Был и останется бакинцем

Борис Вишневкин о городе детства, о жизни, о музыке…

СОБЕСЕДНИК

Летом в Бакинском еврейском благотворительном центре с большим успехом прошел концерт известного композитора и шансонье Бориса Вишневкина. В рамках концерта состоялась также презентация его нового музыкального альбома Caspian Wind («Каспийский ветер»), некоторые из мелодий которого он исполнил вместе с другом юности, саксофонистом Ясафом Тагиевым.

Борис Вишневкин - бакинец, поэтому встреча с земляками не обошлась без воспоминаний, чередовавшихся порой зажигательными, а порой лирическими музыкальными номерами. Теплая, душевная атмосфера необычного концерта до сих пор сохраняется в памяти всех его участников. Куда бы ни забросила судьба бакинцев, они всегда хранят в душе воспоминания о родном городе, а в них - представляющие особую ценность частицы истории Баку, которые дополняют картину общественной и культурной жизни столицы Азербайджана середины и конца прошлого века всякий раз новыми деталями и красками, всегда вызывающими живой интерес. Не стала исключением в этом плане и беседа с Борисом Вишневкиным.

- Борис, как у вас в далекой Америке родилась идея такого оригинального альбома, где в названиях музыкальных произведений так богато представлена география: «Баку - Абшерон», «Ночь в Загульбе», «Розы Разино», «Южный бульвар» да еще «Гюльшан»...

- С ними связаны дорогие и приятные для меня воспоминания. В свое время в Загульбе был лагерь «Спутник», в котором собиралась молодежь. Море, молодость, веселье... Само слово «Загульба» как-то по-особому звучит. Память сохранила и аромат роз, которым был напоен поселок Разина, где я жил. А наши бакинские ветра!

Но идея была не моя. Шесть лет назад я приезжал в Баку после 21-летнего перерыва, чтобы встретиться с друзьями юности, посетить могилы родителей. В один из дней я встретился со своим другом юности, саксофонистом Ясафом Тагиевым, с которым мы когда-то вместе работали. Мы долго беседовали, и вдруг он сказал: «Понимаешь, вот ты пишешь музыку, напиши такую, чтобы и я был, и ты, и чтобы у нас вместе что-то получилось. Пусть это будет наш совместный проект». Я тогда подумал, что это нереально: я - в Америке, он - в Баку, а ведь нужны и совместные репетиции, к тому же мои мысли в тот период были заняты работой над инструментальным альбомом Take 95 south. Словом, душа никак не отозвалась, не среагировала, тем не менее я сказал: «Подумаю»...

По возвращении в Америку я продолжил работу над инструментальным альбомом, в которой, кстати, принимал участие и Ясаф вместе с моим армейским другом, заслуженным артистом России Сергеем Гершеновичем. Он настолько виртуозно играет на трубе, что его называют «Золотая труба России». Ясаф тоже опытный, тонкий музыкант, и в этот альбом вошло несколько музыкальных номеров в его исполнении, я их писал именно для него. В то же время глубоко в подсознании я все же раздумывал над его предложением и была мысль, что если все сложилось с инструментальным альбомом, где в основном преобладают мелодии джаз-рока, значит, возможно, получится и аналогичный бакинский альбом.

И вот спустя какое-то время, когда я, как обычно, вышел на утреннюю прогулку, на меня вдруг откуда-то полились мелодии. Одна, вторая, третья... Просто замучили. Причем мелодии сами рождались в душе, от них, как и от непроизвольных воспоминаний, некуда было деться, я не успевал записывать и напевать их на телефон.

Это наваждение продолжалось два месяца. Я был в Баку в апреле, а к сентябрю уже проявились контуры будущего альбома. Я отправлял записи Ясафу на электронную почту, мы советовались, обсуждали. Ясаф - грамотный музыкант, с большим опытом, хорошо знает джаз, у него очень хороший вкус. Кроме того, у каждого человека свой внутренний мир, мне хотелось, чтобы было обоюдное согласие и чтобы в альбоме, посвященном Баку, прослеживалась связующая нить между Нью-Йорком и Баку, которая передается через джазовые элементы и восточный колорит музыки. Не случайно первой в альбоме записана музыкальная композиция «Нью-Йорк - Баку», а завершает его «Баку - Нью-Йорк». Когда я писал эту музыку, мысленно переносился в Баку, вспоминал песни, которые в молодости мы пели. Эти мелодии, мои бакинские настроения того периода, сам воздух Баку, запах Каспийского моря - все я переплавил в душе и передал в музыке для этого альбома. Так что я благодарен Ясафу за его идею.

