Когда перо острее скальпеля

Междусобойчик после презентации

Эта беседа с известным писателем-драматургом, заслуженным деятелем искусств Азербайджана, кавалером ордена «Шохрат» Натигом Расулзаде является продолжением нашей недавней встречи с писателем на презентации его нового сборника рассказов и повестей «Читающий мысли», которая в торжественной обстановке прошла в клубе «Натаван» Союза писателей Азербайджана. Хочу только отметить, что на сей раз встреча с писателем прошла в ритме скорее очередного междусобойчика с всегда желанным гостем газеты «Каспiй», нежели традиционного интервью с популярным прозаиком. Книги Натига Расулзаде всегда пользовались неизменным успехом у читателей бывших СССР, Чехословакии, Югославии, а также Венгрии, Болгарии и других стран. Не исключено, что именно поэтому его нередко называют живым классиком. Интересно, как он сам относится к этому статусу, подумала я, и сегодняшнюю беседу с нашим гостем решила начать с этого несколько провокационного вопроса.

– Ну, как отношусь? Просто отвечаю на это довольной улыбкой, как и на все приятное в своей жизни. Но в то же время прекрасно понимаю масштабы ответственности, которую возлагает на меня этот статус, и, разумеется, стараюсь ее оправдать.

– Вы производите впечатление человека, который привык всегда идти против течения. В советское время вам не давали покоя наркоманы, проститутки и цеховщики, а теперь, судя по вашей последней книге, – смерть и эротика. Вы что, и с этим бороться намерены?

– Нет, смерть и эротика – это всего лишь общая тематика, которая объединяет вошедшие в новый сборник четырнадцать моих новых произведений. Сюда входят рассказы и повести, написанные в нескольких жанрах: здесь – сюрреализм и мистика, абсурд, глубокий психологизм и многое другое, что в советское время воспринималось цензорами в штыки. Да, все это преподносится мною через призму любви с присутствием эротики, но ведь без нее невозможно создание ни одного высокохудожественного произведения – это однозначно. Эротика – мой конек, и если книга написана мною, то другой она быть не может.

– Ну ладно, с этим разобрались. Давайте теперь рассмотрим ваших героев через призму наших реалий. Если раньше читатель знакомился с ними только на страницах ваших произведений, и это становилось причиной ажиотажа в обществе, то когда они в постсоветское время вышли из подполья, все очень скоро поняли, что эти люди всегда были, есть и будут как составляющие огромного социума. Чем вы намерены удивить современного читателя?

– Ничем. Я и раньше никого не думал удивлять, я просто высвечивал те или иные явления в обществе, точнее, не только высвечивал, сколько бичевал, что, собственно, намерен делать и впредь. Просто если я в советское время писал вещи, о публикации которых даже мечтать не приходилось, то сегодня между ними и читателем нет никаких преград, во всяком случае, идеологических, что я охотно приветствую.

– То есть, если раньше вам приходилось с цензурой быть на «вы», то сегодня…

– Простите, я вас перебью, чтобы внести некоторые уточнения: весь вопрос в том, кто выступает в роли цензора. Да, сегодня цензуры нет, но я глубоко убежден, что у каждого автора должен существовать свой внутренний цензор, тот самый, который не позволит ему замахнуться на нечто святое, и именно с таким цензором нужно всегда оставаться на «вы». Поверьте, если этого нет, то нет и автора как художника в широком понимании этого слова. Миссия писателя заключается не в щекотании нервов читателя, а в умении призвать его к серьезному размышлению.

– Любой художник, творчество которого пытаются ограничить идеологическими рамками, испытывает дискомфорт и соответственно мечтает вырваться на свободу. Но вспомните ваших отдельных коллег, которые всегда себя уютно чувствовали в этих рамках, это была их «свобода».

– Да, эти люди были и есть.

– Но быть свободным и стать свободным – это разные вещи, согласитесь. Что для вас важнее?

– Думаю, и то и другое, если, конечно, понятие свободы не ограничивается кавычками. Что касается меня, то если на ранних этапах моей писательской деятельности что-то ограничивало мою свободу, то я, невзирая ни на что, стремился к ней. Да, удавалось это не всегда, но при этом ничто не могло заставить меня изменить себе. К примеру, я никогда не воспевал счастливую жизнь в советской стране рабочих и колхозников. Просто не умел врать и, слава Богу, этому меня не научили ни высокие регалии, ни баснословные гонорары моих многочисленных коллег. Так что могу смело сказать, что с момента отмены цензуры в стране ни со мной, ни с моим творчеством не произошло никаких метаморфоз, и я продолжаю спокойно заниматься своим любимым делом.

