Полпред искусства

Смысл жизни Сары Манафовой

Я всегда мечтал написать про нее. Но каждый раз не знал с чего начать, все думал, что ничего у меня не получится. Но… все же решился.Сара Манафова выросла в традиционной азербайджанской семье, где строго чтились мусульманские обычаи и традиции. Детей в семье было пятеро – два мальчика и три девочки. Сара была старшей. Воспитывали их в строгости и не баловали. Нетрадиционным, пожалуй, для семейных мусульманских устоев того времени было то, что глава семьи – человек мягкий и добрый – с особенной нежностью относился к ним, дочерям. Будучи человеком грамотным, он много читал, был большим поклонником азербайджанской классической литературы.

– Каждый вечер, придя с работы, отец читал нам вслух произведения Низами, Физули, Ордубади, – рассказывала Сара. – По ходу переводил и разъяснял смыслы, встречающих в тексте арабских и фарсидских слов. Наша мать – Джейран ханым – происходила из знатного аристократического рода Ашурбековых-Эльдаровых. Она так и не сумела смириться с тем, что ей, очень рано осиротевшей (в шесть лет), так и не дали образования. Да еще в пятнадцать лет выдали замуж за человека не из ее сословия. Полная драматизма жизнь – сиротство, раннее замужество, бедность, война, пятеро детей привнесли в ее характер неласковость и жесткость. Сейчас я думаю, что в силу многих обстоятельств мы с моей матерью оказались в разных плоскостях понимания. Я не понимала тогда, что жестокость моей матери была продиктована внутренним стремлением – не смириться и не пасть духом. И, преодолев все трудности, осуществить главную, заветную мечту и цель своей жизни – сделать своих детей высокообразованными людьми. Выбиваясь из сил, она старалась хорошо нас кормить и одевать. Будучи сама полуграмотной, отправляла нас в библиотеки, водила в оперу. Все это она делала очень целенаправленно, по какой-то своей, только ей ведомой программе. Всю силу своего потрясающего духа мать вкладывала в нас. Словно надеялась поправить свою судьбу, давая нам все то, чего была лишена сама. И на этом пути она не жалела ни себя, ни нас, ни окружающих.

Несмотря на то, что мать осиротела совсем ребенком, память ее сохранила многое из дореволюционного детства. Образы рано умерших родителей, родительский дом, обрывки воспоминаний о некоторых событиях. Когда мы подросли, она показывала нам здания, принадлежавшие ее семье. На башнях этих зданий красовались шпили, а на фронтонах – имена тех, кто их строил… для себя. Рассказывала про семейную дачу в Бузовны. По ее словам, там был огромный бассейн, в котором плавали лодки. В годы советской власти та дача стала санаторием для детей, больных туберкулезом. Рассказывала про своих многочисленных родственников: Аллахверди беке, Теймур беке, Наджафгулу беке Ашурбековых. Теймур бек после революции эмигрировал с семьей в Турцию, Наджафгулу бек, известный в Баку под прозвищем Гочу Наджафгулу, с приходом новой власти был сослан в Сибирь. На родину он все же вернулся, но через много лет. Старым, больным… и вскоре умер. Дед по отцовской линии – Муса Эльдаров, обладатель большого семейства из девяти жен (одну из которых он привез из Дании, и она приняла ислам) и бесчисленного числа отпрысков. Дед Муса пережил революцию, никуда не уезжая. Когда моя мать выходила замуж, в качестве приданного он дал ей купчую на нефтяные промысли в Сабунчи и Раманы. Промыслы к тому времени уже были национализированы советской властью, и купчая не представляла никакой материальной ценности. Но несмотря на это, мать с отцом хранили ее как реликвию в красивой перламутровой шкатулке вместе с другими документами. Интересен, по рассказам матери, образ моей бабушки – Умханым Ашурбековой-Эльдаровой. Женщины просвещенной, выпускницы Санкт-Петербургского института благородных девиц. Она никогда не носила чадры. И в Маиловском (оперном) театре, где для нее была ангажирована ложа, она сидела с открытым лицом, тогда как ложи знатных мусульманок принято было закрывать тюлем. Судьба ее также сложилась трагично. Овдовев в двадцать лет и потеряв старшего сына, она погибла при пожаре в собственном доме. Будто бы при попытке разжечь печь. Как такое могло произойти в доме, где была прислуга? Непонятно. Тем более что кроме нее больше никто не пострадал. Ее пытались спасти домашний доктор и живший по соседству известный художник Азим Азимзаде. В день ее гибели из дома пропали сундуки с драгоценностями. Было ли это преступлением кого-то из слуг или знакомых? Это так и осталось тайной.

