Не случайный прохожий на Красной площади

Вряд ли сам академик Юсуф Мамедалиев, возьмись он подсчитать, сколько раз доводилось ему бывать на Красной площади, сумел бы точно ответить на этот вопрос. Для него это было так же естественно и обыденно, как входить ежеутренне в свой кабинет в Исмаиллийе, в свою лабораторию в Черном городе, в свою квартиру в самом престижном, самом архитектурно неподражаемом доме на набережной в Баку.

Ибо был он так часто приглашаем в Кремль, как, быть может, не всякий секретарь республиканского ЦК или член даже союзного правительства. И не только по проблемам, имеющим то или иное отношение к науке, судьбам образования и просвещения, но и как эстет, наконец, и поэт (автор очень просит запомнить этот последний пассаж, мы еще вернемся к нему, дабы не оставлять голословным сей наверняка неожиданный для вас посыл).

«Вас вызывают в Генштаб»

Не каждый военачальник, даже прославленный, даже Герой Советского Союза, имел пропуск на Красную площадь в день Парада Победы 24 июня 1945 года. А он – имел!

Я знавал одного участника этой исторической церемонии, и он мне рассказывал, как тщательно репетировали прохождение пехоты и танков денно и нощно, как вчерашние автоматчики и пулеметчики, артиллеристы и саперы, пол-Европы на животе по-пластунски проползшие, заново учились печатать шаг и подтягивать подбородки в строю, как старательно отрабатывали троекратное «Ура!» и равнение.

И как буквально в последний час последней, генеральной репетиции возникла идея сворачивать возле Мавзолея направо, у еле заметной щербинки между двумя не совсем аккуратно замощенными плитками брусчатки и при умолкшем оркестре, но под грохот оглушительный барабанов швырять фашистские стяги и личный штандарт Адольфа Гитлера под ноги генералиссимуса Сталина и его соратников.

Я видел в кино бесчисленное количество раз, как это было – принимающий парад маршал Жуков на белом коне объезжает замершие в торжественном молчанье войска, и командующий парадом маршал Рокоссовский отдает ему рапорт.

И слышал, между прочим, тоже не от одного человека, что Политбюро предложило Верховному главнокомандующему принимать парад, справедливо рассудив, что на его стороне и юридическое, так сказать, право на это, как у председателя, к тому же, Государственного комитета обороны, в период войны сосредоточившего в своих руках всю полноту власти в стране, и что он, совсем не похоже на него, улыбнувшись в усы, негромко, но с еще более сильно выраженным грузинским акцентом возразил:

– Нет, товарищи. Товарищ Сталин, – ох, уж эта застарелая привычка его говорить о себе в третьем лице, – уже стар и немощен… А товарищ Жуков, – многозначительная улыбка, – и кавалеристом был в юности, и голос у него более звучный, и в конце концов логово фашистского зверя – Берлин он брал, а не товарищ Сталин. Ему и карты в руки – пусть он и принимает Парад Победы.

Я не сомневаюсь, что были в числе участников этого незабываемого, не имеющего аналогов в мировой истории торжественного прохождения войск азербайджанцы. И очень сожалею, что коллеги мои, оттачивающие перо на военно-героической тематике, не удосужились в полный голос, хотя бы сейчас, в дни 65-летия Великой Победы, назвать их имена, воспеть их подвиги еще и еще, напомнить поколениям послевоенным о том, что свято было и есть для нас, переживших все тяготы и трудности обрушившегося на человечество лихолетья, и о тех, кто жизнью своей, пролитой кровью приближал этот славный праздник, отнюдь не красного словца ради именуют который праздником со слезами на глазах.

Но я никогда и предположить не мог, даже мысли не допускал, что кто-то еще из бакинцев был на Красной площади в тот торжественно неповторимый день. Не среди чеканивших шаг по мостовой солдат и офицеров и не рядом с замершими в почтительном восторге на главной трибуне с приложенной к козырьку ладонью.

Пусть и на трибуне гостевой, которая только называется для отвода глаз гостевой, а на самом деле является своего рода лобным местом, где собирается, несомненно, с высочайшего повеления и персонального одобрения, весь цвет нации, говоря языком французских классиков, вся элита государства, если мыслимо было так выразиться в период развернутого строительства социализма в одной отдельно взятой стране, управляемой рабочими и крестьянами.

