Слово, которое создает человека

Тофик Меликли: Когда я основал в Москве общество «Оджаг», первым делом организовал Новруз байрамы

ДИНАСТИЯ

- Тофик муаллим, в те годы, когда вы учились, существовал Дворец пионеров, в школах действовало много кружков. Вы посещали какой-нибудь из них?

- Многие ребята посещали кружки по интересам, а я - нет, потому что в восьмом-девятом классах на одно из наших занятий по физкультуре пришел главный тренер гремевшей тогда в Советском Союзе сборной команды Азербайджана по волейболу Шамиль Шамхалов. Наш учитель физкультуры выстроил в линейку высокорослых мальчиков, и Шамхалов отобрал четырех ребят из разных классов, и меня в том числе, для занятий волейболом.

Шамхалов был талантливым и образцовым тренером, являвшим собой пример того, как надо воспитывать спортсменов. Он искал таланты, готовил их, создавал условия для спортивного роста. Мы жили тогда по Коммунистической улице (ныне - Истиглалийят), и я оттуда через весь город пешком ходил до Шамахинки на тренировки. Когда мы заняли то ли второе, то ли третье место на городском чемпионате среди юношеских команд, тут же почувствовали себя звездами. Этого успеха мы добились благодаря Шамхалову. Милейший человек был, добросовестно нас учил. Вот оттуда я и взял для себя жизненный принцип: если хочешь чего-то достичь, надо быть высочайшим профессионалом, а если не получится - то хотя бы хорошим.

- Я обратила внимание, что удача вам улыбалась уже со школьной скамьи: в 10-м классе в молодежной газете вы наткнулись на объявление о конкурсе для желающих поступить в МГИМО и сразу подали документы. Это была первая удача. Из 50-60 ребят экзамен выдержали только трое, и один из них - вы. Только из-за болезни мамы вы не поехали в Москву, но зато поступили на факультет востоковедения нашего университета, хотя шансов изначально не было, и отнюдь не из-за отсутствия знаний. Как вам удалось сдать экзамены на элитный факультет на все пятерки и с первой же попытки поступить?

- То, как я пришел в эту науку, не случайность, потому что мой дядя - академик, доктор наук, известный азербайджанский ученый, человек широкой эрудиции Гамид Араслы - занимался тюркологией, историей азербайджанской и персидской литературы. Другой мой дядя, Мамед, иногда брал меня с собой к дяде Гамиду, и я становился свидетелем их бесед, которым внимал с большим интересом, хотя многого не понимал. Они говорили об истории Азербайджана, о ханствах, междоусобных войнах тюркских ханов, о литературе. Впервые слова «тюркология», «тюркский язык» я услышал от них, а еще раньше, дома, - слово «тюрк». Мама показывала мне свой паспорт, где было написано: гражданство - Азербайджан, миллиети - тюрк, а по-русски: национальность - турчанка. В 1938 году этот паспорт поменяли, но старый до сих пор у меня хранится.

Уже тогда меня стали интересовать вопросы: кто мы, где наши истоки? Учитель истории говорил мне, что я задаю неуместные вопросы, отнимаю время у остальных учеников. Однако бывая в доме дяди, я всегда с интересом слушал его рассказы, узнавая много нового. Обращал внимание на множество книг в его кабинете и понимал, что больше всего меня притягивают литературоведение и востоковедение. Я начал интенсивно заниматься историей Азербайджана, историей языка.

В то время в магазине «Академкнига» я совершенно случайно увидел и тут же купил несколько книг по тюркологии. Например, «Атлас тюркских памятников» академика Малова, благодаря которому я впервые узнал о существовании древнетюркских рунических памятников V-VII веков. Внимательно рассматривал снимки рунических надписей и стел с непонятными шрифтами, начал читать, все более увлекаясь, хотя многого из прочитанного не понимал. Начал искать другие книги по тюркологии и опять случайно наткнулся на книгу «История империи сельджукидов» академика Гордлевского. В магазине был только первый том этого трехтомника, посвященного сельджукской империи. Я его купил, очень быстро прочел, можно сказать, проглотил. Для меня это было настоящее открытие, с которым пришли и новые вопросы: кто такие сельджуки, откуда они взялись, почему нам не известна эта история? Много книг я читал и по литературе, географии, истории, особое внимание уделял иностранному языку, любил поэзию, сам стал писать небольшие рассказы.

