Русский Роден в Баку

Так называли в начале прошлого века

Степана Дмитриевича Нефедова, ставшего знаменитым Эрьзя

Скульптор Эрьзя положил начало монументальному воплощению пролетарской мощи рабочего класса, восторженно приняв идею В.И.Ленина о пропаганде изобразительного искусства через архитектурный ансамбль городского ландшафта. И как ни печально, великолепный образец первого в Азербайджане гимна человеческому труду на фасаде бывшего Дома Союза горняков (ныне Союза композиторов) разбит, а имя Эрьзи позабыто.

Эрьзя – название одной из двух основных этнографических групп мордовской нации, к которой принадлежит С.Д.Нефедов и которое закрепилось в написании псевдонима скульптора. Первую значительную свою скульптуру он подписал именем родившего его народа – Эрьзя.

Степан Дмитриевич прожил богатую событиями жизнь, которую, быть может, вправе было бы назвать оптимистической трагедией в буквальном смысле слова. Ибо в ней и смерть, и жизнь тесно переплетены в борьбе за торжество высокого искусства, без которого немыслимо вообще существование человека на земле. Поэтому творчество Эрьзи лучше было бы рассмотреть как «Взрослая юность. Призвание и торжество духа», «Русский Роден в Баку», «Страна альгарробо и кебрачо»…

…Ему выпало счастье встречаться с выдающимися людьми – Львом Толстым, Шаляпиным, Репиным… Но, пожалуй, особо нужно отметить хотя и короткую, но незабываемую встречу-дружбу с Сергеем Есениным, и поэтому третий этап его жизненного пути хотелось бы назвать «Эрьзя и Сергей Есенин».

Период пребывания и творческой деятельности Эрьзи в Баку освещены в трудах азербайджанских искусствоведов и, в частности, значительно шире в монографии Д.Новрузовой «Монументальная скульптура Советского Азербайджана», из которой мы узнаем, что они хронологически охватывают время с октября 1923-го по июль 1925 года и совпадает с этапом осуществления ленинской идеи монументальной пропаганды. И что важно отметить, здесь, в Баку, он не только занимался педагогической деятельностью, закладывая основы профессионального образования будущих скульпторов в Азербайджане, но вплотную сталкивался с проблемой синтеза архитектуры и скульптуры. Как видим, диапозон художнической деятельности Степана Дмитриевича был довольно широк и нов при становлении в то время социалистического строя в нашей республике.

В те дни газета «Бакинский рабочий» сообщала: «6-го сентября в Баку прибыл известный русский скульптор С.Д.Эрьзя... Несколько месяцев назад С.Д.Эрьзя был приглашен Наркомпросом Азербайджана, предлагавшим ему кафедру профессора при Азербайджанском художественном училище, при котором предполагается организация скульптурного дела…».

Азербайджанское художественное училище было организовано на базе высших художественных мастерских и имело классы натюрмортный, головной, фигурный и натурный. Опасения Эрьзи столкнуться с реформаторами искусства футуристического толка не оправдались, а их вдохновители, вроде Шагала и Бурдюка, понемногу отправлялись за рубеж.

Эрьзя дает согласие на преподавательскую работу, но с условием: выделение мастерской, снабжение материалами, установление компрессора.

Инспектор Республиканского Главпрофобра Муса Халилов показал ему довольно пространное помещение во дворе Политехнического института, отведенное под мастерскую.

Но… ремонт мастерской затягивался, и Степан Дмитриевич строил занятия своего класса на работе с рисунком, интерес к которому у него всегда был повышенным, несмотря на то, что свои скульптурные работы он выполнял (большей частью) прямо в материале, минуя глину, гипс, поражая студентов артистизмом исполнения – до того у него была развита зрительная память! Обучая учеников работе с различными материалами – мрамором, камнем, гипсом, – учил их чувствовать различие между ними, прививал навыки в их обработке, передавал умение оввладевать техническим ремеслом скульптора, а уж затем требовал искусства в передаче натуры. Чтобы учиться у Эрьзи, нужно было обладать физической силой, сноровкой и большой внутренней волей. «Чтобы быть скульптором, надо быть и плотником, и слесарем, и кузнецом», – говорил Степан Дмитриевич.

