Стоявший за дверью

Рассказ

Заур М. сидел дома за столом перед маленьким зеркалом и брился в последний раз в жизни, рассеянно и неряшливо, стараясь вспомнить вчерашнего прохожего, который показался ему очень странным. Он и ночью во сне его видел точно так же как и на улице накануне, отчетливо, будто наяву. Что-то было в облике случайного прохожего, наталкивающее на мысль об опасности, притаившейся, зорко следящей, готовой обрушиться на вас, говорящей о неадекватности поведения, если б пришлось с ним пообщаться. Заур М., кое-как окончив бритье, стер полотенцем оставшуюся мыльную пену с лица и вновь задумался, стараясь изо всех сил вспомнить лицо вчерашнего незнакомца. Время ползло быстро, как юркая змея, уползавшая от преследователя. В комнату вплывали сумерки, было пасмурно на улице, и в помещение через маленькое, давно не мытое оконце не проникало достаточно света, но это не мешало думать и вспоминать. Тем не менее Заур М. поднялся со стула, на котором уже достаточно долго сидел, так что ощутимо отекла спина, и подошел к выключателю. Свет одинокой лампы под низким потолком вспыхнул, осветив небольшую комнату, и Заур М., будто впервые увидев её, хотя мог, закрыв глаза, сказать, что и где лежит, оглядел своё жилище и в который раз увидел свой стол, за которым с давних пор хорошо думалось и за которым он привык записывать свои воспоминания, размышления, видения и сны, увидел зеркало на столе, перед которым каждое утро брился, и маленькую двурогую вешалку, прибитую к двери изнутри, торшер с покосившимся абажуром, продавленный диван, камин, где плясали язычки огня; словом - комната далеко не блистала роскошным убранством, не было ни компьютера, ни даже телевизора, и вещи здесь были самые необходимые, вполне обыденные и старые. Теперь он постарался вспомнить выражение лица вчерашнего прохожего, что подошел к нему на улице и молча удивленно уставился на него, причем не в глаза смотрел, а куда-то повыше, в лоб, что ли, будто нашел на нем что-то интересное, так что Заур невольно потянулся рукой ко лбу и потер его слегка, думая, что ненароком испачкался. Поглядев так довольно навязчиво, что уже начинало нервировать и раздражать Заура, прохожий, слегка покачав головой, будто чего-то не понимал, медленно удалился, так же медленно оторвав свой взгляд ото лба Заура...

..."Сегодня шел по улице и в подворотне старого дома, мимо которого тысячу раз проходил, но так и не запомнил, встретил кошку. Я нагнулся, посмотрел ей в глаза. Она испуганно отступила, но потом, кажется, поняла, что я не причиню ей вреда, и не убежала. Я нагнулся поближе к ней и снова заглянул ей в глаза, и увидел свое отражение. Она доверчиво смотрела на меня. В глазах животных более правдивое отражение, чем в глазах людей. Лето, июль, было очень жарко, и кошка, обессилев от зноя, беззвучно открывала маленькую пасть, не в силах мяукнуть. Я вошел в ближайший магазин и купил молока, но когда вышел, её уже не было в подворотне. Я стал звать её: "Кис-кис-кис!" П ожилая толстая женщина, выходившая на улицу в эту минуту, улыбнулась и сказала мне: "У нас нерусские кошки, их надо подзывать так: пиш-пиш-пиш!". Когда она удалилась, я так и стал подзывать кошку - пиш-пиш-пиш! - но она не отозвалась, не появилась, видно, ушла по своим кошачьим делам, или кто-нибудь забрал её, чтобы напоить. Надеюсь..."

...Некоторое время Заур глядел вслед прохожему, потом невольно, будто кто- то приказал ему, пошел за ним следом, стараясь не выпускать его из виду. Тот шел неторопливо и его легко можно было бы догнать, но Заур просто не мог понять, зачем он идет за этим прохожим, что ему нужно от незнакомца, и что, если тот остановится и спросит, зачем его преследуют; он шел бездумно, будто лишенный воли, выполняя чей-то приказ, и вдруг увидел, что прохожий вошел в мужской салон. Заур вслед за ним тоже вошел в парикмахерскую, но мужчины там не обнаружил. Это был маленький салон, где работали всего два мастера, и одним из них - видимо, была его очередь принимать посетителя - Заур был приветствован с вежливым воодушевлением.

