Мастерство, оживляющее камень

Гусейн Ахвердиев: Мне нравится преодолевать проблемы, и это отражено в моих работах

ТВОРЧЕСТВО

Наш разговор с талантливым скульптором и художником Гусейном Гасан оглу Ахвердиевым (Хагверди) происходил в его мастерской, пространство которой поражает некоей полистилистикой: здесь мирно уживается привычное для подобных мест нагромождение картин и скульптур с явным приложением заботливой женской руки - цветами, декоративными растениями, определенным порядком в расположении многих мелких художественных деталей интерьера. А вместе это создает атмосферу достаточно комфортных апартаментов, где все располагает в равной степени к творчеству, отдыху и созерцанию. Что это - уж не особая ли свобода духа, позволяющая изменить привычные стандарты?

- Свободомыслие, как мне кажется, заключается в готовности к самовыражению, в допустимости делать то, что делаю, не боясь критики, смелых решений, - пояснил Гусейн. - В свою очередь поиск в собственной «кухне» открывает доступ и к собственным же ошибкам, анализ которых вселяет уверенность в выборе - от чего отказаться или, наоборот, в чем утвердиться.

- Почему так важно вступить на путь сомнений?

-Да потому что иначе не сможешь определить, что для тебя действительно ценно и важно, а что надо отсечь, дабы это ненужное не отягощало дальнейший путь поиска. Такая позиция, в моем понимании, и есть свобода, позволяющая провести образную параллель между различными этапами жизни художника и рекой во множестве ее состояний: покой, быстрое течение, переходящее в бурление с его перехлестыванием за берега и дальше к потопу-хаосу. После такого разгула все может вновь вернуться в свои берега, чтобы через некоторое время повторить этот нелегкий процесс: от хаоса - к порядку, затем вновь к хаосу и опять к порядку - и так до бесконечности.

- Я недавно интересовалась некоторыми идеями, близкими к тому, о чем вы говорите. Оказалось, что все эти движения с возвратами изучены на уровне точных наук. Здесь и теорема Пуанкаре о возвращении (кстати, с достаточно интересным доказательством), не говоря уже о целой Теории хаоса. Что касается искусства, то инициатива, как утверждают многие специалисты-искусствоведы, перешла к хаосу с приходом абстракционизма, но, возможно, и гораздо раньше. «О! Бурь уснувших не буди - под ними хаос шевелится!», - предупреждал еще Тютчев. Какое состояние вызывают у вас периоды хаоса?

- В такие моменты мною владеет ощущение, что я ничего не знаю, ничего не могу. Катастрофа! Все - не то! Что и зачем ты это делаешь? Куда идешь? Прав ты или нет? Все это происходит внутри тебя: в душе - развал, но именно он, как ни странно, пробуждает желание начать все сначала. После такого самобичевания вновь освобождаешься от тяжких пут и начинаешь дальше работать.

- Спасибо за откровенность. Вы никогда не испытывали чувство страха: вдруг не будет возврата к душевному равновесию?

- Это не страх, а нечто другое… Я сейчас работаю над мемориальной доской диктора Азербайджанского телевидения Рафика Гусейнова и одновременно над надгробием скульптора Токая Мамедова. В какой-то день работа остановилась - никак не сдвигалась с места. Собрался домой, но какая-то сила меня удержала. И представьте, часа два поработал - что-то все-таки успел сделать. Неоднократно замечал: как бы ни было сложно, в итоге у меня всегда все получается, хотя сам процесс бывает ломаным, с острыми углами. Но мне нравится преодолевать проблемы, находящиеся внутри самого себя, и эта борьба находит отражение в моих работах. В них - моя душа…

- Вы назвали две разномасштабные работы, над которыми параллельно трудитесь. Токай Мамедов - выдающийся скульптор-монументалист, признанный мастер, что, конечно же, найдет отклик в ваших идеях, связанных с работой. В то же время мемориальная доска - жанр камерный, совершенно другие задачи. Как, каким образом происходит момент взаимодействия?