Учиться у него было нелегко: студентам приходилось все делать самим – станок, каркасы и даже инструменты, для чего в углу мастерской был специально сооружен кузнечный горн, и таким образом раскаливали зубила, отбивали на наковальне, калили, и затем каждый для себя затачивал их на наждачном камне.

Многие тогда учились у Степана Дмитриевича, хотя не всем суждено было стать скульпторами. Однако впоследствии один из его учеников – Владимир Иосифович Ингал стал известным скульптором, членом-корреспондентом Академии художеств СССР и долгое время преподавал на скульптурном отделении в Институте имени Репина в Ленинграде. Скульпторами стали Зивер Наджаф гызы Мамедова, Ибрагим Илал оглы Гулиев и другие. Но наибольшая заслуга Эрьзи заключается в том, что он первым в Азербайджане начал преподавание скульптуры и заложил основу профессионального скульптурного образования в республике.

В период пребывания в Баку Эрьзя дружит с поэтом Сергеем Есениным, который в краю «вышек черных нефть-фонтанов» периодически бывает именно в это время. «Мы пригласили его на ужин, – вспоминала Елена Ипполитовна Мороз, ученица и подруга жизни Эрьзи. – Он пришел с балалайкой и весь вечер исполнял частушки и шуточные песни. Сколько мы его ни просили прочитать стихи, он никак не соглашался, но частушки лились из него бесконечно. Он принес с собой безудержное веселье и радость».

Знакомство с поэтом было кратковременным и не имело обоюдного влияния на их творчество, но они оба любили новый мир и восхищались женской красотой, воспевая ее в своих творениях.

Находясь в Баку, Сергей Есенин хотел посетить Иран, родину великих поэтов. Но его (по рекомендации С.М.Кирова) отвезли в поселок Мардакян, внушив, что это уже иранская территория. Тем не менее здесь им был написан ряд замечательных стихотворений.

Видимо, Сергея Есенина не так просто было провести, и броские на авантюру, Эрьзя и Есенин однажды весной 1925 года исчезают из города. Три дня их ищут и никак не могут найти. Наконец они появляются в полном восторге от путешествия по Абшерону и от знакомства с жизнью сел этого жемчужного уголка нашей родины. То была, быть может, своего рода компенсация за недосягаемость «шафранового края».

А в Баку в эти дни строится одно из первых больших общественных зданий – Дом Союза горняков Азербайджана. «И С.Д.Эрьзя, отложив в сторону все свои замыслы и заботы, осуществляя все ту же ленинскую идею монументальной пропаганды берется украсить этот дом скульптурами, посвященными труженикам Азербайджана, – писал Б.Полевой.

– Образ тружеников – одна из излюбленных тем его ранних работ в Италии и на юге Франции. Но тогда он показывал только тяжесть труда, только непосильное бремя, которое несет трудовой человек в капиталистическом мире. Теперь же он живет среди тружеников-победителей, в стране, где труд стал самой большой ценностью, мерилом доблести и чести, мерилом общественной значимости человека».

В статье «Рабочая неделя» за 22 апреля 1926 года сообщалось: «Скульптор С.Д.Эрьзя – мордвин по происхождению, по поручению Профсоюза Горняков украсил Дом Союза горняков в г. Баку художественными статуями, темой которых служат освобожденные рабочие. Группа освобожденных от ига капитала рабочих является первой работой на эту тему в СССР». А такое прославление нефтяников Баку было как нельзя созвучно большим успехам, достигнутым в то время на промыслах Абшерона, когда резко увеличилась добыча нефти и стали внедряться самая передовая техника вращательного бурения и глубинные насосы.

Здесь нужно особо отметить, что Степан Дмитриевич смело прибегает к изображению полуобнаженных фигур, проявив и в этом случае истинное понимание цели высокого искусства, ибо обнаженное тело и есть воплощение закономерной красоты и слаженности человеческого организма в работе. Тем самым он упорно отстаивает свои реалистические позиции и свою творческую самобытность в борьбе с кубистами, модернистами и прочими «истами», с которыми воевал в Свердловске и Батуми. В Баку они тоже портили ему немало крови, но он не сдался, тепло и радостно встреченный простыми людьми.

