Взгляд на творчество Тогрула Нариманбекова с Востока и с Запада.

Или Последнее интервью с выдающимся азербайджанским художником

Народный художник СССР и Азербайджанской ССР, лауреат государственных премий Тогрул Нариманбеков пришел в большое искусство в 50-е годы минувшего столетия. Это время ознаменовалось подъемом, возникали новые течения, оживились творческие поиски. Часть художников вела их в русле реализма, другие - романтизма, третьи - модернизма и абстракционизма. В творчестве Тогрула главной особенностью стал синтез восточных и западных традиций. В его работах гармонично сочетаются и превращаются в главную линию присущая восточному искусству миниатюры декоративность и интеллектуализм, характерный для западного изобразительного искусства.

Можно было ожидать, что эти работы Тогрула, пусть и выглядящие несколько коряво, но зато новаторские, встретят высокую оценку, будут признаны творениями, стоящими вне Времени. Но произошло обратное, очень многие объявили произведения Т.Нариманбекова «заумными», следствием увлечения автора «чуждым» абстракционизмом. Нашлись и те, кто пренебрежительно кривился и даже обвинял Тогрула в «отходе от национальных корней», в «переходе рамок». Тогрул же продолжал работать по зову сердца, не обращая внимания на нападки и наветы. И результат не заставил себя ждать. Новые произведения художника, созданные на основе гармонического синтеза национального и общечеловеческого, превратились в своего рода первый духовный мост между Востоком и Западом. Его работы быстро распространялись по миру, оседали в ведущих музеях и авторитетных частных галереях. Имя Тогрула Нариманбекова было включено в справочную энциклопедию «Великие художники мира».

В конце 80-х годов прошлого века Т.Нариманбеков уехал из Баку в Москву. Оттуда он переселился в Америку, затем в Люксембург, и наконец, в Париж, где провел много лет. 2 июня 2013 года этот замечательный художник скончался от сердечного недуга в клинике имени Жоржа Помпиду. В силу определенных причин прах его был предан земле только спустя месяц и один день - 3 июля на парижском кладбище Пасси.

Приведенное ниже интервью с Тогрулом Нариманбековым было взято мною задолго до его смерти. Это наша последняя с ним беседа, и я надеюсь, что читателям она будет интересна.

***

- Бывает так, что о некоторых событиях по тем или иным причинам говорить вслух не принято. Например, в советские времена было невозможно упоминать о фактах репрессии против вашей семьи в конце 30-х годов. Вы и сами не разрешали писать на эту тему. А как теперь, можем мы затронуть эту тему в беседе?

- Конечно, можем. Начну издалека, чтобы ввести читателя в суть дела. Прежде всего хочу заметить, что наша семья имеет бекские корни, в районе Шуши у нас были гектары земли, поместья и усадьбы. Родственники мои получили хорошее образование и пользовались уважением как люди просвещенные, интеллигенты. Мой отец также был человеком образованным: окончив гимназию, он был отправлен правительством Азербайджана для получения высшего образования во Францию. Учился в Париже и получил специальность инженера-электрика. Там же он познакомился с моей матерью - Ирмой, а затем они поженились. Моя мать родом из южной французской области Гасконь, расположенной у отрогов Пиренеев близ испанской границы. Я посетил эти места позже, когда жил в Париже. Здесь прекрасная природа, прекрасны и люди. В силу приграничного расположения края гасконцы отличаются от французов, они очень радушны и оптимистичны по натуре.Должен заметить, что мой старший брат Видади, народный художник Азербайджана, родился в Канне. Мама всегда говорила, что наш отец был чрезвычайно привязан к родине и все стремился переселиться в Азербайджан, хотя жила семья неплохо. Он считал, что обязан помогать своим пожилым родителям. Наконец настал день, когда мой отец, забрав моих мать и брата, отправился в Россию. Однако в это время в России бушевала революция, времена были смутные, поэтому пароход, на котором они ехали, взял курс на Стамбул. Здесь они встретили пароход, следовавший из Одессы с российскими эмигрантами. Среди его пассажиров был один князь, который узнал моего отца и отсоветовал ему ехать в Россию: «Фарман, послушай-ка меня, садись лучше на наш пароход и возвращайся во Францию, а то тебе несдобровать». Но отец не послушался, он спешил увидеть своих родных. Достигнув Баку, он был потрясен: мой дед Амир бек Нариманбеков, бывший бакинский генерал-губернатор, находился под домашним арестом, а некоторые близкие родственники отправлены в ссылку.

В такой вот обстановке состоялась встреча отца и деда. Спустя некоторое время, 7 августа 1930 года на свет появился я. Отец и мать рассказывали, что мой дед Амир бек, увидев меня, расцеловал новорожденного внука и вскоре умер. После его смерти отец работал ответственным сотрудником Госплана. По его проектам построено множество электростанций. Это было очень сложное время, тех, кто учился за границей, без всякого основания очерняли, писали на них доносы, на основании которых людей арестовывали и осуждали на длительные сроки тюрьмы и ссылали в лагеря. Так случилось и с моим отцом, которому дали пять лет и отправили в Мариинск, в Сибирь. Через некоторое время арестовали и маму, ее поместили в лагерь в селении Кешля. Мне тогда было лет 5-6, и я помню все, что тогда происходило. Когда маму уводили, она подняла шум и добилась, чтобы ей позволили забрать и меня. В лагере очень старались отделаться от меня, но не получилось, потому что мама была иностранкой. В этом лагере мне исполнилось семь лет, нужно было идти в школу, а там это, ясное дело, невозможно. Мама опять подняла шум и поставила вопрос о моей учебе. По ее настоянию начальник лагеря отвел меня в 132-ю бакинскую школу и отдал в первый класс. Так я начал учиться. Каждый день начальник лагеря отвозил меня в школу на своем «студебеккере» и привозил обратно. Вот так, находясь в заключении, я несколько лет посещал школу. Потом маму отправили этапом вначале в Кустанай, а оттуда в Караганду. По окончании войны ей разрешили поселиться в Самарканде, потому что Баку тогда считался закрытым городом.