– Много работаете?

– Работаю сутками, не покладая рук, причем такого режима придерживаюсь с юности, лет, где-то, с восемнадцати-двадцати. В настоящее время работаю сразу над несколькими разножанровыми произведениями. Кстати, жанры – это тоже своего рода клетки, заставляющие автора работать в соответствии с теми или иными канонами, скажем, прозы, поэзии или драматургии. И только редкому автору, такому, скажем, как американский писатель Хемингуэй, удавалось выйти из этих рамок и при этом оставаться профессионалом в высоком понимании этого слова. Но при этом он создавал новую клетку, на которую уже стараются равняться другие писатели, и кому-то это удается, но обязательно с тем, чтобы позже сформироваться в творчестве как яркая индивидуальность, а кому-то нет. Впрочем, это уже тема другого разговора.

– Кто-то из великих сказал, что говорить человек учится два года, а молчать – всю жизнь. Иногда тщетно…

– Лично я молчать не собираюсь, как писал, так и продолжаю писать о наболевшем. Хотя… Если задуматься, «положенную» мне норму молчания вполне выполняю: пишу-то я молча…

– Писатель жив, пока он творит, или пока живет его творчество?

– Пока творит – это однозначно. Хотя можно за всю свою жизнь написать всего одну вещь, которая навсегда обессмертит имя автора. Например, известный американский писатель Джером Селинджер написал пару рассказов и всего один роман «Над пропастью во ржи», который был переведен, насколько мне известно, на несколько языков. Когда Селинджер написал эту вещь, ему было тридцать лет, а умер он в возрасте девяноста двух лет всемирно известным писателем.

– «У успеха множество отцов, а неудача – всегда сирота». Эти слова принадлежат Джону Кеннеди. Вам известно «отцовство» ваших успехов и поражений?

– Это был ужасный период, когда после многочисленных нападок на меня со стороны МВД и КГБ многие просто отказывались публиковать мои повести и рассказы, и при этом делалось все это под различными предлогами, к которым даже трудно было придраться. Это, конечно, явилось для меня страшным испытанием. Писать-то мне никто не мог запретить, но в то же время разрушались все мосты между мною и читательской аудиторией! И только Гейдар Алиев в бытность свою первым секретарем ЦК Компартии Азербайджана, ознакомившись с моими произведениями, заявил, что в них я и десятой доли реальной ситуации не затронул, и таким образом дал «зеленый свет» моему творчеству, за что я бесконечно благодарен этой легендарной личности. Так и начался плодотворный период в моей профессии.

– Но этого могло бы и не произойти. Как бы вы поступили в таком случае?

– Видимо, своим писательским чутьем я где-то понимал, чувствовал, что придет время и все эти запреты вместе с советской идеологией охотно отправят на свалку истории. Возможно, в какой-то мере это было для меня утешением, но даже при полном его отсутствии я бы все равно писал, поверьте, писал потому, что не мог этого не делать. Кстати, именно это я советую и всем молодым писателям, которые обращаются ко мне за советом или помощью, настоящий писатель пишет именно тогда, когда не может не писать, когда это – дело его жизни.

– А снятие запретов не ослабило ваше желание выкорчевывать негативы тех или иных реалий?

– Нисколько. Это, если хотите, мое отношение к негативу в любом его проявлении, я вообще считаю, что главная функция писателя заключается именно в выявлении негатива в обществе. Лично я свое назначение вижу в этом, во всяком случае, так поступали все мировые классики, на творчестве которых росли и формировались десятки и сотни поколений читателей. Писательское перо сродни скальпелю хирурга, который удаляет в организме некротический участок, потому что он может помешать дальнейшей нормальной жизнедеятельности человека. Для меня не секрет, что отдельные люди, а это чаще всего лжепатриоты, спешат обвинить меня в попытке обнародовать изъяны нашего общества, которые, по их мнению, следовало бы оградить от постороннего взгляда. Но чем же в таком случае писатель отличается от страуса, который прячет голову в песок? Можно ли рассчитывать на какой-либо прогресс или хотя бы на мало-мальски заметную динамику в развитии общества, денно и нощно воспевая зеленые луга с блеющими на них овечками? Лично мне это не импонирует.