Сара ханым любила часами рассказывать о своих родителях, о дедушке и бабушке, других знатных представителях своего рода. Чего только они не пережили! XX век, изобилующий революциями и войнами, принес не в одну человеческую судьбу разрушения и потери, став и для аристократических родов Азербайджана фатальным. И потомки этих знатных родов долгое время боялись вслух произносить имена предков. Из их памяти постепенно стирались лица трагически погибших родных, дорогие сердцу имена, родной язык, обычаи, традиции…

Как художник Сара Манафова вступила на самостоятельный путь в искусстве в начале 60-х годов. Ее романтическое, эмоционально окрашенное творчество сразу обратило на себя внимание национальной самобытностью. Художественная индивидуальность автора в сочетании с бережным, любовным отношением к богатейшим традициям, накопленным изобразительным искусством Востока, дала неожиданный результат – произведения С.Манафовой открывают для широкого зрителя мир «хрустальных струн» восточной поэзии, ее образной символики и мудрости. В поисках своего стиля художница как бы черпает силу в национальных традициях, обращается к памяти, передающейся от поколения к поколению. В своих произведениях мастер стремится как бы синтезировать в одном полотне многолетние наблюдения и опыт по изучению родного края, его людей и природы. Так появляются «Поэма об Абшероне» и триптих «Азербайджан. Весна 1982 года» – произведения, наполненные высоким гражданским пафосом, насыщенные поэзией. Следуя замыслу, С.Манафова размещает по вертикали холста множество разнообразных примет родной земли: горы и долины, на которых пасутся стада, реки с водопадами. В центре композиции – любимая героиня многих ее картин – женщина-мать. Композиционный строй триптиха, решенного в традициях средневековой миниатюры, не «распыляет» образ, а напротив, усиливает ощущение его цельности и гармонии. Это – Родина во всей ее красоте и величии.

На выставке в Москве художница впервые демонстрирует новую серию своих работ, посвященных творчеству великого поэта и мыслителя Низами Гянджеви (по мотивам поэмы «Семь красавиц» 1982-1986 гг.). Произведения, выполненные темперой на левкасных досках, представляют совершенно новую интерпретацию поэтики Низами в азербайджанском искусстве. Это не иллюстрации, а самостоятельные, наполненные философским смыслом художественные образы, рожденные от глубокого проникновения в мир поэзии. Каждая из семи новелл «Семи красавец», по замыслу Низами, окрашена в определенный цвет-символ, и это не просто прихоть великого поэта. Вот что, к примеру, пишет он о зеленом цвете в «Сказке румской царевны». Все, что свято, все, что цветет на свете, находит образ свой в зеленом цвете. Зеленый цвет – символ жизни. От черного цвета до белого, от цвета зла к цвету радости – таков путь, который последовательно проходят герои поэмы. В семи досках С.Манафовой, несмотря на небольшой формат, заключен огромный диапазон человеческих чувств, ощущений, характеров, которые никогда не утратят своей современности. Доски С.Манафовой – миниатюры ХХ века, вобравшие в себя богатство, накопленное предшествующими поколениями, жизненный опыт своего народа, чья мудрость гласит: «Прибавь зерно к зерну, строку к строке и песню к песне…»

Сара Манафова много работала. Любила чаще менять технику рисования. Я помню – в ее мастерской красовались большие и маленькие полотна с разноцветными ракушками. Она любила море, особенно его причудливые дары. Работы эти получились у нее какими-то живыми. Во всяком случае, у нее в мастерской, мне казалось, все время слышен гул голубого моря, а за окном – грохот волн. Сара ханым никогда не рисовала море с его причудами. Хотя очень его любила. Даже в своих беседах упоминала о море как можно чаще. У моря Сары был особый цвет, особые краски, причудливые оттенки.