Вот все эти обстоятельства и мое собственное любопытство привели меня к пониманию: чтобы найти ответы на многие свои вопросы, надо пойти в тюркологию. Я сдал документы на факультет востоковедения Азгосуниверситета. На отделение тюркского языка и литературы планировалось принять только шесть человек, пятеро из которых, по тогдашним правилам, должны были быть из числа «героев труда», то есть с двухлетним стажем работы. Оставалось одно место, и надо было серьезно подготовиться, чтобы занять его.

Надо было выдержать экзамены по пяти дисциплинам. По трем из них я получил пятерки, четвертым был экзамен по азербайджанскому языку. Его принимал профессор Хады Мирзазаде и еще один педагог. Взяв билет, я уже через пять-шесть минут поднял руку. Хады муаллим посоветовал мне еще немного подготовиться, но через минуту я вновь поднял руку. «Ты, наверное, хочешь получить пятерку?», - спросил он меня. «Альтернативы у меня нет», - ответил я. Хады муаллим улыбнулся: «Тогда я задам дополнительный вопрос». Я и на него ответил. «Если не возражаешь, я еще один вопрос задам». Естественно, я без промедления ответил и на него. И вдруг профессор со всей силой ударил рукой по столу и громко воскликнул: «И мне говорят, чтобы я ему поставил четверку? Так нельзя!». Он поставил мне в экзаменационном листе пятерку, подписал и передал другому педагогу. От изумления я некоторое время находился в каком-то ступоре, потом встал, поблагодарил и ушел.

Дома, проанализировав произошедшее, понял, какую значимую роль сыграл в моей жизни Хады муаллим. Неизвестно, как сложилась бы моя дальнейшая судьба, если бы он поставил мне четверку и тем самым вывел меня из игры. Этого Человека и Учителя с большой буквы я до сих пор вспоминаю с почтением и с благодарностью.

- И вот цель достигнута, вы в начале своего пути в большую науку. Кто преподавал вам в университете?

- Очень образованные, культурные, требовательные педагоги, всегда готовые ответить на наши вопросы и дать совет. Очень большое влияние на нас и, в частности на меня, оказал Юсиф Зия Ширвани. Это был европейски образованный человек, который еще до двадцатого года прошлого века учился в Париже и в Стамбульском университете. Великолепно владел тремя восточными языками и французским. Блестяще знал историю османской культуры и языка. Ныне у нас в Азербайджане таких нет, если не считать отчасти меня…

Юсиф Зия Ширвани в 1937 году был арестован как пантюркист и сослан в Сибирь. Лишь через 19 лет, в 1956-м, он был реабилитирован и, вернувшись в Баку, стал работать на открывшемся факультете востоковедения. Он прекрасно знал свой предмет - литературу османского периода и язык, в совершенстве владел французским, русским, арабским, фарси, не считая азербайджанского и турецкого. При каждом удобном случае советовал нам, помимо восточных языков, изучать и европейские. Он считал, что, не овладев методиками и достижениями европейской и российской тюркологии, нельзя достичь профессионализма в своем деле.

Как человек Юсиф Зия был для нас примером во всем. Он очень радовался, когда узнал, что я еду учиться в Москву, в аспирантуру, и перед отъездом наставлял: «Сынок, ты будешь представлять там Азербайджан, поэтому обращай внимание на то, как ты учишься, как одеваешься, какие поступки совершаешь».

- А о чем еще были беседы обоих ваших родственников, что вы из них вынесли?

- Например, впервые о «Китаби Деде Горгуд» я услышал именно от них. Мне тогда это название ни о чем не говорило, но я заинтересовался. Мы тогда изучали только советскую литературу, русскую литературу XIX века начиная с Пушкина и азербайджанскую - причем только творчество Низами, Физули, Сабира, Ахундзаде и еще нескольких писателей.

Я узнал, что до 60-х годов никто, кроме моего дяди, этим дастаном не занимался. Он первым написал статью и опубликовал ее в 1947 году. Он рассказывал, как из-за этой книги его чуть не посадили. Многие «друзья» написали критические статьи о том, что этот дастан разрушает понятие дружбы народов, потому что тюркские ханы совершали нападения на Грузию, Византию. Против этого памятника выступали и грузинские, и армянские, и многие наши ученые.