…Только что я распрощался с Гюлярой Мамедалиевой, которая, несмотря на все ее сегодняшние немалые лета и густую седину, для меня все еще остается остроглазой подружкой моей сестренки, за одной с нею партой сидящей в первом классе 134-й бакинской школы. И только что в сердцах назвал ее преступницей, и она, явно обидевшись и только в силу архиинтеллигентного своего воспитания не фыркнув, круто развернулась и ушла.

И все потому, что мгновением-десятью раньше она достала из сумочки и показала мне небольшой, в четверть ладошки кусок плотной бумаги и наивно спросила: «А как вам нравится эта ксерокопия? Ведь правда, не отличишь от оригинала?»

Я машинально взял в руки и то, и другое и вздрогнул по-настоящему. С обложки на меня глядел сфотографированный в профиль на фоне красного знамени товарищ Сталин, чуть ниже справа – силуэт кремлевской башни, над нею повисли гроздья праздничного салюта. А снизу вся эта композиция как бы держится на витом бордюре, увенчанном строго посредине орденом Победы.

В волнении чрезвычайном, не спрашивая даже разрешения Гюляры ханым, разворачиваю то ли оригинал, то ли в самом деле искусно выполненную цветную копию. И опять слева – четко и аккуратно набранное: «Слава нашей героической Красной армии, отстоявшей независимость нашей родины и завоевавшей победу над врагом. И.Сталин», а справа…

Нет уж, далее упражняться в искусстве декламирования и дублировать то, что вы имеете возможность увидеть собственными глазами и прочитать самолично благодаря современной компьютерной технике, не буду.

На одну только строку из доброго десятка, а может и больше, обращу внимание ваше. Вы только вчитайтесь, кто подписывает пропуск – не начальник Генштаба, не министр обороны, не секретарь ЦК даже.

Комиссару государственной безопасности доверена была сия миссия, и по одному только этому нюансу можно и нужно было понять, какое исключительное значение придавалось отбору, рассаживанию приглашенных, их проходу на Красную площадь (коль скоро так скрупулезно было расписано, что войти надо со стороны Москва-реки через Васильевский мост и улицу Разина).

И я уж не говорю о специально выделенном (ваш автор – газетчик, извините за нескромность, с более чем полувековым стажем, превосходно понимает, что означает выделение того или иного слова, а тем более – целой фразы шрифтом жирным) предупреждении: «Действителен при предъявлении паспорта».

Вот тогда-то я и назвал, не сдержавшись, Гюляру Мамедалиеву преступницей… Ну в самом деле, располагать таким поистине уникальным документом и умалчивать его? Не поделиться с журналистом, которого, кстати, ты знаешь с малых лет своих и профессиональной молодости его? И как бы в такой ситуации вы поступили на моем месте, читатель?!

Слава Богу, мы оба вовремя одумались, улыбнулись миролюбиво друг другу, и она мне рассказала всю предысторию этого, по-моему, единственного в Азербайджане, если вообще не на Кавказе, пропуска. Но всю ли?

– Ой, не казните, пожалуйста, – жалобно так, по-детски жалобно сказала она, и мне невольно вспомнилось, как малюсенькая, вся в белых пышных бантах приходила она вдвоем с младшей сестренкой, сегодняшней госпожой замминистершей Севдой ханым к нам на праздники, именины моей сестры, а потом вечером за ними заезжал их папа и, будучи неплохо знаком с отцом нашим (тоже, простите, не последним человеком в науке был, профессор, кафедрой теоретической электротехники в АзИИ, то бишь сегодняшней Нефтяной академии заведовал), допоздна засиживались они за разговорами о путях-дорогах культуры и высшего образования.

– Я тогда совсем маленькая была ведь, ничего не понимала в таких делах, и все, что знаю, папа нам потом рассказывал как бы между прочим, мельком… – Она что-то сбивчиво говорит о с войной связанных изобретениях и научных разработках отца своего, о горючей смеси, которая немецкие «Тигры» сжигала дотла (!) и «Фердинанды» с их толстенной броней из крупповской хваленной стали, о том, что бутылки из-под «Нарзана» и «Портвейна» наравне с трехлинейками Мосина и автоматами Шляпина состояли на вооружении действующей армии и, восхищенные нехитрым, но безотказным этим оружием, западные журналисты именовали почему-то изобретение азербайджанского ученого Юсуфа Мамедалиева «коктейлем Молотова», и под этим названием оно вошло в историю.