- Масштабы и задачи действительно совершенно разные, но у всех видов искусств суть одна, а вот форма, в зависимости от ситуации, требует каждый раз иного пластического решения. В 2014 году мною был выполнен заказ на изготовление мемориальной доски Гара Гараеву для Москвы. В настоящее время она установлена на торце здания в Трехпрудном переулке, где жил композитор.

Для меня образ Гараева и история Баку - нечто неразрывное. Это единство воспринимается мною в первую очередь через переплетение ощущений от обветренных, опаленных бакинским солнцем стен древнего города и великой гараевской музыки.

- Вам принадлежит и авторство юбилейной медали Гара Гараева.

- Медаль явилась логическим продолжением моей работы над портретом Маэстро. «Монумент в кармане» - так говорят о медалях, а значит, в этой небольшой вещице надо отразить идею. На одном из нескольких возможных вариантов реверса предполагалось изображение образа Дон Кихота, но я остановился на более лаконичном решении - отпечатке фактуры абшеронского камня.

Что же касается памятника Токаю Мамедову, то должен сказать, что мышление этого большого Мастера как скульптора мне близко: он в своем творчестве руководствовался монументальными и архитектоничными категориями, что очень резонирует с моим пониманием скульптурного искусства. К тому же так же, как и Токай Мамедов, я воспитывался в эпоху соцреализма, и в этом смысле понимание основ искусства у нас единое.

- Раз уж речь зашла об эпохе советского периода, то предлагаю поговорить о маршруте Баку-Ленинград-Баку, сыгравшем в вашем профессиональном становлении определяющую роль.

- Как я понимаю, вы имеете в виду годы моей учебы. С 1971 по 1975 год я учился в Бакинском художественном училище имени Азима Азимзаде на отделении скульптуры у одного из ведущих педагогов своего времени Мамед Ниджата Салахова, который вел специальные предметы - скульптуру и рисунок (среди работ Мамед муаллима - памятник судье международной категории Тофику Бахрамову). Его отец - Гылман Салахов - был известным исполнителем на кяманче, к тому же долгие годы руководил Ансамблем песни и танца Азербайджанской государственной филармонии. Творческая была семья!

Классов в старом здании училища не хватало, поэтому в одной небольшой аудитории помимо нашей группы занималась еще и группа Арифа Казиева. Мы все тесно общались, интересовались, кто над чем работает, еще и к художникам на занятия наведывались. Довольно часто посещали уроки Хафиза Мамедова, где нам предоставлялась возможность заниматься рисунком.

В Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) у меня возникло немало проблем, связанных с поступлением в Художественную академию. Помогло целевое место из Азербайджана, благодаря которому я был зачислен в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В.И.Мухиной на дизайнерский факультет, где трех месяцев было достаточно, чтобы я удостоверился: это - не мое. На этот раз помог уже знаменитый к тому времени художник Таир Салахов, занимающий серьезную позицию в Союзе художников СССР. Несмотря на многие сложности Таиру Теймуровичу удалось решить мою проблему, тем самым сыграв судьбоносную роль в моем профессиональном становлении. Благодаря его вмешательству меня перевели на этаж скульптуры. Мои «мухинские» учителя, в числе которых Валентина Рыбалко, Павел Якимович, Анатолий Дема, Людмила Калугина, архитектор Владимир Васильковский, оставили свой значительный след в моей памяти.

Ленинград в целом был добр ко мне. Вспоминая педагогов, не могу не сказать слов благодарности людям, которые мне очень помогли на первых порах. В силу сложившихся обстоятельств с моим поступлением я приступил к занятиям с опозданием. Мест в общежитии уже не было, меня поддержали два бывших бакинца, уехавших из Баку еще до войны. Это скульпторы Алексей Павлович Тимченко и Александр Григорьевич Овсянников, который любезно предоставил мне свою мастерскую, расположенную в Доме художников на Песочной набережной. Это была большая мастерская, забитая скульптурами, и к ней примыкала маленькая комнатка. Месяца три-четыре я там и жил.