А теперь подробно рассмотрим созданную Эрьзя архитектурно-скульптурную композицию в анфасе здания Дома Союза горняков на улице Хагани, 25.

Две нижние фигуры «Молотобоец» и «Кузнец» несут в себе большое философское содержание, являясь представителями двух народов – русского и азербайджанского, раскрывая существенные достоинства рабочего класса: первая – его физическую мощь, особую народную силу, мужество и непобедимость, а вторая – духовное превосходство, олицетворение разума, сознания, воплощение понимания, расчет, сообразительность и умение.

Фигуры на фронтоне составляют убедительно живую картину: двое рабочих навинчивают трубы, и в их движении чувствуется согласованность действий. А парные фигуры над карнизом, по краям здания, изображают бурильщиков, занятым скреплением труб, что не вызывает сомнения – это кадры из жизни, характер которых неоспорим.

Завершает композицию фигура двух рабочих – русского и азербайджанца. Первый энергичным жестом левой руки показывает вдаль, на восток, а второй смотрит в указанном направлении. Оба держатся за древко с развернутым знаменем, на котором по-русски и азербайджански написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

В период работы в Баку Эрьзю не покидала мысль воспользоваться горой Степана Разина и создать из нее гигантский монумент революции. Г.Шилин в журнале «Рабочие досуги» (Баку. 1924, №3) приводит слова скульптора: «Исполнив такую работу, можно спокойно умереть, умереть в сознании исполненного перед революцией долга».

Но этому замыслу не суждено было осуществиться, как и мечте с которой он ездил на Урал, где отыскал для этой цели Александровскую сопку, а на Волге – утес Стеньки Разина. Кстати, в эти годы в Америке приступили к работам по сооружению памятника какому-то генералу: памятник этот будет высечен из целой горы и виден за много верст вокруг. Тогда же «Экран рабочей газеты» высказал мысль, что эта идея впервые подана нашим русским скульптором, а американцы просто «слямзили у С.Д.Эрьзи этот проект». Неизвестно, осуществился ли этот проект, но впоследствии действительно из скальной горы с помошью взрывчатки был создан гигантский портрет первого президента Соединенных Штатов Америки Авраама Линкольна.

В начале 1925 года в Доме работников просвещения был организован диспут о творчестве Эрьзи по инициативе профессора Зуммера, он же выступил с докладом на эту тему, хотя и не относился к числу почитателей его творчества. Тем не менее, умело лавируя фразами и корректно формулируя свои положения, он в заключение сделал вывод, что Эрьзя как художник еще не оформился и все у него впереди. И это о скульпторе, признанном художническими критиками многих стран, как «русский Роден», что сильно обидело Степана Дмитриевича и не могло не задеть его самолюбие. Тогда же в одном из мартовских номеров газеты «Пролетарское студенчество» был дан ответ обстоятельной статьей «Пародия на марксизм», в которой было написано, что «на все созданное скульптором за столь короткое время пребывания в Баку иному мастеру понадобилось бы несколько лет, и что он – художник пролетарского духа, о чем красноречиво говорят его правдивые образы рабочих-нефтяников на фасаде Дома Союза горняков».

Эрьзю в Баку больше ничего не задерживало, а ко всем неприятностям, которые пришлось перенести ему в Баку, прибавилась еще одна – разрыв с Еленой, которая, устав от бесконечных невзгод и неудач, и от тяжелого характера скульптора, решила на время расстаться с ним, но… оказалось – навсегда. И Степан Дмитриевич едет в Москву.

А.В.Луначарский – большой и тонкий знаток изобразительного искусства, приветствует в своих статьях первые достижения советских ваятелей. В «Правде» (1 мая 1925 г.), тепло отозвавшись о новых работах Кошинова, Голубкиной, Ватагина, Доминицкого, он пишет, что выставка (первая скульптурная выставка столицы) «…показала мне новое лицо, глубоко меня заинтересовавшее, мало еще оцененного у нас, но имеющего громкое имя за границей мастера Эрьзи». Он же в «Известиях» продолжил: «…необходимо дать лучшие условия работы. Во всяком случае, Наркомпрос сделает все от него зависящее, чтобы дать возможность этому, давно уже замеченному Европой и сейчас так прекрасно развернувшемуся мастеру, проявить себя». Но, к сожалению, осуществить это Луначарскому так и не довелось.