– Не только Второй мировой войны, но и мировой науки, – говорил профессор Аяз Эфендиев, ненадолго до преждевременной смерти своей задержавшийся в кресле академика-секретаря отделения химических наук НАНА, – а и вообще всемирного военного искусства.

Я прощаю Гюляре ханым Мамедалиевой со всем великодушием, на которое только способен сейчас, в те минуты, когда сижу за допотопной «Эрикой» и, игнорируя, как и большинство моих сверстников, еще сохранившихся в журналистике, современные ноутбуки и прочие безотказные разные компьютеры, одним пальчиком отстукиваю абзац за абзацем текст, который вы читаете. Ребенком, конечно, была, многое ей непонятно и неинтересно было тогда, да и повзрослев, став матерью и бабушкой, врачом с многолетней практикой, по-прежнему остается она далекой от такой эксклюзивно мужской участи и доли, как ратное дело, как тол и динамит, как высокооктановый бензин для самолетов-истребителей и топливо для космических кораблей (и эту сноску постарайтесь не забыть, о Гагарине и генерале Керимове тоже еще нам предстоит вспомнить в контексте их общения с академиком Юсуфом Мамедалиевым, поверьте мне).

Прощаю ей и стараюсь хоть как-то компенсировать ее столь понятную неосведомленность. Перебираю в памяти знакомых, друзей-приятелей, более или менее ориентирующихся в этих сферах, и к концу дня в моем блокноте уже с десяток пометок, позволяющих по крупицам восстановить картину той нелегкой поры.

Я, естественно, ни за что не сумею даже с отдаленной точностью сказать вам формулу «коктейля Молотова», и уж, пожалуйста, постарайтесь ограничиться той информацией по сему поводу, что фашистская техника – что бронированная, что артиллерийская, железнодорожная, автомобильная и вообще мыслимая и немыслимая – сгорала под его воздействием без остатка, превращалась в груду пепла или, если угодно, золы. Вполне может быть, что я преувеличиваю, и специалисты химического дела за это поднимут меня на смех, но я же не ставлю им в вину, что они петит от курсива отличить не могут и что говоря «Балтика», не шрифт типографский имеют в виду, а море незамерзающее, ради которого Петр I окно в Европу прорубал, заведомо чужестранные земли завоевывал…

Но я наверное рискну рассказать всамделишнюю историю, приключилась которая поздним бакинским вечером в одну из первых недель Великой Отечественной войны в особняке, где сейчас Музей изящных искусств. Вы превосходно знаете сие строение! Оно двумя архитектурно очень привлекательными особнячками возвышается напротив филармонии на улице, носящей имя великого азербайджанского музыканта маэстро Ниязи. Старики величают эти здания домами Дебура – голландского нефтепромышленника, жившего в Баку в ХIХ веке и владевшего плодоносными промыслами и вышками; люди пожилые вспоминают, что облюбовали эти здания с просторными светлыми залами и французскими каминами, дубовым паркетом и мраморными лестницами, высокими потолками и огромными, во всю стену окнами сразу после так называемой пролетарской революции вожди ее, этой самой революции, якобы призванной установить власть рабочих и крестьян. Сперва Нариман Нариманов, а после его отъезда из Азербайджана в Москву – взявшие в свои руки бразды правления «преемники» большевистские, и последним из них не кто иной был, как Мирджафар Багиров.

К нему-то домой и был доставлен тогдашний начальник «Азнефти»: показать товарищу Багирову все то, над чем работает Мамедалиев. «Но его самого, – изрек по некотором раздумье тот, кто вел речь от имени «хозяина» республики, – пока звать не велено… Нужно будет, мы вам дополнительно сообщим».

Дополнительных сообщений не понадобилось. Гость, которого в повседневной жизни никто бы робким и немногословным не назвал, не знал, в какую щель забиться под суровым, пронизывающим взглядом Мирджафара Багирова и молча, без слов положил на письменный стол в его домашнем кабинете маленькую, из-под микстуры бутылочку, и за темнозеленым стеклом не было видно, какого цвета налита в нее жидкость – светлая, типа бензина либо черная, как и положено быть нефти.Мирджафар Багиров, как много позже рассказывал его телохранитель, недавно совсем почивший в бозе старый ичеришехерец Энвер Агасиев, осторожно отодвинулся ближе к двери и жестом велел плеснуть «глоточек»-другой в камин.