– Но что изменилось в обществе за столько лет, потраченных вами за описанием его анатомии? Разве стало оно чище, гуманнее?

– Нет, конечно, но в известной степени это произошло потому, что в советское время статистика этих явлений скрывалась, и никто не приложил должных усилий, чтобы ее хотя бы снизить до минимума. Не так давно, перебирая в памяти весь свой творческий путь, я вдруг осознал, что действительно потратил на это сорок с лишним лет. Бог ты мой!

– И очень скоро стали популярным писателем. Кстати, что для вас в жизни важнее: собственная популярность или преданность друзей?

– Я никогда не стремился к популярности, не по мне это, понимаете? Дело в том, что популярность – это палка о двух концах, и к писателю она должна прийти не на телевизионных каналах, а на страницах его произведений. Он должен стараться, чтобы знакомство с каждым из них стало процессом катарсиса для читателей, для общества в целом. А популярность… Она важна актерам, звездам шоу-бизнеса… Если же она станет целью жизни писателя, то ему непременно придется потакать чужим вкусам, зачастую вкусам людей, очень далеких от понимания истинной сути литературы, придется утратить собственную индивидуальность, что в свою очередь приведет к его полному обезличиванию. Что касается друзей, то я, прежде всего, рад, что они у меня есть, и благодарен им только за одно это. Причем должен сказать, что это настоящие «ветераны» дружбы: с двумя из них я дружу с первого класса, а это ни мало, ни много уже пятьдесят два года, с другими мы уже сорок три года вместе. Эти преданные люди были свидетелями всех моих взлетов и падений, успехов и поражений, но никакие жизненные зигзаги или обиды не смогли нас разлучить. Это, согласитесь, многого стоит.

– А часто ли вам приходилось по жизни прощать людей?

– Прощать приходилось часто, хотя сам я по натуре – человек с локтями и вполне мог бы дать отпор любому из своих обидчиков. Но вся моя жизнь со всеми ее перипетиями научила меня тому, что на обиду не всегда стоит отвечать, быть может гораздо важнее не спешить с выяснением отношений, переждать какое-то время, подумать о причинах этой обиды. В таких случаях, поверьте, очень часто приходишь к мысли, что тебя обидели вполне заслуженно.

– Много ли вы знаете писателей, с которыми народ прощался со слезами на глазах?

– В моей памяти еще живы похороны в Баку Самеда Вургуна, мне тогда было лет семь, но я хорошо помню, что эти похороны были настоящей национальной трагедией. Позже, в разное время, я видел, как в Москве в последний путь провожали Василия Шукшина, Владимира Высоцкого – это было ни с чем не сравнимое зрелище… Представьте себе нескончаемый поток скорбящих людей…

– Что для этого должен делать писатель при жизни?

– Все – в плане творчества и ничего такого, что отличало бы его от простых смертных. Ведь по сути, масштабы людского горя, оплакивающего смерть писателя, равнозначны тому наследию, которое он оставляет после себя потомкам. В жизни писатель – обычный человек, и ничто человеческое ему не чуждо, он может на каком-то этапе и оступиться, может пить, быть заядлым игроком и вести распутную жизнь, во всяком случае, распутную с точки зрения тех, кто просто склонен идеализировать его как кумира. Но все это нисколько не мешает ему создавать высокохудожественные произведения, которые могут служить в качестве этического ориентира для многих поколений читателей. Должен сказать, что сам я встречал немало людей, скажем так, отрицательных, но это нисколько не мешало им создавать достойные гуманные произведения. Всех своих персонажей писатель рождает сам – и подлецов, и порядочных людей, в каждом из них присутствуют частички его души, мироощущений, наблюдений, а нередко и эпизодов из личной жизни, или же это, в конце концов, плоды его собственной фантазии, но опять же его.

– Ваш предыдущий сборник рассказов «Островок» вышел в свет года два назад. Как вы считаете, не слишком ли велик интервал между двумя вашими последними изданиями?