А вообще, это огузский дастан - азербайджанский, туркменский, турецкий. Это общий наш памятник. Он появился в Баку только в 70-е годы, а я имел возможность изучить его в 60-е в Москве, найдя турецкое издание в спецхране. Я читал факсимильный вариант и понял, что язык дастана больше напоминает азербайджанский и современный турецкий. Это удивительнейший и редчайший памятник мировой устной литературы.

Должен сказать, что после советско-турецкого коллоквиума, который я провел в 1988 году в Баку, по рекомендации советского Комитета тюркологов в Туркменистане запрет на этот дастан был снят.

- В чем он выражался - не печатать?

- Считалось, что этот памятник не имеет никакого отношения к туркменам. Кстати, скажу, что, когда я начал курировать внешние научные связи, решил, что первый конгресс, который я попробую провести, должен быть посвящен этому литературному памятнику, а когда осуществил его, впервые пригласил в Баку семерых турецких ученых для совместного обсуждения этого вопроса. Это была революция: после коллоквиума дастан стал всесторонне изучаться, было издано около 30 книг.

- То есть фактически вы инициировали широкие исследования этого памятника?

- В 1975 году дастан опубликовал профессор Фархад Зейналов, начал его исследовать профессор Шамиль Сулейманов. Повторюсь, лишь после коллоквиума работа оживилась. После этого мероприятия я испытал невероятные трудности. Из Армении в самые различные московские инстанции - от ЦК КПСС до общества защиты животных - поступило около 400 писем. Писали, что якобы я собрал в Баку турок и азербайджанцев, чтобы обсудить планы нового геноцида армян, - ни больше ни меньше. Это было в самом начале карабахских событий, и мне пришлось писать много объяснительных.

- Но ваши коллеги-ученые поддержали вас?

- Конечно. Я отчитывался на президиуме Академии наук СССР. Вы же знаете, что поклеп, подлость, клевета направлены на то, чтобы извратить историю, обмануть мировую общественность, ловить рыбу в мутной воде. Это метод армянских ученых, политиков. Ярким примером тому служит недавнее выступление Пашиняна в Мюнхене. Там он без зазрения совести сказал, что геноцид в Ходжалы устроили сами азербайджанцы, а уже несколько дней спустя заявил, что это дело рук русских. Данное выступление отчетливо показывает, на чем основываются жизненная позиция и политика армян.

- Учась и работая в Москве, вы написали и защитили кандидатскую и докторскую диссертации…

- В истории Института востоковедения Академии наук СССР я был первым, кто за два года завершил кандидатскую диссертацию и защитился за три месяца до истечения срока. Тема, которую я сам выбрал, была по периоду, который еще продолжался, - «Турецкая поэзия 60-х годов ХХ века». Это в какой-то степени было авантюрой с моей стороны - процесс еще не завершился, а я решил заняться исследованием. И это в то время, как отношения Турции и СССР были на нуле, и не то что никакой литературы на эту тему не было, но и самих произведений многих поэтов того периода мы не знали. Пришлось искать материал для диссертации в спецхране Ленинской библиотеки.

И однажды я наткнулся на закрытый в то время турецкий журнал «Варлыг», на первой странице которого были стихи незнакомого мне автора - Фазыла Хюсню Дагларджа. Стал читать - и словно молния ударила: настолько неординарными, необычными оказались стихи по образному строю, языку, системе мышления автора, по всему тому, что не всегда можно выразить словом. Не откладывая, я отправил письмо на имя главного редактора этого журнала Яшара Нури с просьбой прислать мне произведения этого автора. Ответа не дождался, и через два месяца, несмотря на то, что зарубежная переписка тогда контролировалась, отправил второе письмо - опять молчание. Это меня не остановило, и я написал третье, где сообщил, что мой аспирантский срок истекает. И случилось чудо: пришла посылка с книгами Дагларджа. Я был так взволнован, что буквально за два месяца написал огромную главу, почти равную по объему всей диссертации.

Когда позже по моей инициативе Дагларджа приехал в СССР на юбилей Пушкина, я спросил его, почему он не ответил мне на первые два письма. Оказалось, что первое письмо он выбросил, решив, что его написал агент КГБ, на втором засомневался, а когда получил третье, понял что нужно срочно ответить. Получив долгожданные книги, я так увлекся, что за два года завершил диссертацию. В аспирантуру поступил в марте 1966 года, а в декабре 1968-го досрочно защитился. Такого в истории Института востоковедения АН СССР еще не было.