Пишущему эти строки довелось бывать в этой небольшой комнатушке на втором этаже дебуровского особняка (разумеется, в наше уже время, когда занимала этот кабинетик заведовавшая отделом в Музее изящных искусств, досконально знающая всю нашу историю азербайджанскую, Гюльнар ханым Алиева), и он отчетливо помнит эти дореволюционным кафелем под Лувр отделанные элементы декора, не столько для поддержания тепла предназначенные, сколько ради красоты и своеобразия дизайна. То есть вы понимаете, что я в состоянии в деталях представить себе все то, что произошло в последующие секунды…

Итак, в незатопленном (обратите внимание!) по летней жаре очаге, если можно так назвать камин, едва туда попали эти несколько капелек будущего «коктейля Молотова», в ту же долю секунды загудело-заполыхало, обжигающее пламя взметнулось куда-то во вдруг засвистевший-загромыхавший дымоход. И прямо на глазах все металлические трубы и вентили, коими была «начинена» эта старинная печка, все ее огнеупорным кирпичом тщательно выложенное «нутро» превратилось в сплошное огненное месиво, оплыло и безобразно отекло. И такой жар пошел от камина и разлился по комнате, такая сажа и копоть, что …

Мирджафар Багиров, только что стоявший нахмуренный и неподступно суровый, вдруг весь как-то непривычно заулыбался и, отталкивая телохранителя, опешившего от внезапности увиденного, бросился к начальнику «Азнефти», обнял и расцеловал его и метнулся к выходу: «Ты подожди-ка меня, я сейчас!»

Вернулся через минуту-две, весь сияющий, радостный, переполненный чувств:

– Я только что говорил с товарищем Сталиным по телефону. Доложил ему, что азербайджанский ученый товарищ Юсуф Мамедалиев разработал для нужд фронта оружие, которое пострашнее даже «катюш» будет, – эти реактивные установки только-только поступали на вооружение Красной армии. – Товарищ Сталин приказал выразить благодарность товарищу Мамедалиеву и создать ему все условия, необходимые для дальнейшей работы над этими, – замялся, не зная, как назвать смертоносную жидкость, и решил не мудрствовать лукаво, – бутылками с горючей смесью…

– А папа ваш, – осторожненько эдак, чтоб не смущать Гюляру ханым, спрашиваю, – при испытании том не присутствовал?

– Нет, и слава Богу, – отвечает она, и по ней не заметно, что она очень уж этим огорчена, – Видите ли, идти к Багирову могло быть чревато разного рода неожиданностями и не всегда приятными. Таков уж характер был у него – необузданный, моментами несправедливый… А папа нуждался в нормальной обстановке, сугубо творческой, в отдыхе…Да, ему в соответствии с приказанием товарища Сталина были обеспечены максимальные в условиях военного времени возможности для новых научных разработок, не одна, наверное, лаборатория занималась вопросами снабжения фронта новейшими видами вооружения, и папа, конечно, возглавлял весь этот гигантский многогранный участок. Однако… – и она в очередной раз замялась, лицо ее сделалось таким грустным и задумчивым, что я испугался. – Не так и давно, – произнесла она после довольно долгой паузы, – моей сестре один давний знакомый, бывший папин ученик, сам потом ставший известным ученым, сделал признание, – и опять замолкла, устремив взор куда-то вдаль.

– Какое же? – не понял я. – И она, сестра ваша, уже была…

– Представьте себе,– продолжила теперь уже смелее, с каким-то даже вызовом, – она была, как вы сказали, уже во властных структурах. И он, этот, даже не знаю, могу ли я его человеком назвать, открыл ей великую тайну. А ведь меня, заявил, приставили следить за Юсуфом Мамедалиевым и докладывать о каждом его шаге… Даже когда обласкан он был властью, даже когда вскоре после войны Сталинскую премию ему дали, даже когда президентом Академии наук был выдвинут, я регулярно докладывал о нем…

Мне мгновенно вспомнилось, что пропуск №09703 для входа на Красную площадь в день Парада войск Красной армии 24 июня 1945 года – Парада Победы, иначе говоря, был подписан Комиссаром государственной безопасности Кузнецовым, правой рукой Берии и Абакумова, и я с каким-то не только, надеюсь, для меня понятным облегчением перевел дух: значит, все старания того соглядатая, мягко выражаясь, были напрасны.