Здесь хочу к слову отметить следующий момент. После того как мама была переведена в Караганду я некоторое время не имел возможности продолжать учебу. Спустя время с помощью родственников окончил 7-й класс и поступил в художественное училище. Когда я учился там, мама уже переселилась в Самарканд, и я однажды поехал проведать ее. Я впервые с восхищением увидел величественные архитектурные памятники Самарканда и благодарен Всевышнему за это.

- Обычно люди искусства на первых порах выбирают себе кумиров или же следуют тому или иному течению. Вероятно, и у вас было так же?

- Меня всегда тянуло к французскому романтизму. Еще учась в художественном училище, а затем и в институте, я увлекался работами Эжена Делакруа, Эдварда Мунка и Курбе - это были мои любимые художники. Живо интересовался я также сезаннизмом - течением, из которого черпали идеи многие европейские художники, благодаря чему оно дало сильный толчок развитию живописи во всем мире. Сезаннизм сыграл в моем творчестве важную роль, но еще большая роль в этом принадлежит изучению азербайджанского национального искусства, в целом культуры Востока. Мне очень нравятся искусство тебризской миниатюры, китайское и японское изобразительное искусство, которые я постигал, бесспорно, через азербайджанское искусство. Впервые я понял это еще в Самарканде, любуясь культурными памятниками эпохи тимуридов. Кстати, я узнал и воочию убедился в том, что в создании этих шедевров участвовали азербайджанские зодчие и художники. Я чувствовал, что уникальные мозаики на этих памятниках созданы азербайджанскими мастерами из Нахчывана, Тебриза, Гянджи. Я увидел там колоритные работы азербайджанских художников за их собственной подписью. Все это переполняло меня гордостью.Все это я вспоминаю, чтобы напомнить ту истину, что люди искусства в ранний период творчества могут выбирать себе кумиров или следовать каким-то течениям, но в конечном итоге непременно должны возвратиться к своим корням. Художник силен только тогда, когда его творчество носит национальные и общечеловеческие черты.

- Вы пришли в искусство в сложный период, когда возникали новые течения, а старое отвергалось. Вероятно, вам, как художнику, нелегко было выстоять в столь противоречивой атмосфере?

- Действительно, время моего прихода в искусство было, как вы сказали, довольно противоречивое и даже в чем-то смутное. В тот период в искусстве господствовало направление, именуемое социалистическим реализмом. Тогда перед художниками ставилась задача с политическим подтекстом - проводить так называемые передвижные выставки. Понимаете, что это значит? Это означает ограничение творческой свободы, принуждение людей талантливых тиражировать трафаретные изображения в стиле «соцреализма». Я же, как и все молодые художники, постоянно ищущие новизны, был поглощен изучением французского авангарда. Мы интересовались творчеством Поля Сезанна, Ван Гога. В то время Сезанн, Ван Гог, Клод Мане - словом, все импрессионисты и экспрессионисты были кумирами молодых художников.

Интересные процессы протекали и в русском направлении авангарда. Особенно выделялось художественное течение под названием «Кирпич-валет», которое было создано в Москве, но быстро распространилось и в Петербурге, собирая вокруг себя многих талантливых живописцев. Ведущими представителями этого течения были Машков, Кончаловский, Лентулов и другие. Они располагали очень сильными позициями и стояли почти на одном уровне с французским авангардом. Я обратил внимание на то, что их произведения даже сейчас очень высоко котируются как в России, так и в других странах.

Я стал изучать близкие мне в творческом плане работы представителей этого течения. Это оказало огромное влияние на мое дальнейшее творчество. Но я не отошел от собственного пути в искусстве. Я творчески воспользовался преимуществами этих течений и сформировался как художник на национальной почве.

- Думаю, вы обратили внимание, что многие наши художники занимаются подражательством творчеству европейских коллег. Некоторые склоняются к абстракционизму. Как оцениваете это вы, художник, творческое мировоззрение которого соединяет в себе восточную и западную традиции?

- Путешествуя по миру, воочию знакомясь с культурой и искусством разных народов, убеждаешься, насколько они своеобразны и интересны. Именно своеобразием, неповторимостью интересны культуры народов мира. Я всегда считал и продолжаю считать, что художник должен раскрывать красоту культуры своего народа до самых глубинных ее пластов, а не подражать другим и не растворяться в чужой культуре. Только в этом случае, с собственным национальным почерком, художник может внести достойный вклад в культурную сокровищницу человечества.

Конечно, одной жизни для этого мало. Но если в рамках данной Богом жизни ты сумеешь это сделать, то это огромное достижение. Созданное тобою наследие заполнит какую-то нишу, определенную страницу в культуре народа. Это очень важно и ценно.

Моохбеддин Самед

Каспiй.- 2015.- 25 апреля.- С.- 16