Афоризм, ставший парадигмой

Отправляясь от мнемонического дискурса Кямала Абдуллы

РЕЦЕНЗИЯ

«Unutmağa kimsə yox» - любимое мнемоническое выражение нашего автора. Оно дословно переводится так: «И некого забыть». Но в таком переводе теряется момент сожаления и одновременно интонационный оттенок пренебрежения (в том смысле, что нет того, кто не достоин забвения). Поэтому более адекватный перевод мог бы быть многословным: «так хочется забыть, но никто (и ничто) не заслуживает быть забытым», или «никто (ничто) не достоин быть забытым». В этих версиях в зависимости от интонации словосочетание «не достоин» может выражать сожаление или признание с оттенком восхищения.

С давних пор этот дискурс у Кямала Абдуллы превратился в невидимую нить, проходящую сквозь его художественное творчество. Но сейчас, когда мы намерены поразмышлять о его книге «Введение к поэтике «Книги моего Деда Горгуда» (в дальнейшем «Введение к поэтике»), эта навязчивая афоризмоподобная мысль раскрылась как парадигматическая установка его научного творчества. В любом тексте, если что-то выпячивается, это происходит ценой того, что многое остальное канет во тьму забвения. Не станем забывать, что ограниченный порог восприятия служит более четкому восприятию, ибо те бесчисленные элементы, которые остаются за порогом нашего зрения и слуха, делали бы нас не способными хорошо видеть и слышать. Действительно, если бы мы были способны услышать все, что происходит вокруг нас, этот шум не позволял бы отличить речь собеседника от стука его сердца. Наш мозг, если бы содержал все точки нашей памяти в одинаковом присутствии, не мог бы предаваться своему обычному занятию - размышлению. Ведь размышление отличается от краткой мысли не только размером, но еще и тем, что в нем происходит игра забвения и воспоминания. Для изображения этой игры даже есть особое слово - «всплытие». Размышление происходит тогда, когда в сознании всплывает то, что до этого было в спящем состоянии или во тьме забвения. То же самое происходит и в сновидении. То же самое происходит и в «Введении к поэтике» Кямала Абдуллы.

В самом тексте для пульсации анамнезии и вспоминания есть специальное выражение: в каждом сегменте «Книги моего деда Горгуда» (в дальнейшем «КДК»), пишет автор, «есть переход из Хаоса в Космос». Так, дискурс «И некого (или нечего) забыть» раскрывается в текстовой ситуации «даже самые забытые черты и факты при надлежащей работе или в надлежащем состоянии сознания и размышления всплывут из Хаоса в Ясность и откроют свою ценность и преступность пренебрежения ими». Замечать незамеченное в «КДК» есть инвариант значимых нарративов Кямала Абдуллы. Невозможность забыть того, что уже случилось, трансформируется в этот инвариант. На самом абстрактном уровне типологии этот подход напоминает дискурс Дерриды «Нет ничего, кроме текста», т.е. все, что есть, достойно прочтения. Вот в этом случае незамеченное становится замеченным, имплицитное - эксплицитным.

Специально для подобной ситуации есть небезынтересное выражение: «Дьявол скрывается в деталях». Другим выражением, нравственно реабилитирующим детали, является «частица Бога» (часто называемое «бозоном Хикса»). Чтобы заполнить список, аргументирующий значимость не пренебрежительного отношения к деталям, можно добавить в него идею Лейбница о монаде как о бесконечно малом: между всеми самыми близкими точками всегда есть третья. Как видно, рассуждая так по поводу афоризмоподобного дискурса Кямала Абдуллы, мы тем самым двигаемся от него по горизонтальным линиям вширь культуры и мысли. И именно такое горизонтальное движение создает иллюзию углубления в дискурс «И некого забыть».