Наиболее значительной работой последнего творческого периода художницы, на мой взгляд, стал триптих «Лейли и Меджнун», за что она была удостоена национальной премии Humay. Работа своеобразная, сублимация духовной энергии мастера. Работа, излучающая необычайно сильную и светлую энергетику. По рассказам художников, присутствовавших на открытии выставки, где впервые была представлена эта работа, в зале воцарилась благоговейная тишина. И на вопрос художницы: «Почему все замолчали?» послышался ответ: «Когда в помещение вносят икону, оно становится храмом. А в храме не принято шуметь». Но почему икона? Возможно потому, что образ Меджнуна на этих полотнах, как бы мистически перевоплощается в образ Иисуса Христа и, отождествляясь с ним, создает ощущение некой иллюзии. Наталкивая зрителя на мысль об общности миссии обоих, выраженной в страдании и гибели во имя любви. В первом случае – во имя любви к женщине, во втором – любви всеобъемлющей, божественной, ко всему сущему. Подводя зрителя к пониманию незыблемости евангельского постулата – «Бог есть любовь».

– Откуда такое видение?

На мой вопрос ответа не последовало. Очевидно, художник и сама точно не знала его происхождение. Идея этой работы представляет собой некий феномен, где переплетаются философия Физули с постулатами христианства.

Работы Сары Манафовой легко узнаваемы, их не спутаешь ни с чьими. Великолепная школа, высочайшее мастерство, многолетний профессиональный опыт. И… детская непосредственность! Во всех ее работах проглядывается специфичная, присущая только ей манера письма, особый творческий почерк. Что касается техники исполнения, то ей была подвластна любая – от живописи до графики. В последние годы она работала в некоей синтезированной манере – на стыке живописи и графики. Это были графические работы, созданные рукой и мышлением живописца. Пастель на ее полотнах ложилась масляными мазками, создавая впечатление полновесной монументальной живописи. Стиль, в котором работала художница, безусловно, Восток! Во всем, что бы она ни рисовала, – Восток, будоражащий воображение, гипнотизирующий таинственностью созданных образов, многоцветный и многоликий.

«Семь красавиц» на левкасе, триптих «Лейли и Меджнун», многочисленные портреты… По мнению соратника Сары ханым по искусству Беюкаги Мирзазаде, она признана одним из лучших портретистов современного художественного Баку. Помню, как она с особой любовью и знанием дела рисовала известного музейного деятеля Лиану Везирову, которая долго ей позировала.

– Все, Лиана, больше я тебя не буду мучить, ты свободна! – сказала как-то вдруг Сара ханым.

И через некоторое время получился изумительный портрет, который обрадовал не одного любителя искусства.

Целая галерея портретов в восточном стиле. Многочисленные пейзажи. Ичери шехер – только не серый, из древнего, со следами тысячелетий камня, каким мы его знаем, а цветной, яркий. Бесчисленные натюрморты – «Черная роза», «Двое в ночи», «Трое». Среди многочисленных жанровых работ и знаменитая «Баня», где, окутанные клубами пара, прикрытые по традиции яркими «фите», парятся азербайджанские Венеры. Колорит картины, настроение, созданное некоторым налетом гротеска в прорисовке образов, подарили этой работе заслуженные признание и известность.

Как же она пришла в искусство?

После окончание школы она долго не могла определиться. Много читала, слушала музыку и… интересовалась живописью. Все это доставляло ей удовольствие, но выбор свой делать Сара не спешила. Она продолжала пребывать в своем придуманном радужном мире, где отсутствовало время, вместе с героями романов Жюля Верна, Грина, Беляева, с персонажами сказок «Тысячи и одной ночи», а также с киногероями популярных кинолент того времени. Словом, жила в ирреальном мире собственных иллюзий. Может предначертание творческой судьбы – рисовать этот придуманный мир – обозначилось в ней именно тогда? Когда образы, создаваемые ее фантазией, обретали плотную, почти реальную сущность? И ей оставалось только запечатлеть их? Но отнюдь, она и не думала писать книгу об этом или облечь эти образы в музыку, ибо первое создавалось буквами-мыслями, а второе – звуками-чувствами. И только рисуя, с помощью красок и волшебной кисти все это можно было воплотить в реальность – образы, буквы, мысли, звуки, чувства…