А когда я только выбрал тему, Челышев меня уговаривал не делать этого, взять другую, где материала достаточно, но меня вел юношеский максимализм. Докторскую диссертацию я написал на тему «Назым Хикмет и новая турецкая поэзия. Поэзия и поэтика». Эту тему до меня также никто не разрабатывал. Раньше была такая особенность: докторская диссертация должна быть посвящена разработке темы, которой до тебя никто не занимался, то есть она должна была отличаться новизной, иначе ученого не допускали к защите.

Кстати, в нашей тюркологической науке, как сказал обо мне Челышев, когда меня выдвигали на высокие должности, я являюсь единственным специалистом по современной турецкой поэзии и поэтике в СССР. И в самом деле, не только в Советском Союзе, но и азербайджанцев я впервые ознакомил, подготовив и издав антологию современной турецкой поэзии «Город, вечер и ты». Это было в 1974 году.

Литературные критики тогда писали, что благодаря этой антологии наши писатели познакомились с современной турецкой поэзией, а она в корне отличается от азербайджанской. Я в те годы подготовил немало поэтических антологий, связанных и с общетурецкой поэзией, и поэзией Назыма Хикмета, Фазыла Хюсню Дагларджа. Они имели большой резонанс в Москве. Эти сборники выходили и во многих европейских странах, переведенные на различные языки - эстонский, латышский, венгерский, голландский. Они вышли под моей редакцией, я также был указан как составитель. И я фактически не только открыл, но и пропагандировал турецкую поэзию и литературу.

Эстонцы, венгры и латыши прислали ко мне поэтов, с которыми я занимался турецким языком, и я буквально разжевывал им содержание и смысл каждого стихотворения. Они потом переводили и азербайджанскую поэзию, поскольку некоторые уже очень хорошо владели языком. Это - известная эстонская поэтесса Ли Сеппель. Мы даже специально ездили с Дагларджа в Таллинн, где состоялась большая презентация. А в Латвии переводил Улдис Бершинс.

- Тофик муаллим, у вас по жизни было много встреч с очень интересными людьми, учеными. Кто из них оставил в вашей душе самый заметный след?

- В первую очередь назову Гамида Араслы, своего дядю, на которого в свое время я сильно обиделся и только спустя долгое время понял его. Дело в том, что, когда пришла пора подавать документы в университет, мама вместе с дядей Мамедом, не поставив меня в известность, пошли к дяде Гамиду «посоветоваться», а на самом деле - получить поддержку для меня при поступлении в университет. Выслушав их, дядя сказал: «Ай, Ямян! Как ты думаешь, будет ли справедливо, если вместо очень талантливого молодого парня, приехавшего из высокогорного села, в университет поступит твой сын, авара?»

Когда я узнал об этом, готов был умереть от обиды и унижения, от того, что мой дядя так обо мне думает. Как и мои друзья, следуя моде, я носил в то время пиджаки с расширенными плечами и узкие брюки. Тех, кто так одевался, в советские времена называли стилягами и осуждали. Порой мы гуляли по знаменитой Торговой, сидели в кафе. Видимо, дяде Гамиду кто-то нашептал об этом. Особенно я обиделся на слово «авара» (бродяга).

Все пять лет, что я учился в университете, никто не знал, что Гамид Араслы - мой дядя, но эти его слова оказались для меня дополнительным стимулом для того, чтобы приложить еще больше усилий для овладения знаниями. Годы спустя, когда я окончил университет с красным дипломом и защитил кандидатскую, мы встретились с ним в Москве, куда он приехал перед отъездом в Анкару для участия в проходившем в конце 1968 года конгрессе тюркологов. Мы встретились в доме его сына Эльмана. Он очень доброжелательно со мной общался, интересовался моими делами. На конгрессе он должен был выступить с докладом «Гюльшери и Низами Гянджеви», и под конец нашей встречи на оттиске этого доклада он написал: «Дорогому Тофику - с верой в его успехи в науке». Это означало, что дядя Гамид признал несправедливость данной мне когда-то оценки. Я до сих пор храню этот оттиск.