Я с молодости был свидетелем того, как Кямал Абдулла, интересуясь разными теоретическими построениями о языке, был сильно впечатлен генеративной грамматикой Ноэма Хомского. Под влиянием этой грамматики он вожделенно занимался реконструкцией глубинных структур не только в азербайджанском языке, но и в литературе и мифологии Азербайджана. Вот и здесь, в пятой главе «Введения к поэтике», он обнаруживает в «КДК» две глубинные структуры. Одну называет запретом на художественно-поэтические изображения, а другую - запретом на реальность со стороны художественно-поэтического. По мнению автора, эти запреты, действуя как правила трансформации, порождают разные поверхностные структуры текста. Так, многие метафорические строки текста обусловлены запретом на реальность. Именно этот запрет позволяет сказителю выбирать такие выражения, которые, скрывая некоторые психологические состояния персонажей (например, страх Ган Туралы), передает их в зашифрованной форме: «Когда девочка пустила стрелу в Ган Туралы, все вши с его головы упали к его ногам».

Кямал Абдулла построенную им генеративно-трансформативную модель текста «КДК» делает выразительной через введение термина-метафоры «блеф». Это последний важный элемент игры. И когда в «КДК» действует запрет на реальность со стороны художественно-поэтического, запускается механизм блефа для сокрытия реальности.

В текстах глубинные структуры считаются таковыми потому, что, трансформируясь в поверхностные структуры, обрастают деталями, носящими в себе силу частицы Бога в одном случае, и силу деталей Дьявола - в другом. По-видимому, деконструкция Дерриды имеет значимый смысл в том, что позволяет выявить детали, метафорически определяемые мною как «замысел Бога» или «ухищрение Дьявола». Ницше считал, что в бытие нет глубины. Она, т.е. глубина, - философская иллюзия. Автор этих строк также посвятил ряд статей разоблачению иллюзии глубины относительно культуры и искусства. Но цель этого разоблачения, по крайней мере в культуре, - не вытеснение глубины и ее многочисленных словесных проявлений из наших рассуждений, а осознание того, что постулирование глубины в культуре есть условная модель, или метафора, дающая свои координаты для размышления с эзотерическим налетом.

Пространственные искривления в наррации Кямала Абдуллы

С легкой руки Ю.Кристевой (французская исследовательница литературы и языка. - Ред.) среди постструктуралистов распространилась сентенция, что текст всегда есть интертекст. Вот в этом случае движение мысли по горизонтали в межтекстовых плоскостях создает иллюзию движения в глубину текста по оси вертикальной линии. Возникает оптическое смещение вертикали и горизонтали, что никак не согласуется с Евклидовой геометрией, а скорее схоже с геометрией ряда кубистических портретов Пикассо.

«Введение к поэтике» Кямала Абдуллы местами имеет такую же геометрию. Эта геометрия изначально была в его романах «Неполная рукопись» («Yarımçıq əlyazma») и «Долина волшебников» («Sehirbazlar dərəsi»). Некоторые его рассказы по хронотопу также не похожи на мир Евклидовой геометрии и Ньютоновской физики. В данном случае я не готов ответить на вопрос, специально ли задумана автором такая нетрадиционная пространственно-временная конфигурация. Но могу с уверенностью сказать, что художественно-научная наррация Кямала Абдуллы, проявляясь из темноты его бессознательного, часто не нарочито, но подчас и специально создает барочную путаницу линий в горизонтальных, а также глубинных направлениях.