С первых же дней учебы на факультете скульптуры я понял, насколько слаб мой бакинский творческий багаж по сравнению с ребятами, приехавшими в частности с Урала. Пришлось много, очень много работать, чтобы соответствовать уровню требований. На втором курсе ситуация выровнялась, что еще больше воодушевляло на дальнейшее продвижение.

- Сложно было на чужбине?

- Конечно же, было нелегко, тем более тем, кто с юга. Утром темно, холодно, а вставать надо в 6.00! Учился с нами студент из Йемена - Абдурахман, который раньше полудня на занятия не приходил. На все нарекания в его адрес он отвечал с обескураживающей непосредственностью: «У нас на родине я просыпаюсь от лучей солнца, а здесь когда бы ни открыл глаза - темно!».

Общежитие, в котором я жил (в одну комнату заселялось семь студентов с разных факультетов), располагалось в самом центре города, рядом с Аничковым мостом, пролегающим через реку Фонтанку. На занятия я шел пешком, не уставая любоваться необыкновенной красотой окружающего меня пространства: проходил Спасо-Преображенский собор, выходил через сад на улицу Пестеля и тут же справа - Зимний дворец. Куда ни бросишь взгляд - везде история, везде искусство!

К тому же и сам институт представлял не меньший интерес, и прежде всего - разнообразием факультетов: художественный текстиль, обработка металлов, керамика и стекло, станковая и книжная графика, интерьер и оборудование. Сколько возможностей! Вот мы и ходили целый день с одной кафедры на другую - хотелось все попробовать сделать своими руками, ведь дополнительные знания и навыки никогда не помешают. А вечером - подкурсы, где мы рисовали. Студенческая жизнь продолжалась и в общежитии: что-то обсуждали, спорили, слушали музыку - всегда было чем заняться. Возможно, поэтому от тех лет осталось какое-то беспокойство: мне и сегодня снится, что никак не могу диплом защитить…

- Какую тему вы выбрали для дипломной работы?

- Мой отец прошел репрессии, войну, и мне хотелось воплотить в камне историю людей, которым выпала столь тяжелая доля. Я знал, что в белорусском городе Могилев был лагерь военнопленных, и решил сделать памятник узникам этого лагеря. Побывал там… Увидел, прочувствовал… Сегодня с позиции своего возраста и опыта понимаю, что тогда, в молодые годы, все же не был готов к такой теме. Сейчас сделал бы все иначе.

- Гусейн, вы с такой благодарностью вспоминаете своих педагогов, но сами не занимаетесь преподавательской деятельностью…

- А мне никто не предлагал, а сам я просить об этом не буду. Когда-то думал, что рано еще кого-то учить, а сейчас понимаю - самое время: преподавать можно тогда, когда у тебя уже есть профессиональный опыт, когда тебе есть что передать молодым.

- Как расстаетесь с тем, во что вложили особые чувства?

- Иногда с внутренним сопротивлением. Но если находится желающий приобрести работу, то это прекрасно! Значит, для кого-то результат моего труда представляет ценность.

- Начиная работу над новым произведением, вы уже думаете о ее дальнейшей судьбе?

- Странная получается закономерность: если думаю о продаже начатой картины и гонораре за нее, то, как правило, ничего не получится. А когда делаю работу, ничего не загадывая, то рано или поздно она обязательно будет востребована.

- Вам принадлежит статуя Девы Марии, установленная на католическом храме в Баку. Создавая этот образ, вы на кого-то ориентировались?

- Для меня было важно, чтобы скульптура по стилю и пропорциям органично вписывалась в общую архитектонику строения, выдержанного в современном стиле, но с элементами неоготики. Признаюсь, в процессе работы, когда я делал эскизы, меня подталкивали к иному, более «сладкому» решению, но я отстоял свою позицию. «Она получилась у тебя восточная», - сказал мне пастор Ян, имея в виду Деву Марию, на что я ответил: «Она и была восточная»…

- В своем творчестве вы отдаете предпочтение камню. Вам легче работать с этим материалом или, простите, он более удобен по стоимости?