Хотя, хотя… Кто его знает, какие мысли крутятся в головах этих верных приспешников «железного Феликса»? И разве оставили они без внимания тот факт, что сын далеко не бедного и отнюдь не безграмотного коренного ордубадца Гаджи Гейдара, владевшего не только щедрыми фруктовыми садами, но и секретами их опыления, если хотите, разными природными благовониями, резко повышавшими урожай и несказанно улучшавшими вкусовые качества плодов (о, теперь я понимаю, кажется, откуда берут начало химические гены у Юсуфа Мамедалиева, догадываюсь, где истоки его представлений о пользе присадок и важности ингибиторов, добавок и иных реагентов, без коих наука – не наука, практика – не практика!), выучившись в Баку и став известным ученым, труды и имя которого склоняются даже в кремлевских коридорах, решил вдруг жениться на девушке, двое дядей которой врагами народа признаны? И нет ли участия тут вражеской агентуры, нет ли коварной руки империализма?..

Но так уж, видимо, устроен человек, что не может долго думать о плохом, все ищет, как бы и чем бы оправдать тот или иной жизненный случай. Вот и я попытался представить себе, где и при каких обстоятельствах вручали Юсуфу Мамедалиеву приглашение на Парад Победы, и воображение мне подсказало, что было это чудесным июньским днем, когда цветущие постпобедные настроения владели каждым уважающим себя человеком на Земле и вовсе не хотелось близко подпускать дурные мысли.

В одно такое воистину прекрасное утро передали ему, что завтра надо быть в Москве. А точнее – «Вас вызывают в Генштаб».

Не могу утверждать, как часто бывал там академик Юсуф Мамедалиев, но в том, что бывал, и не раз, не сомневаюсь нисколечко. Смешно подумать даже: работает над таким грозным оружием – и порог Генерального штаба не переступал, ни с кем из его руководителей не знаком.

Прибыл, короче, в назначенный час туда, где его ждали, и был круто озадачен, удивлен и даже изумлен, когда в обстановке, очень близкой к торжественной, ему вручили тот самый пропуск, описание которого вы прочли несколькими абзацами выше, а изображение видите собственными глазами.

… Вслух я сказал Гюляре ханым, вовсе, однако, не пытаясь сгладить впечатление, а в надежде хоть как-то оправдать того так называемого ученого, пусть и академика, пусть и дважды лауреата Сталинской премии, пусть и пострадавшего при лабораторном испытании нового оружия.

– Не думаете, что это покаяние запоздалое было? – очень кстати вспомнился гоголев-

ский Тарас Бульба, простой запорожский казак с глубоко философской репликой о капельке совести в душе самого последнего подлюги. – Или что-то вроде того?

– Нет! – категорически не сказала, а отрезала она. – У таких, – опять обошлась без прямо напрашивающегося слова «человек», – ни совести, ни души не бывает. В лучшем случае – душонка! – проговорила, как-то озорно посмотрела на меня из-под очков и тряхнула головой: – А хотите, еще одну военную историю я вам выложу?

И без особых, правда, подробностей и лирических отступлений излагает, что пока Юсуф Мамедалиев не получил при крекинге нефти высокооктановый бензин (что это такое, я, ей Богу, не знаю, пусть уж химики и военные вникают в подробности и выносят экспертные «приговоры»), «Люфтваффе» господствовала в небе Великой Отечественной войны, и советская авиация несла немалые потери. Но как только новое мамедалиевское топливо получило добро и было взято на вооружение…

– По совершенно официальным каналам, – и я без лишних слов понимаю, что было сделано сие с ведома и согласия ГКО и, несомненно, самого Верховного главнокомандующего, – папе передано было письмо летчика-истребителя Александра Покрышкина, будущего четырежды Героя Советского Союза. В очень теплых, сердечных тонах благодарил он за новый бензин, который помог нашим воздушным асам резко поднять потолки полета и повысить скорости авиации, а это дало неоспоримое превосходство над немецкими «Мессершмидтами» и «Фокке-вульфами», над и без того тихоходными «Юнкерсами». И письмо это без купюр было опубликовано во всех газетах.