- Многое начинается с детства, поэтому нельзя не спросить о ваших родителях, о том, в какой семье вы родились, о каком будущем для вас они мечтали, какие цели перед вами ставили…

- Я родился в Баку и жил по улице Видади, 111, этот дом, к счастью, сохранился. Мама работала в отделе кадров, папа был инженером с тремя образованиями. Я был поздним ребенком: папе уже 51 год, а маме - 38, когда я родился. Отец был творческим человеком, хорошо рисовал, изобретал приспособления к автомобилям и тракторам, был членом республиканского Общества рационализаторов и изобретателей. Я тоже мечтал научиться рисовать, потом - стать циркачом и часто ходил в цирк, в тот старый, по улице Гаджибейли. Потом, посмотрев фильм «Бахтияр», стал мечтать о профессии нефтяника, но родители мои хотели все-таки, чтобы я стал музыкантом, и отдали меня учиться на скрипке. Так посоветовала им одна моя родственница (музыкант), считая, что скрипка развивает слух. От способностей отца мне ничего не перешло, а все, что есть во мне музыкального, пришло как бы само по себе. Отец умер, когда мне было 11 лет, и дальше мое воспитание взяла на себя мама. От нее я перенял оптимизм, умение не унывать в любых ситуациях, любовь к природе, к животным, к людям, к музыке…

- Как у вас проявилась склонность к музыке, к сочинительству?

- Раньше не было компьютеров, и я слушал музыку по радио и телевизору: азербайджанские народные мелодии, мугамы, какие-то советские песни, и все это впитывалось в меня, как-то отзывалось в душе. Когда мне было пять лет, мне купили губную гармошку, и я пытался воспроизвести на ней понравившиеся мелодии, например, песни Бейбутова, среди которых особенно любил «Баку родной». Заслышав мелодии, собирались соседи и слушали.

Когда не стало отца, мама, желая хоть как-то смягчить эту потерю, с огромным трудом с помощью родственников достала мне путевку в «Артек», куда попадали только избранные. Я не был отличником, у меня и «четверки» встречались, и мне, конечно, очень повезло. В «Артеке» было пианино, и когда по приезде я его увидел, тут же сел, заиграл и запел «Bakı əziz şəhər, mehriban diyar». Все сразу собрались вокруг меня, среди них были и школьники из Баку, которые стали мне подпевать. После этого у меня появилось прозвище «Баку родной», ко мне только так и обращались: «Баку родной», пойдем в футбол играть», или «Баку родной», идешь в столовую?». Это осталось в моей памяти. У меня душа лежала к музыке, и мама тоже ее любила. Она была общительной, веселой, очень гостеприимной, ей нравилось принимать дома своих друзей с работы, моих друзей. За столом всегда много пели.

Мама хотела, чтобы я поступил в музыкальное училище имени Асафа Зейналлы. Правда, сказал маме, что мне хочется сочинять музыку, поскольку появилась сильная тяга к этому, и, сдав экзамен по скрипке за 7-й класс, в 14 лет я поступил на теоретическое отделение. Я был самым юным студентом, потому что в основном возраст поступающих был 18-20 лет. Композиции учился у Азиза Азизова, ученика Гара Гараева. И что интересно, он играл на трубе и в 70-е годы был руководителем эстрадного оркестра кинотеатра «Азербайджан».

Тогда при всех центральных кинотеатрах были джазовые оркестры, которые выступали с 20-минутными программами перед началом киносеансов. Я очень уважал своего учителя и до сих пор храню память о нем. Интересно, что у Гара Гараева он учился классической музыке, но сам по себе был джазовый человек, хорошо разбирался в джазе, и вообще был очень необычным, разносторонним, интересным. Он сам мастерил лодки и сплавлялся на них по горным рекам, своими руками собирал автомобили. Как музыкант делал хорошие оркестровки. Когда я уже жил в Москве, он работал главным дирижером оркестра Азербайджанского телевидения и радио, и многие мои друзья у него играли. Он был очень спокойный, мягкий человек, добрый, отзывчивый. Он учил меня основам композиции, но была одна проблема - я часто пропускал уроки...