Вот это все запомнилось и повлияло на всю жизнь: независимо от того, родственник тебе кто-то или нет, брат или сват, но наука, честность, порядочность превыше всего. Может, я и обиделся так сильно на него за эти слова, потому что просто был слишком молод. А когда стал взрослее и начал анализировать, пришел к пониманию: если каждый из нас будет тянуть своих близких наверх, что тогда останется делать талантливым людям? Это был урок на всю жизнь.

- Меня задели его слова о парне из села, который может потерять возможность реализовать свой талант из-за несправедливости…

- Он приехал в Баку из Гянджи, отца убили большевики, мать умерла от тифа. Он сам после десятого класса стал преподавать в сельских школах, карабкался, чтобы подняться на такую высоту. Он знал, что такое жизнь, и понимал, что талантливых людей может быть очень много и они могут быть полезнее, чем этот стиляга. Поэтому и сказал такие слова моей матери. Чтобы так жестко высказать родственнику свое мнение, надо иметь мужество. В то же время вы не представляете, какой он дал мне стимул, чтобы доказать самому себе, что я могу хорошо учиться. Я как проклятый занимался, кучу книг перечитал, собирал деньги на их покупку.

Сам того не зная, он оставил во мне неизгладимый след. Тысячи людей могут оставить его в душе человека: и академик-секретарь Академии наук СССР Челышев, и председатель советского Комитета тюркологов Тенишев, и мои друзья. Все мы в какой-то степени испытываем чье-то влияние. Даже одно слово порой оседает в памяти, а спустя время может неожиданно всплыть. Вспоминаешь, анализируешь и говоришь себе: да, он прав был, надо подумать над этим...

Знаете, просто, к счастью, были и есть еще люди, определяющие нравственный облик, духовное здоровье общества. Люди, которые общественное, государственное, национальное, общечеловеческое ставят выше собственного благополучия.

- Тофик муаллим, несмотря на большую загруженность научной и творческой работой, вы много времени посвящаете общественной деятельности. Что вами движет?

- Ни один большой писатель, интеллигент, личность никогда не отстранялись от политической и социальной жизни своей страны. Вспомните Чехова, Гоголя, Джалила Мамедгулузаде, Сабира, многих азербайджанских и русских классиков. Все они открыто проявляли свою позицию и отношение к тем или иным явлениям общественной жизни. Это долг интеллигенции перед обществом, и так должно быть.

Я, например, не могу себе представить творческую личность, которая сидит в башне из слоновой кости или в стеклянном дворце, отгородившись от всего происходящего. Вот эту позицию я не понимаю, потому что любой мыслящий человек имеет свои обязанности перед обществом. Ведь в азербайджанском языке есть слово «зиялы», которое красиво звучит, и «айдын» - его синоним. «Айдын» - это человек, который несет свет в общество, «зия» - огонь, свет. Он несет в общество свет, пробуждает людей, указывает на ошибки, помогает преодолевать трудности. Недаром же великие личности - писатели, художники - живут чаяниями своего народа.

Вспомним, кто в последнее время был совестью России? Дмитрий Лихачев. Он был совестью нации. В Москве я видел, как мы разобщены, и считал своим долгом объединить людей, защитить их интересы, не дать им ассимилироваться окончательно, уйти в небытие. А для этого нужны были и время, и силы, и организаторские способности. Я должен был поднять голос против того, что произошло 20 января. Я не отсиживался где-то, знал, что рискую, но не думал об этом, то есть научная и творческая деятельность должна сопровождаться ответственностью. У интеллигенции есть долг перед народом, перед обществом. Это не громкие слова, это - азбучная истина.

- Тофик муаллим, над чем вы сейчас трудитесь, что на данном этапе вас интересует?

- Больше всего - моя научная деятельность и литературная. В первую очередь я должен собрать все, что написал за прошедшие годы, привести в порядок, потому что в юности, молодости и даже в среднем возрасте не обращал внимания на то, что и где публиковал, а сейчас понимаю: все это имеет определенную ценность. Три тома я уже сдал, готовлю четвертый - это роман; сейчас над пятым работаю, то есть больше занимаюсь научной и творческой деятельностью.

Окончание.

Интервью вела

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Каспiй.-2020.- 29 февраля.- С.8;12.