- Мне интересно работать с различными материалами - с камнем, гранитом, мрамором, бронзой, деревом, и каждый из них имеет свои достоинства. Известняк обладает большими пластическими возможностями. То же самое можно сказать и о дереве. Одна из последних моих крупных работ - мраморная статуя Максуда Ибрагимбекова. Мрамор дарит совершенно потрясающие ощущения!

- Я посмотрела документальный фильм о вашем творчестве и, честно говоря, ужаснулась, увидев, как вы работаете с камнем-известняком без респиратора, защитных очков. Что это - небрежность к себе или просто кадр в фильме?

- К сожалению, первое. Пыль, конечно же, проникает, обволакивает...

- Айдан Салахова, работая в настоящее время с мрамором, обрила голову. А у вас, Гусейн, еще и борода.

- Не могу ее сбрить - привык к своему имиджу. А к респиратору все же придется обратиться: в настоящее время работаю с деревом, пыль от которого медленно оседает, повисая в воздухе. Все, решил: буду надевать респиратор, но в нем очень неудобно работать!

- Береженого Бог бережет! Судя по вашей мастерской, живопись активно присутствует в вашем творчестве.

- Стараюсь работать параллельно. Не могу сказать, что это живопись, но рисую красками. Цвет обогащает мои скульптуры. И наоборот, скульптура накладывает свой отпечаток на живопись. Такое переплетение необходимо. Я не вижу форму без цвета и цвет без формы. В некоторые свои скульптуры я вношу цвет. Ничего нового. Такой прием известен с древних времен.

- Долгое время считалось, что древнегреческие и древнеримские скульптуры из белого мрамора были изначально бесцветными. Но исследования современных ученых, проведенные с учетом новейших технологий, подтвердили гипотезу, что статуи раскрашивались широкой гаммой цветов, которые под длительным воздействием света и воздуха со временем исчезли.

- Полихромное искусство (многоцветная раскраска материала в архитектуре, скульптуре) присутствовало почти во всех эпохах и во всех областях культуры. Когда художник работает, он вряд ли думает о смешении стилей, красок - все происходит как бы само по себе. Самое захватывающее, самое интересное заключено именно в самом процессе работы. Результат не всегда бывает столь же интересным как ход работы - по дороге может что-то затеряться.

- Как вдохнуть жизнь в скульптуру? Все ли вымысел в легенде о Пигмалионе?

- Это - литература, не более того. В Милане на меня огромное впечатление произвела «Пьета Ронданини» - последнее из скульптурных произведений Микеланджело, над которым он продолжал работать и за несколько дней до смерти. Это самое трагическое по своему замыслу произведение великого скульптора, повествующее об одиночестве и обреченности, которые испытал на себе великий художник. Эта работа несравненного мастера рождает много вопросов, и прежде всего: Микеланджело действительно не успел завершить произведение или увидел что-то новое? Поразительно, но именно незавершенность скульптуры воспринимается как единственно возможная пластическая форма.

Я довольно долго смотрел на Пьету и в какой-то момент почувствовал, что начинаю считывать мысли автора. Но здесь нет никакой мистики. Информация заложена в самом мраморе, через который и передает свои мысли творец. У Микеланджело камень живет и дышит, сквозь его оболочку угадывается живое тело, дыхание, глубокое чувство любви и нежности - и это тоже не мистика, а мастерство, оживляющее камень…

- «Мастерство, оживляющее камень» - лучший ответ из множества возможных, подсказавший следующий вопрос: есть ли в ваших планах пока еще не разработанная тема?

- Без сомнения, Ходжалы. Это очень серьезная тема - трагедия азербайджанского народа, и я к ней подбираюсь постепенно. Задуманная мною работа должна отражать аналогично «Гернике» Пикассо общечеловеческую трагедию варварства, человеконенавистничества. Одновременно привлекает меня и джазовая тема - очень хочу создать в скульптуре посвящение блестящим музыкантам Вагифу Мустафазаде и Рафику Бабаеву.

- Гусейн, вам, безусловно, куда легче было бы написать свой автопортрет, но я хочу попросить вас создать свой словесный образ.

