысловатую и тонкую ткань.

Секрет, наверно, в писательском опыте Агамалиeва, в его успешных сценарных работах. Одним словом, мы имеем дело, пожалуй, с первым случаем столь удачной и легкой в восприятии литературной топографии городской культуры Баку. Доказательством точного попадания служат рисунки молодого московского художника Дмитрия Коротченко, который, кстати, никогда не был в Баку и рисовал сюжеты для иллюстраций, отталкиваясь лишь от текста автора.

Само слово «бакинство», вынесенное в заголовок, необычно. Вряд ли вы быстро найдете подобное существительное среднего рода, выраженное одновременно в трех падежах для обозначения духа культуры какого-либо из городов планеты. На этот интересный феномен обратил внимание русский философ Давид Джохадзе. Хочу специально подчеркнуть — русский. Полагаю, что мысль, как и проза, являясь по сути наднациональным феноменом, все же получает национальную привязку через конкретный язык выражения. Очерки и эссе Агамалиeва, других азербайджанских и кавказских писателей, пишущих и думающих на русском, — это явление, прежде всего, современной русской литературы, только ее кавказского сегмента. Но вернемся к определению слова «бакинство». Попробуем сказать — «лондонство», «московство», «петербургство», «тбилисство», «ереванство» — согласитесь, звучит ненатурально, как неживая конструкция. «Бакинство» — слово иного рода, мало того, что оно не режет слух, оно передает смысл. За этим словом точное содержание. Наверно, единственное, что можно принять в семантике подобного рода, это «одесситство». Но, кажется, такого термина не было даже у Жванецкого, лучшего из современников воспевателя атмосферы этой черноморской сестры Баку.

Еще один интересный аспект. Сюжеты, наполняющие рассказы сборника, — а это впечатления от базара, особенности быта улицы, оттенки отношений между людьми, первая любовь, бакинская погода, ремесла, уже почти исчезнувшие (как, например, кровельщики, покрывающие крыши киром), наконец, джаз и танцы стиляг, — все это, конечно, читается в контексте советского периода истории Баку. Его неизменный спутник — мультикультурный интернационализм. Читается ностальгия именно по этой особенной черте жизни, трудно восстановимой.

Попытки описания того «потерянного рая» делают и другие авторы. В разных стилях и сюжетных конструкциях. Выработалось целое направление ностальгическо-иронической прозы. Если одной фразой — эти писатели описывают Мир до распада, Мир до войны. И тут уже не особенно важно, какой это мир — советский, немецкий, латиноамериканский или какой-либо иной. Такая проза нынче очень востребована, заслуженно пользуется популярностью на рынке, и это не требует объяснений критиков. Также весьма удачно, что эссе Агамалиeва впервые увидели свет на страницах московского журнала «Баку», рядом с другими статьями, глянцевыми сюжетами и популярными заметками, рассказывающими о жизни Азербайджана. Как политолог должен подчеркнуть этот важный момент публикации «в контексте», обладающий влиянием на поддержание современного престижа страны в русскоязычном пространстве.

Не много писателей обладают даром легкого, как бриз, и точного, как пуля, повествования. Вспомним О’Генри. Однажды писатель в присущей ему ироничной манере выдал изящный афоризм об ирландцах, народе, кстати, очень близком и понятном по характеру и выражениям эмоций: «В жизни есть некоторые вещи, которые непременно должны существовать вместе. Ну, например, грудинка и яйца, ирландцы и беспорядки». Тут важно заметить, что речь не столько о политике, как а о буйном характере и хмельном веселье. Стало общепризнанным сочетать азербайджанцев как хлеб-соль, через дефис с гостеприимством и добродушием. Многие признают, что любят азербайджанцев за их умеренный консерватизм, уместную ко времени импульсивность и безграничную доброжелательность. Другие, на волне «Евровидения», добавят чувство гармонии, выражающееся в азербайджанской музыке и вообще в ритме жизни. Но как это описать? Тут нужен дар, передать дыхание жизни в Баку могут единицы. Поэтому дадим возможность говорить книге «Бакинство». Из массы ярких эпизодов, которые наверняка разберут на цитаты, мне хотелось бы привести фрагмент, связанный с Москвой. Так будет, наверное, справедливо, учитывая неразрывные ментальные связи этих великих городов.

Итак, «В Москве на Чистопрудном бульваре иногда летом играет джаз, небольшой оркестр, точнее — диксиленд. В традиционном нью-орлеанском, 50-х годов минувшего века стиле. Не остановиться невозможно… Я подошел к самому немолодому из них и спросил: «А Бакинские огни» знаете?». Он молча поднял трубу, увлажнил мундштук губами и заиграл. Сперва сбивчиво, как бы на ощупь. Затем — фраза за фразой, уверенно вспоминая мелодию и стиль. Подошел аккордеонист, вслушался, прошелся по клавиатуре, подхватил. Взял ритм барабанщик. Потом, когда «Бакинские огни» угасли, трубач спросил, играет ли сейчас на Приморском бульваре духовой оркестр. Я ответил, что сейчас, кажется, не играет. «А Торговая стоит?». Я подтвердил, что с ней все в порядке. Он заулыбался: «Я гостил целую неделю на этой улице у модного чувака-фарцовщика, он меня научил завязывать на галстуке узлы «Манхэттен» и «Ковендиш» — полный атас!». И добавил: «Клевый был город Баку!».

Александр Караваев

Известия.- 2011.- 20 мая.- С.7.