– А еще что писали в войну академику? – спрашиваю в надежде, что может какая-нибудь любопытная подробность все же осталась «за кадром».

Она ненадолго задумывается:

– Я, право, не догадываюсь даже, что вас может заинтересовать в этом плане… Ну, может, клей в папиной лаборатории был получен, просто невообразимыми качествами наделенный, и тоже в авиации применялся для обработки фюзеляжей, обладая способностью противостоять силе разрыва, но, поверьте, я обо всем этом только краем уха слышала, могу и наврать…

В таком же примерно ракурсе Гюляра ханым долго еще рассказывает о работах знаменитого отца своего, совместных с эпидемиологами и биологами, медиками и нефтяниками по осушению малярийных болот в Азербайджане, о нафталане, возвратил который к жизни и в окопы Великой Отечественной многие тысячи смертельно раненных воинов, в целебных достоинствах которого, по-моему, и сегодня еще до конца не разобрались. Но я уже слушаю, да не поймет меня читатель превратно,

вполуха.

Я весь в плену ратных подвигов этого с ног до головы мирного человека, который ни дня не служил в армии, ни минуты не носил военный мундир, но получил персональное приглашение на Парад Победы, какого не имел и иной прославленный полководец, даже увенчанный Золотой звездой Героя…

На пыльных тропинках далеких планет останется память о нем…

Я не исключаю, что Юрий Гагарин в канун эпохального своего выхода на околоземную орбиту был представлен академику Юсуфу Мамедалиеву. Ведь задолго до первого старта человека в необозримые дали Вселенной тот занимался получением из бакинской нефти топлива для космических кораблей, и позвольте мне пофантазировать, как говорится, близко к истине, утверждая, что «Восток» Юрия Гагарина, взлетевшего старшим лейтенантом, а приземлившегося уже майором, повиновался азартному «Поехали!», заправленный горючим, выпестованным как раз Юсуфом Мамедалиевым.

А уж в том, что академик Юсуф Мамедалиев и генерал Керим Керимов были хорошо знакомы и, может, даже дружили, не сомневаюсь вовсе. Ибо быть иначе не могло: не так уж, наверное, в около-космической команде много было азербайджанцев (я лично слышал о полковнике Таирбекове, родном брате одного из моих редакторов в «Молодежи Азербайджана», и дочери коллеги Ирады Мусадзаде-Векиловой, работавших в Институте космической медицины, читал о космонавте В.Жолобове, выпускнике АзИИ и студенте моего отца на нефтемеханическом факультете, и видел в Музее Байнокура в списке особо отличившихся работников упоминание о некоем Садыхове А.Н. о., и это последнее «о» дало мне понять, что означает сия буква отчество А.Н. Садыхова – оглу то есть.)

Впрочем, погодите, дайте оглянуться и повнимательнее прислушаться к голосу собственных воспоминаний и впечатлений.

А на что намекали, совершенно независимо друг от друга и в разное причем время, обозреватель всеармейской газеты «Красная звезда» полковник М.Ребров, когда стояли мы с ним у пусковой шахты на Байнокуре и над головами нашими величественно проплывал огромный сигарообразный корпус ракеты-носителя, и академик В.Глушко на пресс-конференции в подмосковном Калининграде? Оба ведь говорили весьма туманно о бакинской нефтехимии, не называя, разумеется, имен, не упоминая наименований масел и присадок, таинственно отводили глаза, едва речь заходила об этом.

Ну как же я не догадался хотя бы!.. Потому и корю себя безбожно. А мог ведь поподробней проинтервьюировать генерала Керимова!

Конечно, умеем мы, азербайджанцы, держать язык за зубами, когда надо это и необходимо просто. Вот и отец мой не говорил ни разу, не обмолвился даже, что будущий председатель Государственной комиссии по полетам в космос у него на энергетическом факультете в АзИИ учился в первые годы войны, но я почти уверен, что генерал уж как-нибудь на эзоповом языке дал бы понять о чем-то таком, что в рамках дозволенного цензурой не умещалось…

– С некоторых пор мы стали замечать, – вспоминает Гюляра ханым, – что папа все чаще бывает в Курчатовском институте и то и дело упоминает, что был-де у замдиректора Гончарова Владимира Владимировича, решал с ним какие-то неотложные вопросы. И не маленькие уже были мы с Севдой, кое о чем догадывались, хоть и спросить у папы не решались ничего.