В ту пору советское правительство делегировало за границу несколько художественных выставок, и в числе их с выставкой лучших своих работ был отправлен в 1926 году в Париж и С.Эрьзя. Выставка имела шумный успех, оттуда она перекочевала в Монтевидео, а затем в Буэнос-Айрес, и в конце-концов обернулась для скульптора драматически – он надолго осел в Аргентине, где провел тридцатые и сороковые годы, когда был трескучий нездоровый успех в угоду сенсации, мнимой оригинальности, когда раздувались слабые стороны его творчества.

– Я понял это, но поздно. Когда расплатился за такое понимание слишком дорогой ценой, – вырвалось однажды у Степана Дмитриевича в беседе с Борисом Полевым.

Он был широко известен, жил в достатке, но образ далекой Родины ни на один день не покидал его, и мысль о возвращении домой все больше овладевала им. Лучшие свои работы (а их было большинство) он оставляет у себя, а так как работал неутомимо, в его мастерской скапливалось огромное собрание скульптур – одна замечательнее другой. Газетные интервьюеры часто спрашивали его: «Почему вы, живя так скромно, не продаете того, за что предлагают большие деньги?» На что скульптор, загадочно улыбаясь, отвечал: «Я бездетный человек, это мои дети. Мне хочется, чтобы они оставались со мной».

Пребывание в Аргентине счастливо сказалось в одном только уникальном открытии: Степан Дмитриевич, перепробовавший на своем веку много различных материалов для скульптурных работ – от каррарского мрамора до железных опилок, спеченных с помощью кислот, находит две древесные породы, ставшие почти единственной основой для всех его последующих работ. Это кебрачо и альгарробо.

Кебрачо, в переводе с древнеиндейского на русский язык, означает «ломай топор» за свою необычайную крепость. При обработке оно дает темно-бурую поверхность, напоминающую старую бронзу или полированный камень. А альгарробо – древесина с разнообразными и вычурными наростами, достигающими порой огромных размеров, имеет глубокий желтоватый тон. Естественный рисунок этих наростов давал возможность развивать фантазию образа так, чтобы замысел как бы вписывался в природные очертания древесного куска. А Степан Дмитриевич, выросший в поволжских лесах, любил дерево, и порой, забыв обо всем, застывал, замирая возле какого-нибудь пня-выворотня, и ему мерещились то голова лешего, то русалка, расчесываюшая волосы, и с тех далеких времен детства и юности причудливый рисунок коры всегда тревожил его поэтическое воображение. Но дерево русских лесов все же отталкивало своей непрочностью и недолговечностью. А вот кебрачо и альгарробо – из этих-то двух пород Эрьзя и создавал в течение более тридцати лет и до последнего дня своей жизни необыкновенно выразительные скульптуры, поразившие своей красотой и содержанием весь культурный мир.

До революции в Баку не было ни одного национального скульптора (можно лишь вскользь упомянуть Зейнала Гаджиага оглы Ализаде, жившего в Италии и получившего образование в Институте искусства в городе Перуджа, который приехал на короткое время в Баку в 1923 году), хотя и открывается первая скульптурная мастерская С.Городецкого и делается попытка использовать скульптуру в ансамбле города, а скульптором Я.И.Кейлихсом создается бюст Карлу Марксу и памятник М.А.Сабиру (1922 г.), что являлось первым откликом в Азербайджане на ленинский план монументальной пропаганды. В то же время над памятником 26-ти Бакинским комиссарам работает приехавшая в Баку скульптор

Е.Трипольская.

Полвека непрерывного напряженного труда отдал Эрьзя своим творческим поискам, создав неповторимые высокохудожественные произведения, а бакинский период внес существенный вклад в становление и дальнейшее развитие скульптурного мастерства в Азербайджанской Республике.

Юрий Мамедов

Каспий. -2012. – 5 марта. – С. 8-9.