Что дал нам соцреализм?

О литературе советского периода

К постановке вопроса

Хронологически долгий и содержательно насыщенный период азербайджанской литературы ХХ века был связан теснейшими (определенными!) узами с литературным методом социалистического реализма (соцреализма), иными словами, наша литература на протяжении 70 лет была художественной продукцией именно того периода. Соцреализм вошел в азербайджанскую литературу и общественную мысль не органично-естественным путем, а был внедрен административно, и за исключением пространства СССР, соцстран, такого прецедента в истории мировой литературы не было. Соцреализм был приложен не в силу исканий, запросов, художественно-эстетических потребностей нашей литературы, а был применен к художественному творчеству диктатом советской (сталинской) системы.

Да, все это неоспоримая истина, однако истинно и то, что семидесятилетняя история нашей литературы протекала под императивом этого метода, и наше 70-летнее литературное существование, хотим мы того или нет, было втиснуто в эти колодки. Потому мы должны отложить в сторону аллергию, злость и ненависть к соцреализму (и Системе!), объективно проанализировать и пропустить через фильтр научно-теоретической классификации литературное наследие пережитого периода.

Первое условие свободы художника, вообще специфика искусства в том, что эстетические пристрастия, выбор художника определяются его талантом, т.е. характер, ядро таланта превращают творчество в проявление реализма, или импрессионизма, или же постмодернизма и др. течений, создают новые художественно-эстетические направления, т.е. это – результат поисков, выбора таланта.

Если взять литературу советского периода вкупе, то ее, так сказать, художественно-эстетическая трагедия заключалась в том, что этот выбор сугубо индивидуального свойства вверялся не таланту, а брала на себя Система, приведшая соцреализм к господству как обязательный творческий метод, и между 1926-56 годами – со времени формирования литературной идеологии до доклада Н.Хрущева на ХХ съезде КПСС против культа личности Сталина – вся творческая интеллигенция, – не только литераторы, но художники, композиторы, зодчие, режиссеры и т.д. – были людьми, «обреченными» на соцреализм.

Система стремилась превратить литературу в одну из исполнительных структур Советского Союза, и эти усилия, эти попытки в разные периоды истории СССР с большим или меньшим эффектом продолжались до краха советского строя.

В 1925 году Система провела всероссийскую первую конференцию пролетарских писателей, учредив РАПП и это было, по сути, начальным этапом структуры, задуманной в перспективе как наркомат литературы.

Перелистав журнал «На литературном посту», трибуну рапповцев, вы увидите, что наряду с сумбурными, сырыми, противоречащими друг другу «теоретическими» рассуждениями, пытающимися растолковать, что такое пролетарская литература, с вульгарно-социологическими призывами, полностью политизировавшими литературу, одной из основных целей РАППа была борьба лично против Л.Троцкого под общим определением «троцкизм». Мне думается, что не случайно РАПП был упразднен после полного устранения Троцкого из строя Сталиным, и на примере Союза писателей СССР был создан упомянутый наркомат литературы (соцреализма).

СП идеологически был продолжением и развитием РАППа, и не случайно, что долгие годы Союзом писателей руководили бывшие лидеры РАППа Владимир Ставский и Александр Фадеев. После упразднения РАППа по приказу Сталина Николай Эрдман написал известную эпиграмму, которая ему дорого обошлась:

По воле грозного сатрапа

Не стало РАППа

Не радуйся, что умер РАПП,

Ведь жив сатрап.

И сатрап, и деяния его предшественников и преемников, и его самого, в целом, по сути означали Систему.

Систему реализовали эти самые деяния, и она, управляя всеми исполнительными рычагами, стремилась управлять и литературой, и зачастую добивалась этого: судьба художественного творчества всецело зависела от Системы (прохождение через цензуру, печатание, одобрение (восхваление) или развенчание (поношение) и т.д.: премии, в том числе лауреаты Сталинской премии определялись не по литературно-художественным критериям, а по соответствующим колодкам (стереотипам) Системы; как и прочих депутатов СССР и союзных республик, писателей-депутатов также определяла Система; она же вводила и выводила их из состава ЦК, сочинения их включались в учебники по указанию Системы, юбилеи их проводила Система, бытовые их заботы решала она же, посмертные издания книг (или неиздание) осуществляла она, установку памятников санкционировала (или не санкционировала) Система и т.д. и т.п.

Постепенно художественно-эстетические критерии были совершенно отброшены прочь, и часть литературы начало решать «разоблачительство». Граждане, занимавшиеся «разоблачительством» не на требуемом Системой уровне, в том числе литераторы, стали третироваться как «гнилые либералы», а так как дистанция от «гнилой либеральщины» до «врагов народа» была очень короткой и скользкой, то «кровожадность в этих поношениях проявлялась с большей энергией и усердием.

И настал год 1937-й.