- С чем это было связано?

- Ну, что у пятнадцатилетнего юноши в голове? С друзьями встретиться, поговорить, покурить, выпить вина. Словом, подростковый возраст. В 14 лет я официально стал музыкальным руководителем самодеятельного ансамбля «Чайка» в Доме культуры моряков, что находится по улице Хагани, 22. Мы пели такие песни, как «Аг чичяк», «Азербайджаным», польские, советские песни. Я уже тогда приносил маме заработанные деньги и говорил ей: «Мама, я не знаю, что с ними делать, возьми себе». В «Чайке» я писал аранжировки для ансамбля - ноты для гитары, саксофона, скрипки. Никто из ребят не мог этого. Когда в ансамбле появился саксофонист, я уже через неделю научился у него играть на этом инструменте. Все два года службы в армии я не расставался с саксофоном и играл уже профессионально, знал все его тонкости. И на трубе научился играть. Я на многих инструментах умею играть. Это все музыка, и мне хотелось знать о ней все. Это просто любовь.

- А как вы окончили училище?

- Многие педагоги меня любили, я был шебутной ребенок. У нас в музучилище была педагог Наиля Гасановна, увы, ныне покойная. Она была очень светлым человеком и очень хорошим педагогом, мы с ней подружились. Она подарила мне клавир «Тропою грома» Гара Гараева с памятной надписью: «Моему суматошному Бориске, прекрасному музыканту...». И еще какие-то слова были. Я долго его хранил, но во время переездов из страны в страну этот дорогой для меня подарок, увы, не сохранился.

- Вы продолжили свое музыкальное образование?

- Я планировал в дальнейшем заниматься чисто композицией, причем заочно, потому что не хотел оставлять маму одну и уезжать куда-то. Тогда заочные отделения были всего в двух консерваториях - Ленинградской и Новосибирской. Сибирские холода не для южного жителя, и я выбрал, как того хотела мама, очное отделение Ленинградской консерватории. Пришлось сдавать 13 экзаменов, было очень трудно, и мне не хватило всего нескольких баллов. Мне предложили заочное обучение, и я согласился. Изучал историю и теорию музыки и учился на пятерки.

Моя дипломная работа была посвящена творчеству композитора Джовдета Гаджиева, а конкретно - его Пятой симфонии, где были элементы и джаза, и мугама. Восточную музыку я хорошо знал и знаю до сих пор.

Мне пришлось встречаться с Джовдетом Гаджиевым дважды у него дома. Он мне давал копии всех своих партитур, которые я изучал, готовя дипломную работу. Джовдет муаллим был очень приятным человеком, ко мне относился с отеческой заботой, всячески опекал. Его Пятая симфония - необычное произведение. В нем переплетаются и азербайджанская - я имею в виду мугам, - и современная музыка, что-то от Стравинского, что-то от Шостаковича, и моя задача была изучить взаимовлияние и взаимосвязь отраженных в нем народных музыкальных традиций с современностью. Я знал почти все мугамы и исполнял их на пианино, гитаре, аккордеоне...

- Но мугам ведь не каждый азербайджанец глубоко понимает и любит, а у вас вдруг такой интерес проявился - откуда он?

- Я изучал мугам в музыкальном училище, у нас был специальный курс азербайджанской народной музыки. Мугам брал меня за душу, и я не знаю, почему. Я здесь родился, воспитывался и с детских лет слышал его на улицах, по радио, телевизору. Мугам у меня отождествляется с Баку, с восточной культурой, со всем ее разнообразием. Это не случайно ведь тема моей дипломной работы было «Преломление народной традиции в Пятой симфонии Джовдета Гаджиева». Я получил за нее и ее представление по пятерке. Стыдно сказать, но педагог, которая вела в консерватории курс «Музыка народов СССР» и хорошо знала восточную музыку, у меня училась, расспрашивая о тонкостях мугамата. В Ленинградской консерватории никто, кроме меня, не знал азербайджанский мугам, я могу еще десять часов о нем рассказывать. Я и азербайджанский язык понимал с детства и хорошо на нем говорю. Мне пришлось после окончания музучилища по направлению преподавать музыку на азербайджанском языке в Шамахе. Я вел два русских класса и два азербайджанских. На обоих языках писал и читал свободно, меня очень уважали, обращались не иначе как «Борис муаллим», хотя мне было всего 18 лет. Моя мама чисто говорила по-азербайджански, по-армянски и немножко по-грузински.