- Садитесь, прошу вас, - сказал парикмахер, без нужды обмахивая полотенцем чистое кресло, и окинул Заура профессиональным взглядом. - Побрить, постричь? - с сомнением спросил он, внимательно оглядывая свежевыбритого и постриженного посетителя.

- Нет, - сказал Заур, будто очнувшись от беспамятства. - Я так. Сюда сейчас мужчина заходил.

- Мужчина? - пожал плечами парикмахер. - Какой мужчина?..

Заур, утратив статус клиента, явно становился ему неинтересен.

- Никто, кроме вас, не заходил, - подтвердил и его товарищ.

Заур извинился и вышел из парикмахерской совершенно растерянный под насмешливыми взглядами двух мужчин, - ведь он своими глазами видел, как странный прохожий неспеша входил в салон.

..."Сейчас октябрь, накрапывает дождь, осень. И мне все такие хорошие сны снятся. П ро любовь. Меня любит молодая нежная девушка, так хорошо, что не хочется просыпаться, но я просыпаюсь, с досадой и сожалением вспоминаю свой возраст. Так хочется влюбиться, но ведь я ни с кем почти не общаюсь, и в последнее время редко выхожу из дома..."

... Теперь он, сидя за столом при свете, разогнавшем сгущающиеся сумерки в комнате, старался вспомнить лицо, выражение лица, странный взгляд вытаращенных глаз молчаливого прохожего, но все вставало перед глазами расплывчато, и даже то, что он встал и включил свет, надеясь на эту маленькую встряску, когда любое движение или резкий жест вдруг помогают вспомнить слово, имя, внешность, не помогло; даже во сне он видел незнакомца отчетливо, как наяву, а теперь не мог вспомнить; и он повертел головой, словно отряхивая ненужные, бесполезные усилия, не приносящие никакой пользы, бесцельные, пустые.

"Зачем это мне? - подумал он. - Зачем это навязчивое желание вспомнить?.."

Постучали в дверь. Стук был робкий, как бы извиняющийся, будто стучавший не хотел беспокоить хозяина комнаты, но в то же время вынужден был стучать. Заур подошел к двери, стараясь приглушить звук шагов, и стал прислушиваться. Он услышал тихое, хриплое дыхание с той стороны. Глазка на двери не было, и он мог только спросить, чтобы узнать, кто там стоит за дверью, но он не хотел обнаруживать себя и ждал, какая последует реакция у стучавшего с той стороны. Заур приложил ухо к двери и ему показалось, что стоявший за дверью затаил дыхание. Или, может, он тихо ушел? Надо было открыть дверь, чтобы убедиться в этом. Заур протянул руку к замку, но тут же отдернул, раздумав. Какое мне дело до того, кто там, за дверью? - подумал он. - Мне он не нужен. Это я ему нужен, раз он пришел.

Он уже хотел отойти от двери и усесться на свой стул, когда за дверью послышался голос, такой же робкий и тихий, как и недавний стук.

- Может, вы откроете? - спросил стоявший за дверью. - Я знаю, вы там. Здесь очень холодно, а я простужен.

Заур ответил не сразу, раздумывая, стоит ли вообще отвечать, но после паузы тоже тихо, но довольно жестко сказал:

- Я не знаю, кто вы.

- Вы будете удивлены, - тут же последовал ответ, будто заранее заготовленный, и в голосе стоявшего за дверью человека почувствовалась улыбка, словно он приготовил приятный сюрприз и ему не терпится преподнести его.

Дальнейший диалог с двух сторон запертой двери выглядел бы смешным, и Заур осторожно отворил дверь. На пороге стоял вчерашний прохожий, и Заур сразу признал его, вчерашний странный прохожий, долго разглядывавший его на улице и потом непостижимым образом пропавший в мужском салоне. И плащ, и волосы гостя были мокрыми.

- Можно войти? - спросил пришедший.

Заур молча посторонился, пропуская незнакомца в комнату. Тот вошел и тут же устремился к камину, единственному предмету, придававшему уют этой убогой комнате, протянул к огню руки, потирая их с видимым удовольствием, потом, уже не спрашивая разрешения, снял с себя мокрый плащ и повесил его на пустую вешалку на входной двери.

- Какой у вас странный дом, - сказал гость.

- У меня здесь всего лишь одна комната, - сказал хозяин, теперь внимательно приглядываясь к гостю: тот был примерно одного возраста с ним, суровое лицо, длинные волосы и бородка, придававшие гостю артистический вид, яркие черные вытаращенные глаза большой интенсивности. - А вы, собственно...

- Да, - не дал ему договорить гость. - И в нее попадаешь сразу с улицы. Не боитесь воров?