– Разумеется, велик, тем более, что я не привык к такому творческому ритму. За прошедшие два года в нашей жизни произошло очень много изменений, много новых событий, что так или иначе влияет на развитие, умонастроения общества. Настоящий писатель не может оставаться равнодушным к этому процессу, и если он по тем или иным причинам лишен возможности выразить свое отношение к происходящему, то от этого, поверьте, само общество пострадает не меньше писателя. Я не верю, не хочу верить ни в какие оправдания про вездесущий Интернет, который разлучил современного читателя с литературой. Да, в какой-то мере это имеет место, но уже сегодня я могу смело сказать, что в этой сфере уже наблюдается некоторый спад, интерес читателя к книгам, к печатному слову возрождается, и тем отраднее, что им с каждым днем все больше интересуется подрастающее поколение.

– Писатель рождается из желания написать о наболевшем?

– В сущности, да.

– В таком случае для него самым страшным наказанием может стать его последняя книга? О чем она могла бы рассказать читателям?

– Вопрос непростой, но лично я считаю, что последнее слово писателя не должно отличаться от первого. Если бы мне когда-нибудь пришлось писать свое последнее произведение, то оно, уверяю вас, было бы о том же, что и предыдущие. Для меня самая страшная измена – это измена собственным принципам. Конечно, я бы с большим сожалением отнесся к подобному приговору в свой адрес и свое последнее произведение писал бы с чувством глубочайшего сожаления обо всем невысказанном, что осталось бы в моей душе, о той доле искренности, которой я хотел, но не смог поделиться со своими читателями, а это, поверьте, непосильное бремя для настоящего автора. Но, похоже, мы не в ту степь забрели. Вам не кажется?

– Думаю, что да. Но, видимо, все это связано с впечатлениями, которые произвел на меня ваш новый сборник «Читающий мысли». Кстати, мне всегда казалось, что писатели лучше всех способны определить прогнозы дальнейшего развития общества. Не хотелось бы вам поделиться своими соображениями на этот счет?

– Вы меня, в общем-то, несколько озадачили, но думаю, что мне удастся оправдать ваше доверие, тем более, что контуры будущего уже сегодня достаточно отчетливо вырисовываются. Кстати, мне это несложно сделать еще и потому, что прежде чем заглядывать в будущее, я просто окину взором свой творческий путь. Я, как вам известно, во всех своих произведениях разоблачал именно то, что советская идеология пыталась закамуфлировать лживыми лозунгами на красных полотнищах, никогда не пел дифирамбы власть предержащим, и потому, разумеется, не претендовал ни на какие награды от них. Мне чинили достаточно препятствий – причем чинили весьма успешно – огромное количество оппонентов в разных чинах, но! Как я уже отметил выше, от участи диссидента меня спас наш общенациональный лидер Гейдар Алиев. Более того, десять лет назад этот человек удостоил меня высокого звания «Заслуженный деятель искусств Азербайджана». С тех пор прошло не так много, и вдруг его достойный преемник, нынешний президент Азербайджана Ильхам Алиев в канун моего юбилея наградил меня почетным орденом «Шохрат». Все это, поверьте, говорит о многом, и дело здесь даже не во мне и не в моих заслугах. Свой личный пример я привел вам только потому, что он является лучшим показателем истинной демократии в Азербайджане – стране, в которой писателю не только не «перекрывают кислород», но и поощряют остроту его пера, его желание и умение высвечивать пороки общества. Не спорю, их сегодня вполне хватает в нашей жизни, местами их даже больше, чем было в советское время, но ведь это отнюдь не повод для пессимизма, для совершенно неуместной, на мой взгляд, ностальгии по прошлой эпохе. Она, эта эпоха, загубила не один десяток талантливых представителей нашей нации за смелость идей или за нежелание подчиняться власти откровенных самодуров. Но, слава Богу, мы уже давно живем в совершенно иных реалиях. Сегодня в Азербайджане поощряются любое смелое творческое начинание, любая попытка выйти на международную арену с яркими талантливыми проектами, которые могут достойно представить нашу нацию мировой цивилизации. Можно ли при этом сомневаться в дальнейшем благополучии нашего народа? Думаю, что нет, и вряд ли в этом вопросе у меня найдутся оппоненты.

ЛАЛА БАГИРЗАДЕ

Каспий.- 2010.- 10 апреля.- С. 11