Кстати, мой дядя, старший брат мамы, долгое время работавший бухгалтером в разных районах Азербайджана, очень любил мугам. Он тоже на меня повлиял в этом плане. Помню, однажды я пришел домой, вижу он сидит и слушает по телевизору мугам, и у него чуть ли не слезы на глазах. «Что вы слушаете?», - спрашиваю. «Он так проникновенно поет...», - ответил он. Над ним смеялись, а он слушал, хотя не был азербайджанцем, просто чувствовал музыку. Так же и мне запало в сердце. В 18 лет я устроился на работу в ресторан, и там мне приходилось играть мугамат.

- А как получилось, что вы уехали из Баку?

- Мне было чуть более 20 лет, когда умерла мама. Хотелось устроиться, создать семью, но тот образ жизни, который я в то время вел, не способствовал этому. Я жил один, и каждый вечер ко мне приходили друзья, постоянно пьянки-гулянки. Я уже не знал, куда катился, даже начал подумывать свести счеты с жизнью, но удержала память о маме, о ее мечте видеть меня выпускником консерватории. Благодаря этому я нашел в себе силы доучиться оставшиеся два года и получить диплом.

Потом я решил уехать в Москву, чтобы покончить с такой жизнью. Там благодаря моим родственникам вскоре познакомился с хорошей девушкой, женился, создал семью, начал работать в ресторанах - играл, импровизировал, делал аранжировки и как музыкант был востребован. В Москве восточная музыка очень котировалась. Ее часто заказывали гости из Баку, Тбилиси, хотя в Москве исполнителей восточной музыки было мало, я был одним из них. Благодаря знанию восточной музыки я стал востребованным музыкантом, меня стали переманивать из одного ресторана в другой. Я играл мугамы, грузинскую, армянскую, узбекскую музыку, одно время работал в ресторане «Узбекистан».

В Москве почему-то считали, что ресторан - это какая-то клоака, место полного разврата души, а музыкантов, работающих там, - падшими людьми, но это было не так. Мы развлекали людей, старались демонстрировать что-то новое. Многие песни, становившиеся очень популярными в народе, впервые звучали именно в ресторанах. Я в Москве даже сборник издал с текстами восточных песен и кассету с их записями, которые у меня покупали многие музыканты. Туда я включил азербайджанские народные и современные песни, например, «Тут агаджи», «Севгилим», «Бяри бах» и многие другие. Когда началась перестройка и мир как бы перевернулся, изменилась в чем-то и моя жизнь.

- Как именно?

- Вначале перемены произошли в моей непосредственной деятельности: я вдруг увидел, что многих музыкантов потянуло на восточные песни, более того, они сами стали записывать свои кассеты. Я тоже стал писать и записывать альбомы с восточными песням в стиле шансон, и первая же песня, которую я назвал «Шешу беш», сразу стала очень популярной. Ее до сих пор исполняют и в России, и в кавказских, и в азиатских республиках. Я записал уже два альбома с восточными песнями, когда друзья посоветовали мне обратиться к поэту-песеннику Онегину Гаджикасимову. Я знал, что он бакинец, и когда позвонил, сказал, что я из Баку, пишу восточные песни. Спросил, не мог бы он послушать несколько моих мелодий и если они заинтересуют, написать к ним тексты. Он выслушал меня и сказал: «Приходите ко мне домой». Когда прослушал записи, сказал: «В этом что-то есть, оставьте мне несколько мелодий…». Потом он написал для меня много текстов, среди них песни «Караван-сарай», «Джамиля», «Лезгинка», «Тюбетейка», которую потом пел ансамбль «Ялла». Он был очень эрудированным, веселым человеком, настоящим бакинцем, хотя жил в Москве. Ему нравился стиль, в котором я работал, и он использовал все свои связи, чтобы мои песни чаще звучали в эфире. Я их исполнял под псевдонимом Борис Тимур. Написанную им для меня песню «Караван-сарай» я пел на огромных концертных площадках, на 25-тысячных стадионах. В моей жизни звонок к Гаджикасимову был существенным шагом, открывшим для меня новую страницу в жизни.