О «большом терроре» – о 37-м годе, о сокрушительных ударах, нанесенных красным террором литературе, написано много, в том числе и мною, потому я не буду специально останавливаться на этой теме. Я хочу только затронуть не укладывающиеся в здравом уме совершенно сюрреалистические (и ужасные!) «парадоксы 37-го» в области литературы, чтобы очертить общее представление.

Хочу затронуть «парадоксы 37-го» потому, что незрелость, противоречия, неувязки, неконкретности в теоретических установках соцреализма и порожденный Системой и царивший в обществе дикий хаос дополняли друг друга, как и во всех сферах, провоцировали и в литературе непрогнозируемые эпидемии.

В.Ленину принадлежал известный лозунг: «Долой литераторов беспартийных!», а реальность порой заменяла слово «долой» вердиктом «к стенке!» – и приводила в исполнение. Напомним расстрел в 1920 году Фиридунбека Кечарли (по сути, обозначавший начало террора в азербайджанской литературе) или расстрел большого русского поэта Николая Гумилева. То есть террор в отношении литературы советского периода был не внове и до 37-го года, но в 37-м ситуация дошла до такого апогея, когда Система рассматривала идеологическое инакомыслие как безусловно смертный грех, и тут даже партийность не гарантировала индульгенцию.

Вот, глядите, когда в 1937 году на печально известном «разоблачительном» пленуме СП Азербайджана Юсиф Везир Чеменземинли с обреченным видом просил (по сути, умолял!), мол, «перевоспитайте нас» (то есть не посылайте на смерть), Союз возглавлял и пленум вел Сейфулла Шамилов; Али Назим был критиком, более всех политически «песочившим» и даже обвинявшим Ахмеда Джавада, а в одной из статей ярлыковавшим Микаила Мушфика как «поэта молл»; рьяным радетелем «пролетарского искусства» (литературы) выступал Мустафа Гулиев

с кличами «Долой Физули!», «Долой Вагифа!», «Долой тар!»; одним из тех, кто поносил Гусейна Джавида за отношение к Системе, был Халил Ибрагим.

И что сталось с этими лояльными Системе активистами?

Система перемолола и критикуемых, и критиков, кого к стенке, кого –в Сибирь или еще куда.

Перелистывая периодику тех лет, вы можете увидеть, что одним из двух наиболее критикуемых («разоблачаемых») людей «долгое время являвшийся единомышленником с контрреволюционером Ахмедом Теринджем», «называвший безнравственного Талыблы интересным писателем» (газета «Коммунист», 27 мая 1987 г.), «заодно с низким и подлым Мустафой Гулиевым», Гаджибаба Назарли, Ахмедом Теринджем, Али Назимом, Халилом Ибрагимом и прочим отребьем» «был махровый авербаховец Мехти Гусейн» (газета «Коммунист», 31 декабря 1937 г.).

Второй мишенью был Микаил Рафили, исключенный из рядов Союза писателей «за сокрытие вредоносной идеи, реакционной сути сочинений Фиридунбека Кечарли», «пропаганду пантюркистских идей» и близкую дружбу с контрреволюционером Рухуллой Ахундовым (Мехти Гусейн был переведен из членов в кандидаты). Один из коллег опальных литераторов зловеще вопил в партийной печати: «Разве не странно, что разоблаченный враг народа Гаджибаба Назарли и единомышленник этого подлеца Мехти Гусейн все еще остаются в рядах советских писателей?» (Газета «Коммунист», 27 июля 1937 г.).

Но и Мехти Гусейн, и Микаил Рафили выжили, и то, что они уцелели, не были расстреляны как «враги народа», – пример парадокса, результат страшной жеребьевки.

Однако симптоматично и то обстоятельство, что и сами М.Гусейн и М.Рафили в 30-е годы являлись критиками, превратившими тезисы соцреализма в догмы, занимавшими вульгарно-социологические позиции в отношении к литературе, к классическому наследию. Например, Мехти Гусейн именовал Джавида и Джавада «буржуазными националистами», «национал-демократами», а Гаджи Керима Санылы – «глашатаем кулацкого социализма», выискивал в советской литературе «мусаватизм». С другой стороны, Мехти Гусейн и Микаил Рафили резко критиковали друг друга с одной и той же платформы, не принимали друг друга (их литературная дискуссия не завершилась и в дальнейшие годы).

Другой характерный парадокс: по всем литераторам, начавшим творческий путь до 1920 года, за исключением М.С.Ордубади и Абдуллы Шаига, прошлась большевистская «разоблачительная» метла – от Г.Джавида, А.Джавада, Сеида Гусейна, Ю.В.Чеменземинли, Кантемира до Салмана Мумтаза, Али Сабри и Али Рази, кто поплатился жизнью, кто угас в местах не столь отдаленных; но ни на разоблачительных судилищах, ни в пламенных инвективах, митинговых резолюциях, официальных докладах и реляциях не упоминается имя поэта Алиаги Вахида,

будто и не было поэта с таким именем. Между тем он уже тогда являлся одним из самых популярных в народе поэтов, признанным устадом традиционных газелей с воспеванием вечных треволнений любви – разлуки на фоне метафорических роз и соловьев, которые ничего общего с соцреализмом не имели.