- Не знаю, как и начать… Непотопляемый, невозмутимый, вечно в поиске, готовый к бою. Я стремлюсь быть открытым, хочу избавиться скорее от деструктивных мыслей: негатив стараюсь превратить в позитив - не вижу смысла в обратном превращении.

Самому о себе говорить - очень сложно… Да и нужно ли?

- Как вы оцениваете свою внешность? Вам говорили, что вы красивый?

- Говорили неоднократно.

- И как вы реагировали?

- Нормально. Генетике спасибо. Алик, мой брат, говорил: «Все чувихи падают от тебя». В меня в Ленинграде как-то влюбилась одна девушка и открыто написала мне о своих чувствах в письме. Я честно показал письмо супруге, а она возьми да и предложи: «Что ж, пойди, встреться с ней». Я и пошел, а та не пришла… Но случай нас все же свел. Еду я как-то в автобусе, вижу - знакомое лицо. На остановке вышел из автобуса, а она за мной. Подошла и рассказала о себе, о том самом письме и о том, что не осмелилась тогда прийти на свидание: «Да, я не смогла прийти. Вы для меня были как ассирийский царь! Я даже выткала гобелен с вашим изображением». Гобелен тот я так и не увидел - после той случайной встречи мы больше виделись...

- Ваша семья - действительно неоспоримое доказательство существования гена таланта.

- Мне нечего возразить. Достаточно сказать, что из шести детей моего отца - три дочери и три сына, рожденные от двух браков художника Гасана Ахвердиева - только одна Аида, казалось бы, избрала для себя иной от искусства путь, став преподавателем английского языка. Но дремавшие в ней до поры до времени гены все же заявили о себе, и сегодня Аида приобщилась, можно сказать, к семейному делу.

Алик Ахвердиев, нелепо погибший в результате несчастного случая, был разносторонне одаренной личностью: вокалист, актер, художник. Сколько раз слышал арию Риголетто в его исполнении, наблюдал, как он мастерски накладывает грим, разгримировывается… Моя любовь к музыке - от него и от Земфиры (ныне Гафарова) - музыковеда-ученого, педагога, профессора Бакинской музыкальной академии имени Узеира Гаджибейли. Радует своими успехами и Саида - художник-керамист по специальности. Сегодня уже третье поколение Ахвердиевых активно вступило в художественное сообщество страны.

С годами я понял: все поправимо, кроме ухода из жизни дорогих людей. Рано ушел из жизни мой брат Уджал, оставившей о себе в том числе и святую память в виде сделанной им росписи в бакинском Храме Михаила Архангела. Последняя по времени потеря - мой племянник Сейран Гафаров. Ему еще не было 50… Удивительный был человек - образованный, интеллигентный, доктор философии по искусствоведению. Читал стихи, писал книги, преподавал в одном из турецких университетов, где снискал к себе глубочайшее уважение. Потеря таких людей - большая утрата для общества.

- Генеалогическое древо вашей талантливой семьи было творчески представлено на выставке «Davam» («Продолжение»), приуроченной к 100-летнему юбилею заслуженного художника Азербайджана Гасана Ахвердиева.

- Это действительно так. Выбранное название не случайно, так как в экспозицию наряду с работами отца вошли произведения его потомков - Али, Саиды, Уджала, Елены, Бутуная, Сабины, Фархада и мои. Спасибо Министерству культуры, которое откликнулось на юбилейную дату Гасана Ахвердиева таким замечательным для всей нашей семьи событием.

- Как вы относитесь ко времени - сожалеете о его быстротечности?

- Каждый человек испытывает ностальгию по прожитой жизни. Но за годы, оставшиеся позади, мы к чему-то приходим или продолжаем в настоящем свой путь.

- Гусейн, беседа с вами может продолжаться до бесконечности, но… Честно говоря, не знаю, на чем поставить точку…

- А может быть, не надо основательно завершать наш диалог? Пусть будет продолжение…

- Замечательное предложение! Новых вам свершений! А за продолжением не постоим…

Рая АББАСОВА

Каспiй.-2019.- 13 апреля.- С.16-17.