- На своем концерте вы упомянули об одном мистическом эпизоде, после которого, как вы сказали, ваша душа повернулась к еврейской тематике, и вскоре вы создали группу «Шабас» («Еврейская суббота»). Вы помните, как произошел этот неожиданный поворот в вашем сознании, ведь до того вы ощущали себя просто человеком и не задумывались о своей принадлежности к какой-то нации? Что послужило толчком?

- Вы правильный вопрос задали, он очень по существу и очень больной для всех. Когда я служил в армии, меня спрашивали: «Ты кто по национальности?». Если бы сказал, что я еврей, меня бы загоняли, и я отвечал, что я азербайджанец или армянин. «А почему фамилия Вишневкин?». Тоже находил, что ответить. Этот антисемитизм, который до сих пор в России есть… Вы будете это писать?

- Как есть говорите, правда важнее всего.

- Это правда, никто от нее не откажется, потому мы и живем сейчас в Америке - из-за этого явления, которое называется антисемитизмом. В Баку этого не было и до сих пор нет.

- Но до этого, живя в Баку, вы не задумывались над тем, кто вы по национальности?

- Нет, моя мама на всех языках, которые в те годы звучали в Баку, говорила, и я тоже. Одна национальность - бакинская, и все. А потом стала меняться жизнь, история. Шли определенные процессы. Почему я начал писать восточные песни? Потому что во мне сильно было восточное начало. А потом наступил переломный момент. Был такой в те годы вокальный дуэт из Таллинна - парень и девушка - «Хрустальный сон» назывался. Они пели песни в стиле «Ласкового мая». И вот солист группы сказал мне: «Боря, ты так хорошо восточную тему делаешь, а мы сейчас хотим специально русскую. Приезжай к нам, помоги, придумай для нас что-то русское». Ему и 18 не было, но он был способный парень, и я дал предварительное согласие, но вдруг задумался: а почему бы не сделать еврейскую тему?

Ну, хорошо, восточная тема мне близка, потому что я родился и жил в Баку, с детства знаю восточную музыку, потом изучал ее. Мой дед работал в бакинской синагоге, но родители не были религиозными. Я ходил в детстве в синагогу, видел, как отмечаются праздники, дома отмечали Песах, на столе была маца, дедушка читал молитву, но не задумывался над этим, воспринимал как часть общей жизни, но все это осталось в памяти и вдруг стало всплывать. Мне тогда было 33 года. Повторяю, я не религиозный человек и не знаю, хорошо это или плохо, но все равно эти обычаи знаешь, помнишь.

- Давайте вернемся к тому необычному моменту, когда еврейская тема четко, конкретно встала перед вами.

- Мне самому до сих пор непонятно, как это вдруг произошло. Я уже жил в Москве, и вот мы с другом поехали на рыбалку на Осташкинское водохранилище. Была прекрасная природа, светило солнце, пели птицы, я сидел на берегу, а в голове крутились мысли о том, как же мне претворить в жизнь еврейскую тему, о чем она должна быть, что в ней меня самого может затронуть. Когда работал в ресторанах, видел, как иногда туда приходят еврейские семьи. Они всегда сидели тихо, спокойно. Я тогда обратил внимание, какие у еврейских женщин, как и у моей жены и дочери, красивые, выразительные глаза, как они смотрят на мир, какой у них взгляд. Мне казалось, что он идет откуда-то издалека, из глубины веков. Я думал о том, что эти глаза видели погромы, устраиваемые «черной сотней», фашистские концлагеря, убийства, отражая все это в себе как в зеркале. Вот так я сидел в раздумьях, и вдруг в глазах как бы потемнело - и то ли от Бога, то ли от солнца, деревьев или воды, пришла мелодия песни и в мозгу четко, как название, отпечатались два слова - «еврейские глаза». Эта мелодия непрерывно звучала во мне, я не мог от нее избавиться. Потом уже в душе родились слова припева: «Еврейские глаза, они порой бездонные, как море, в них грусть осенних дней, в них слезы матерей, печаль, не проходящая и горе…».

Когда вернулся в Москву, обратился к Борису Шифрину - автору текстов к песням многих композиторов, в том числе к моим. «У меня в голове крутятся эти два слова - «еврейские глаза», может, вы поможете мне написать стихи?», - попросил я. Вскоре текст запевов был написан. Эта песня стала первой в ряду следующих, написанных мною песен еврейского цикла. Сегодня в интернете как минимум 25 роликов на песню «Еврейские глаза». Мы исполняли ее на всех концертах созданной мною в 1988 году группы «Шабас», это на идише, потому что в России ашкеназские евреи говорят на идиш, а в Израиле, на иврите, это звучит как «шабат».