И конечно, не совсем верили в то, что с этим новым знакомым его связывает лишь то, что родом тот из Тбилиси, а женат на бакинке…

Но однажды проговорился сам академик. Был он весел и по-деловому возбужден, придя домой после работы, и на вопросы дочерей, что у него нового и интересного и почему не сошьет он себе новый костюм (тогда готовых не носили, их попросту, хороших и модных, в продаже не было, но зато у каждого более или менее стремящегося одеться опрятнее был свой портной), ответил, что подождите, мол, красавицы вы мои, скоро у вашего папы самый хороший костюм будет. И добавил как-то совсем уж загадочно и многозначительно: «Самого модного серебристого цвета».

– Я тогда раньше среагировала, чем Севда, старше все-таки, – улыбается Гюляра ханым, – и спросила у папы, как же объясняет он такой необычный цвет будущей своей одежды. А он говорит, что будет в связи с предстоящими разработками общаться с прокаженными, и серебристые костюмы эти носят защитный характер… Я, разумеется, поверила, мы ведь безоговорочно верили отцу, но очень скоро оказалась в плену сомнений. Я была уже студенткой мединститута, нас послали на практику в лепрозорий в Умбаки, и там меня ждало разочарование: не то что серебристую спецодежду, о которой папа говорил, элементарных белых халатов не дали. Как хочешь, так и крутись среди прокаженных…

Много времени прошло, пока дочери академика Юсуфа Мамедалиева догадались сперва, а потом и поняли, чем теперь занимается он, где пропадает целыми днями, когда бывает в Москве, и почему в гостиницу поздно ночью возвращается, а не как раньше, к полудню дела свои в АН СССР завершив.

– Оказывается, папа скафандр имел в виду космический, когда говорил нам о новом костюме необыкновенного серебристого цвета, – улыбается своим воспоминаниям Гюляра ханым. – И я могу сегодня делать вывод, что он так близок был к процессу непосредственной подготовки космонавтов, что видел и трогал собственными руками эти скафандры, даже, вполне может быть, и самолично облачался в эту неземную экипировку…

А что, очень даже допускаю эту версию и я. Если генерал Керим Керимов как-то обмолвился, что центрофуги в тренажерных залах вместе с космонавтами обживал, а инженеры-операторы на Байконуре с закрытыми глазами ориентируются в приборах пассажирского модуля «Востока» или «Восхода», почему бы не поверить мне, что академик Юсуф Мамедалиев скафандр примерял? Ну хотя бы из чистого любопытства. Не каждый ведь землянин, не каждый простой смертный и сегодня может похвастаться этим!

– И однажды я иносказательно эдак спросила у него, – продолжает Гюляра ханым, – а почему тебе, папа, Ленинскую премию не дадут? Ты ведь такой знаменитый, такой выдающийся! А он в ответ только ухмыльнулся и буркнул себе под нос что-то вроде, что подождите чуточку, будет вам премия еще более престижная…

Уже потом, повзрослев и шире распахнув на свет божий глаза свои, поняли сестры Мамедалиевы, что хотел им сказать покойный уже, увы, отец их.

– Наверняка, – мгновенно посуровев лицом, говорит Гюляра ханым, – речь шла о Нобелевской премии. Эх, жаль, не вовремя мы с вами встретились… Севды, которая много больше знает об этих перипетиях, сейчас нет в Баку (она только что уехала в Париж в очередную командировку), а то поведала бы она вам все в подробностях. Ей академик Имам Мустафаев рассказывал, который присутствовал на том заседании Политбюро как тогдашний первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана…

Но я и без того знаю, что произошло тогда в Кремле. И даже, кажется, писал уже об этом. Но ничего – не грех и вспомнить еще раз, как получилось, что азербайджанский академик Юсуф Мамедалиев не стал лауреатом Нобелевской премии.

Достойнейший, выражаясь по-нобелевски, претендент был он, стяжавший планетарную славу как изобретатель широкого ассортимента присадок к нефтяным маслам и топливу. И Академия наук СССР его кандидатуру выдвинула, и всеевропейская слава за ним уверенно шагала, и из-за океана коллеги поддержку гарантировали.