Замечу, что эти парадоксы 37-го были характерны не только для Азербайджана, но и для всего Союза.

Система, например, объявила классиком соцреализма графа Алексея Толстого, успевшего в эмиграции побаловаться и эротическими писаниями, но не пощадила крестьянина Николая Клюева, еще в начале 20-х издавшего книгу стихов о Ленине.

Или – посмотрим на Грузию: классик грузинской литературы ХХ века Константин Гамсахурдиа (1891-1975), отец первого президента Грузии, восстановившей свою независимость, Звиада Гамсахурдиа, был князем, но Система «великодушно» позволила ему прожить 84 года, или Галактион Табидзе (1892-1959), благополучно пережив 37-й, сподобился умереть своей смертью в ранге академика; а вот Тициан Табидзе, следовавший путем соцреализма, который был помоложе вышеназванных, получил пулю от красной инквизиции, а Паоло Яшвили Система довела до суицида.

Художественно-эстетический коэффициент соцреализма, как литературного течения, был чрезвычайно низким, и причина ясна – в истории мировой литературы политика, официальная идеология не вторгались в какое-либо литературное течение в той степени, как соцреализм. Если мы рассмотрим этот аспект в контексте 30-40-50-х годов, тогда станет ясно, что политическое, одновременно административное вмешательство были тяжелым сокрушительным ударом, физическим и нравственным.

Система, используя соцреализм, решала не только участь литературы, но и личностную судьбу писателей, не останавливаясь перед их физическим истреблением (Осип Мандельштам и Исаак Бабель, Михаил Джавахишвили, Сакен Сейфуллин и Галимзян Ибрагимов, названные мною выше и неназванные наши писатели и многие другие); творческое наследие этих писателей, также оказавшись под двадцатилетним запретом (заточением!), было выключено из духовного обихода и лишено возможности влиять на воспитание новых поколений, на развитие общественной мысли.

Конечно, история не приемлет сослагательного наклонения, главное – факты, но я полагаю: доживи Джалил Мамедгулузаде, Абдуррагим Ахвердиев или Джафар Джаббарлы до 37-го – им бы вряд ли удалось преступить эту черную черту, и их репрессирование означало бы не только физическое уничтожение, но и изъятие их творчества из духовного движения нации и азербайджанской культуры (до 1956-57 года).

Представьте себе, если к преданным забвению и табу Джавиду, Юсифу Везиру, Мушфигу, Джаваду, Чобанзаде, Али Назиму и другим прибавились бы творения Мирзы Джалила, Абдуррагим бека, Джаббарлы – изгнанные из печати, библиотек, школьных программ, исследовательских работ, театральных сцен… С чем бы мы остались?

Ведь наше национальное литературоведение, искусствоведение, образование, театр и киноискусство, наш родной язык – в особенности в 40-50 годы – двигались вперед, развивались, изучая, анализируя, воплощая на сцене творения этих корифеев, и окажись они тоже под запретом, в каком направлении пошло бы созревание, духовное становление новых поколений? Речь не только о генерации литературоведов, искусствоведов, актеров, режиссеров и т.д. – речь вообще о будущности, о генофонде нации!

То, что из вышеупомянутой роковой и страшной «жеребьевки» вышли живыми такие деятели литературы и, шире, нашей филологии, как М.С.Ордубади и А.Шаик, С.Вургун и С.Рагимов, С.Рустам и Абульгасан, Расул Рза и Мир Джалал, А.Велиев и О.Сарывелли, М.Ибрагимов и М.Рагим, М.Дильбази и Н.Рафибейли, С.Рахман и А.Джамиль, Гамид Араслы и Мамедага Ширалиев, Мамед Ариф и Фейзулла Гасымзаде, Мамед Джафар и Джафар Джафаров, Азал Демирчизаде и Мухтар Гусейнзаде, Али Султанлы и Мирзага Гулузаде, Мамед-Гусейн Тахмасиб и Джафар Хандан, и упомянутые выше Мехти Гусейн, Микаил Рафили и другие, было счастьем не только для нашей литературы, филологии, но и для всей нашей культуры, общественной мысли. Не нужно особых усилий воображения, чтобы представить, какая пустота, духовная пропасть зияли бы в нашей жизни после 37-го года, не будь творчества и подвижнической деятельности этих личностей.

Перевод С.Мамедзаде

ЭЛЬЧИН

Каспий. -2011. – 11 июня.- С. 8.