Наша группа стала третьей по популярности в Советском Союзе после московской «Тум-балалайки» и группы Яна Табачника на Украине. В мою группу вошли музыканты, которых мне посоветовал мой друг, композитор Илья Словесник - клавишник, скрипач, барабанщик, танцор, и другие. Мы выступали во многих русских городах, где в основном жили русские люди. Концерты шли в двух отделениях.

- И как вас принимали?

- На «ура», просто вставали и хлопали, мы и в Сибири выступали, и в Баку было два незабываемых концерта. К сожалению, с моим отъездом в Америку группа распалась, музыканты после тоже по всему миру рассеялись.

- У вас все так хорошо шло, и вдруг вы уехали - почему?

- Мне из Америки позвонил мой товарищ Илья Словесник и сказал: «Может, попробуешь в Америку приехать, я пришлю тебе гостевую визу».

Мы решили попробовать и выехали. В Америке мне помогал обустраиваться тот же преданный друг Илья Словесник, с которым мы дружили в Москве. Он сказал: «А ты знаешь, здесь живет твой земляк, Лев Елисаветский». Конечно, мне захотелось с ним встретиться, познакомиться.

Это случилось позже, после моего концерта в одном из ресторанов. Концерт прошел во время праздника Пурим, предварительно была вывешена афиша, и так получилось, что Елисаветский попал на этот концерт. По окончании его мы познакомились. Оказалось, что его жена Светлана с моей мамой работала в одном учреждении, сидела с ней в одном кабинете. Она вспомнила, что когда мне было лет 15, моя мама, когда они с Елисаветским поженились, пригласила их к нам в гости. Я для них играл и пел, и Елисаветский сказал тогда про меня: «Способный мальчик, далеко пойдет». У меня до сих пор хранится открытка ансамбля «Гая», они были и всегда будут моими кумирами. «Помнишь, я сказал, что ты будешь хорошим музыкантом? Я оказался прав», - сказал Лев в этот раз. Он мне очень помогал, подсказывал, как лучше работать в Америке. Давая концерты в еврейском центре для пожилых людей, организуя встречи, выступая на свадьбах, он порой и меня брал с собой, а когда сам не мог пойти, посылал меня одного. Так я учился осваивать новое пространство своей жизни.

- За те годы, что вы не были в Баку, он значительно изменил свой облик. Интересно, как вам эти перемены - что город потерял, а что приобрел?

- Город очень изменился, многие говорят, что Баку стал чужой, это другой город, в котором все новое, незнакомое. Я не принимаю этого, хотя - да, город выстроен заново, но я получаю удовольствие от того, что в нем сохранился присущий ему дух. В Баку никогда не было людей, которые не знали бы русского языка. Может, сейчас их больше, но я понимаю азербайджанскую речь. Меня эта новизна вообще не смущает. Ну вот я смотрю с балкона и вижу библиотеку имени Ленина (ныне Президентская - Авт.), она как была, так и стоит. А вот там когда-то было кафе «Гешенг», где я играл, а вот Дом культуры, куда я в детстве ходил на новогоднюю елку, на следующей улице - Дом культуры моряков, где я работал, дальше - цирк, куда мы ходили с дедушкой. Там была офицерская столовая, которую я с друзьями посещал. Я все это помню и узнаю все старые улицы - Щорса, Горького, здание Баксовета, музучилище. Наверное, в них уже многое изменилось, но что-то же осталось. Многое осталось - свой колорит, и главное - свой, особенный запах Баку. Когда идешь по улице, из дворов, как и в моем детстве, идет запах готовящегося обеда, а со стороны бульвара - запах моря. В первый день приезда, когда мы с женой гуляли по улицам, она сказала: «Здесь воздух какой-то другой». Я ответил: «Это воздух Баку, воздух моря».

И этим все сказано. Я все это люблю, чувствую, переживаю. Ведь где бы я ни жил, в сердце я всегда был и останусь бакинцем!

- Спасибо за интересную беседу.

Интервью вела

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Каспiй.-2018.- 8 сентября.- С.10-11.