Но все застопорилось в Политбюро ЦК Коммунистической партии. А тогдашние правила игры (то бишь жизни в Советском Союзе) были таковы, что без согласия этой наивысшей в стране инстанции ни одна акция не могла быть осуществлена – как вовсе не досужие шутники острили, что даже ребенок не имел права появляться на свет, пока партийного решения не будет.

Все объяснилось позже, и объяснилось просто – на том заседании Политбюро с категорическим «Я против!» выступил небезызвестный политический мошенник и провокатор, откровенный дашнак Анастас Микоян:

– Это что же получается, товарищи? Нобель кровь бакинского пролетариата пил, на голодную смерть людей обрекал, заставлял работать сутки напролет и выдавал за адский труд нищенскую зарплату, а мы должны голосовать за то, чтобы подачку от него наш советский человек, а тем более – коммунист принимал? Ни в коем случае! И я думаю, что Политбюро меня поддержит.

А вот как интерпретировал это событие издающийся в Москве журнал «Баку», особо подчеркивающий, что в 1950 году Юсуф Мамедалиев создал топливо для стратегических ракет, без которого не могли бы состояться полеты искусственных спутников. И далее: «Прорыв человека в космос и первый полет Юрия Гагарина стали возможны… благодаря научным достижениям школы нефтехимии Азербайджана, созданной Ю.Мамедалиевым».

В иных кругах, правда, считается, что сперва было анонимное письмо в высшие инстанции, сигнализировавшее, что академик Ю.Мамедалиев работает над сверхсекретными стратегическими проектами, а потому выдвижение его кандидатуры может нанести урон обороноспособности СССР, поскольку придется рассекретить ряд работ ученого.

Но так или иначе, когда 10 декабря 1958 года в Стокгольме король Швеции Густав VI Адольф по традиции вручал Нобелевские премии, получать награду за достижения в области химии вышел английский исследователь Фредерик Сенгер.

Я мог бы еще и еще рассказывать о Юсуфе Мамедалиеве, о его неизмеримом вкладе в науку, но, полагаю, та выжимка из досье, которая вверстана в этот сегодняшний мой опус, полнее иных слов и комментариев характеризует ученого, дает глубокое представление о том, сколь велик был он и сколь бесценна лепта, им внесенная в благородный имидж нашего Азербайджана.

И я не перестаю корить себя за то, что, имея не одну блестящую возможность узнать все из первых уст, не расспросил об академике Юсуфе Мамедалиеве генерала Керима Керимова, который, не спешите обвинять меня в нескромности, питал ко мне нескрываемые симпатии как к автору первой о нем публикации в нашей азербайджанкой печати. И не поинтересовался мнением об академике у генерала Алексея Леонова, первым в истории выбравшегося из корабля в открытый космос. Пытливый испытатель, острого ума человек и весьма наблюдательный, художник, кстати, неплохой, он бы наверняка такое рассказал, что закачаешься.

Уж я бы постарался как следует раскрутить его, когда мы подолгу беседовали у нас в Баку и в Звездном городке, расположить к откровенности, что называется, вне уставной. И услышал бы, не исключаю, и занес в блокнот одну исторически интересную пометку, память о космически важных разработках академика Юсуфа Мамедалиева сохраняющую.

Вы как хотите, а меня на такие размышления (и на сотни им подобных) подвигнул второй из показанных мне Гюлярой ханым Мамедалиевой пропусков, на ту же Красную площадь приглашающий. Теперь уже на демонстрацию, посвященную успешному осуществлению в Советском Союзе (цитирую, вынужден цитировать, а то силуэт «Востока» полностью забивает текст) первого в мире полета человека в Космос.

И вновь терзают меня сомнения: а много ли было в тот памятный день наших азербайджанцев на этом всенародном торжестве? Или академик Юсуф Мамедалиев представлял свою республику в единственном опять числе?

Если даже не найду ответа и не получу его у кого-нибудь сведущего, оставляю за собой право утверждать – быть первым впереди всех отнять у него никому и ни при каких обстоятельствах не дано было…

Акшин КЯЗИМЗАДЕ,

заслуженный журналист Азербайджана

Каспий.- 2010.- 8 мая.- С. 9-10.