- Тут нечего воровать, - сказал Заур. - Сами видите.

- Да, пока нечего воровать, - таинственно произнес гость и повторил многозначительно. - Пока.

- А вы, собственно. - повторил попытку Заур, но гость опять бесцеремонно перебил его.

- На вас указал жребий, - непонятно произнес он. - Вам повезло.

Заур молчал, ожидая объяснений. Гость с каждой минутой становился все нахальнее, будто не он только что так робко, тихо стучал в дверь.

- Не говорите загадками, - сказал Заур. - Что вам нужно?

Тогда гость, не спуская взгляда с хозяина, полез в карман и вытащил небольшую коробку, напоминавшую табакерку - вещь, которой давно уже никто не пользуется.

- Что мне нужно? - усмехаясь, переспросил незнакомец, явно стараясь дать понять, что это он нужен хозяину дома, а не наоборот. - Дело в том, что я хочу. нет, не так. Я должен. просто обязан вручить вам подарок. Это такой подарок, о котором вы и мечтать не смели. Но прежде мне надо знать ваше имя, - вдруг резко поменяв тон, чуть ли не приказным голосом заявил незнакомец, и вдруг на глазах у хозяина дома лицо гостя стало неузнаваемо меняться, будто он корчил фантастические рожи, и лицо его стало неожиданно гибким и мягким как глина, из которой можно было вылепить тысячи подобных лиц, так что невольно хотелось потрогать его странную, кривлявшуюся физиономию. Это продолжалось несколько мгновений, после чего облик незнакомца вновь принял свои прежние очертания. И он продолжил резким тоном, совершенно далеким от первоначального, заискивающего, чуть ли не умоляющего тона, когда он стоял за дверью под дождем и просил впустить его в комнату. - Итак, ваше имя! - чуть ли не выкрикнул он.

Хозяин дома выдержал паузу, что, по его мнению, должно было подчеркнуть, что он абсолютно не намерен подчиняться беспочвенным приказам незнакомца, но, тем не менее, помолчав, сказал свое имя.

- Заур.

- Что это за имя такое? - недовольным тоном проворчал незнакомец.

- А что? - не понял хозяин. - Имя как имя. Очень даже популярное.

- Не подходит вам, - возразил незнакомец, пряча усмешку. - Вашим годам. Возрасту. Слишком какое-то молодежное.

- Вот уж не знал, - пожал плечами хозяин, ехидно усмехаясь. - Ношу это имя уже больше семидесяти лет.

- Возраст ваш я знаю, но не интересовался именем, - было заметно, что незнакомец забавляется, ёрничает, и имя Заура ему было известно так же, как все остальные сведения о хозяине дома.

- А почему вообще вы мной интересуетесь? - грубовато спросил Заур, ему уже начинало надоедать давление со стороны незнакомого человека, он не выносил чужой напористости и потому счел должным предупредить незнакомца. - Отвечайте, не то я, не то я...

..." В жизни я много раз поступал гадко, нечестно, люто ненавидел людей, доставивших мне неприятности, не умел прощать, это даже не приходило мне в голову - прощать. Люди такие разные, совсем непохожие на тебя, хотя ты наделяешь их свойствами, присущими тебе, но они - не ты, они - как инопланетяне. С недавних пор меня тяготит общение с ними. Что мне делать? Я хочу их любить, но не потому, чтобы когда меня не станет, они бы говорили: какой был хороший, добрый малый. Нет, это нужно мне, и если я научусь любить - я чувствую это, я знаю - что-то откроется в моей душе, ранее неведомое, хлынет свет из моей души, как в яркое солнечное утро свет вдруг заливает мою комнату, когда утром я отдергиваю занавески перед окном".

... - О-о-о! Угрожаете? Впечатляет. Не то я, не то я?.. Но не горячитесь, - сбавив тон, миролюбиво сказал незнакомец. - Вы благодарить меня будете, когда узнаете цель моего визита.

И, неожиданно высунув язык, незнакомец стал доставать им кончик носа, поглядывая на Заура, будто желая убедиться: нравится это хозяину или нет. Заур удивленно наблюдал за странным поведением гостя.

- Ну? - строго спросил он. - Долго мне ждать?

- Дело в том, что мне поручено вручить вам необычный и очень ценный подарок, - сообщил незнакомец почти шепотом, словно в комнате был еще кто-то, кому нельзя было слышать его слова. - Необычный и очень ценный, - повторил он, указывая на коробочку, что выложил на стол перед собой.