Перед тем как отправиться из этих смещенных параметров в книгу Кямала Абдуллы, сделаю еще одну попытку углубления в его мир посредством движения по плоскостям между текстами, т.е. в плоскости интертекста. Только этим движением можно прочувствовать красоту одной мысли автора, что вне границы текста «КДК» существуют сопутствующие тексты, т.е. вокруг огузского эпоса в темноте имплицитности находятся другие тексты, готовые проявиться. Это, в частности, видно в главах, где сказание начинается со слова «məgər». По семантической реконструкции Кямала Абдуллы это слово подсказывает, что вне данного текста есть «виртуально» связанный с ним другой текст. Функция второго текста заключается в том, чтобы дать знать: события главы не возникают из ничего. До них происходили другие события, и они, имплицитно присутствуя в пространстве между текстами, беззвучно явствуют через них. Автор в «Введении к поэтике» также говорит о языковых средствах, предотвращающих вклинивание одного текста в другой. Т.е. в этом случае его идея о наличии вне границы текста других текстов приобретает красоту «рифмоподобных» взаимодействий в унисон. И существенная оговорка к этой ситуации: когда из темноты имплицитного, или из пустоты Хаоса, проявляются разные тексты, взаимодействующие друг с другом, возникает опасность, что все они, сливаясь друг с другом, образуют текстовую неразбериху. В связи с опасностью, возникающей в этой ситуации, Кямал Абдулла придумывает выразительное словосочетание «архитектоническое харакири». Тексты, сливаясь в единый текст, могут себя структурно разрушить так, будто осуществляют харакири. Для предотвращения такой семиотической катастрофы, утверждает автор, в «КДК» имеются специальные языковые средства.

Постструктуралистские парадигмы теоретизирования Кямала Абдуллы

Фрейдовский психологический метод диагностирования основывается на том, что у нашего автора выражено словами: «Нет никого, кто достоин забвения». Основоположник психоанализа наставлял своих последователей: нет ничего несущественного в сновидениях и в размышлениях пациента в попытке объяснить свои сновидения. У Фрейда геометрия глубины выражена в его «стратификации» психического на «подсознательное», «сверх-Я» и сознание как передней части психики. Кажется, у Фрейда только геометрическое положение бессознательного не определено четко. Но он, также двигаясь по горизонтали сновидения и психического мира, ощущает свое движение как углубление в ментальный мир.

Постструктурализм, как один из методологических проявлений постмодернизма, развенчивает центрическую модель культуры и размышления о культуре. Если быть последовательным, этот метод должен развенчать также глубинную структурность текста. Один пример из Лейбница. Его теория о бесконечно малом, как уже сказали, означает, что между двумя самыми близкими точками можно найти третью точку, и так до бесконечности. Как будто третья точка между самыми близкими точками расположена в линии, но воспринимается (точнее, представляется) как искривление линии между точками в направлении глубины. Вот когда третью точку воспринимаешь линейно, культура и сам мир предстают плоскостными, линейными, местами создающими иллюзию глубины.

Еще раз повторим: в тексте нет глубины. Текст на самом деле всегда есть интертекст, порождающий иллюзию глубины. Просто в линии текста нумерическая продолжительность нередко воспринимается так, будто предыдущие точки находятся в глубине, а последующие - на поверхности, над этой глубиной. На самом же деле в тексте есть только горизонтальные линии и нет вертикальных. Поэтому представление его в образе сундука, или ковчега, в котором имеется содержание, в буквальном смысле не соответствует реальности. Вот почему мы считаем, что текст не является емкостью, в которой имеются глубинные структуры, разворачивающиеся оттуда в поверхностные структуры. Излюбленные дискурсы Кямала Абдуллы в романе «И некого забыть» о параллельных мирах бессознательно предполагают наличие параллельных миров без глубин, т.е. мир не имеет глубины по принципу матрешек. Мир - совокупность параллельных миров, которые могут создавать иллюзию глубины.

Метафоры по историческим этапам

В «Введении к поэтике» наш автор нигде не произносит дискурс: «И некого (нечего) забыть». На самом деле эта сентенция ненавязчиво повторялась только в одном его стихе и в одноименном романе. Но «некого забыть» теперь, думаю, слышалось мне в его исследовании «Тайный Деде Горгуд» и слышится в самом «Введении к поэтике».

Размышление Кямала Абдуллы в целом посвящено манифестации содержания «КДК» из небытия, т.е. из Хаоса. Здесь одно уточнение. Марк Аврелий утверждал, что из ничего - ничто (de nihilo nihil). Эта сентенция восходит к Эпикуру и Эмпедоклу и глубоко укоренилась в европейской привычке, хотя библейский (также как коранический) Бог создает мир из ничего (креационизм).

Окончание следует

Ниязи МЕХТИ

Каспiй.-2019. - 23 мая. - С.10.