До того, как стать художником, Сара прошла достаточно длинный путь. После окончания средней школы, а затем и художественного училища, где она получила первые навыки рисования, Сара поступила во ВГИК. Но не понравилось. Затем была работа диктора на телевидении. И только деликатная фраза отца: «Дочка, люди поют, танцуют, рассказывают о своих достижениях, а ты только объявляешь обо всем этом? А что же ты сама?» и стала для нее отправной точкой. Оставив телевидение, она прислушалась, наконец, к зову судьбы и поступила на филологический факультет Бакинского университета и, на всякий случай, в Тбилисскую академию художеств.

Но в ту пору Сара еще не знала, насколько тернист и мучителен путь к вершинам творчества и познания. Академическая школа, в основе которой лежало изучение натуры и реалистическое произведение ее, исключала всякие фантазии. Там не занимались выявлением индивидуальности, там учили рисовать в устоях социалистического реализма. А индивидуальность оставляли на потом. Искусство было поставлено на служение пропаганде той идеологии, которую исповедовала власть. Целые течения в искусстве, творчество многих великих художников, выделенных в те времена в разряд буржуазных, не изучались в советских художественных вузах. В числе великих запрещенных были Гоген, Ван Гог, Сальвадор Дали и многие другие.

Но вот наступили времена оттепели. Атмосфера художественных вузов являла тогда собой отражение реально существующей действительности в стране. Некоторые студенты, не выдерживая борьбы за свои творческие убеждения, покидали вузы. Но Сара и не думала оставлять академию, несмотря на то, что здесь ее не особенно жаловали. За свое нетрадиционное творческое видение она получала постоянные выговоры, да и вообще слыла «белой вороной». Но это не сломило ее. Правда, уверенности в себе у нее тогда несколько поубавилось, да и надежды на лучшее уходили, как песок сквозь пальцы. Но все же какая-то странная и необъяснимая вера в свое предназначение росла внутри нее и крепла. И только однажды, на пятом курсе, когда комиссия не утвердила ее дипломный эскиз, Сара, объявив себя «бездарностью», подала заявление об уходе – не выдержали нервы. Улыбчивый и вальяжный ректор академии, профессор Аполлон Кутателадзе, на курсе которого она училась, ласково пожурив ее, настоятельно порекомендовал заявление забрать и обучение завершить. Дипломную работу ей пришлось защищать дважды. Покидая Академию художеств, а заодно и Грузию, она навсегда оставила свои иллюзии по поводу того, что занятие живописью – только радость и только наслаждение.

– До сих пор перед моими глазами Музей изобразительного искусства, где я впервые встретилась с шедеврами гаджарской миниатюрной живописи, ставшими впоследствии моей путеводной звездой. Тогда эти работы нам преподнесли как творения иранского искусства. А позже я поняла: это настоящее азербайджанское искусство. Ведь Гаджары – древние тюркские племена, поселившиеся в Персии и на Ближнем Востоке.

Последние годы жизни Сара Манафова выглядела жизнерадостной. Много работала, почти всегда была в окружении друзей. Радовалась их успехам. А в свободное время писала свои воспоми-

нания.

«Для меня, – писала Сара Манафова, – служение искусству – не профессия, а смысл всей моей жизни, моего существования. Даже когда я не рисую, я будто живу в каком то другом измерении, где действуют не земные, а божественные законы».

Ошибочно думать, что художник служит обществу. Художник служит только Искусству. Искусству как Богу. Еще пять тысяч лет тому назад индийские философы утверждали, что художник – посредник между Богом и людьми. Это относится ко всем видам искусства. И Сара Манафова была полпредом искусства от Бога.

ЧИНГИЗ КЕРИМОВ

Каспий.- 2010.- 6 марта.- С. 10.