- Что это? Кем поручено?

- Всевидящее Око, что следит за всеми, выбрало почему-то вас, - загадочно произнес незнакомец, понизив голос до еле слышимого шепота, так что хозяину дома пришлось приблизить ухо к его губам, чтобы расслышать и не переспрашивать. - Лично мне вы не нравитесь, потому я вчера на улице и разглядывал вас долго и неодобрительно покачал головой, если вы заметили, - с детской откровенностью заявил он, - но не мне выбирать.

- Ладно, ладно, - проговорил Заур и ворчливо, с плохо скрываемой угрозой в голосе, добавил. - Раз подарок мне, давайте и побыстрее выметайтесь, у меня дела.

- Никаких дел у вас нет, - категорично заявил гость, будто знал все о хозяине.

- Вы только делаете вид, что над чем-то работаете. А вот подарок. Подойдите поближе. Видите кнопку на этой коробочке? Нет, нет! Не нажимайте! - испуганно вскрикнул он, хотя рука хозяина вовсе и не тянулась к принесенной им вещи. - Заур!

- громко произнес он имя хозяина и захихикал. - Ладно. Дело вот в чем. Слушайте внимательно. - но тут взгляд незнакомца упал на толстую раскрытую тетрадь на столе с дешевенькой ручкой на тетрадном листе.

- Что это вы пишете? - спросил гость.

- Это вас не касается, - недружелюбно ответил Заур. Он все больше убеждался, что гость просто разыгрывает его: какой-то нежданный подарок, кнопка на коробочке, которой вовсе и не было, если приглядеться, обсуждение его имени, перескакивает с одного на другое: нет, нет, это было похоже на розыгрыш, да и кому придет в голову присылать ему подарок, а тем более очень ценный. - Вы мне надоели. Уходите.

- Не гоните меня, - сказал незнакомец умоляюще, вновь впадая в шутовской тон. - Если вы узнаете, зачем я к вам пришел, вы меня очень даже полюбите. У вас что, даже компьютера нет?

- Он мне не нужен, - сказал Заур.

- Скажите, пожалуйста, какие мы!.. - покачал головой незнакомец и нагнулся, посмотрел под стол: на полу лежали в беспорядке десятка два таких же, как на столе, толстых тетрадей. - И вы все их исписали? Что это? Стихи?

- Нет, - ответил Заур, но на этот раз тон его был более мягким и доброжелательным, в нем вдруг проснулось желание поделиться своими планами, рассказать об очень личном, о своем творчестве - как у всех пишущих, честолюбивых людей в нем долго таилось и теперь проснулось тщеславие, и захотелось поговорить о том, что он писал и продолжает писать уже много лет, раз уж попался добровольный слушатель, первый на протяжении долгих лет, поделиться с незнакомым человеком, что было, как он думал, гораздо лучше и интереснее, чем делиться сокровенным с близкими, которые могли бы поднять его на смех; как в поезде в дальней дороге вдруг невольно разговоришься с незнакомым пассажиром, соседом по купе, расскажешь ему о самом заветном, что не каждому другу можешь рассказать, зная, что через несколько часов твой попутчик покинет тебя и больше никогда вы не встретитесь, но сейчас, когда поделишься с ним, тебе станет гораздо легче, будто переложил груз своих забот на плечи чужого человека, которому, кстати, плевать на твои заботы и проблемы.

- Нет, - повторил Заур уже гораздо мягче. - Это... это описание моей жизни.

Лицо гостя вновь исказилось, как смятая маска из мягкого пластилина, но опять

почти тут же пришло в обычное состояние, так что можно было подумать, что жуткая, нечеловеческая гримаса привиделась на миг.

- Что с вашим лицом? - спросил Заур прямо, без обиняков, будто стараясь убедиться, что не привиделось, что невозможные искривления физиономии гостя были на самом деле, в реальности.

- И что вы описываете? - спросил гость, проигнорировав вопрос Заура. - Печатаете в прессе? Хотите стать писателем и прославиться?

- Нет, я пишу для себя, - сказал Заур. - И никому не показываю.

- Для чего?

Заур ответил не сразу, задумавшись.

- Чтобы знать в дальнейшем, как прожил этот день, этот год, эту жизнь. И как жить дальше. Сколько ошибок наделал, сколько подлостей, плохих поступков, и сколько добрых дел, сколько добрых мыслей передумал за день, и сколько недоброжелательных, скольким людям хотел бы отомстить за обиды, хотел бы убить, уничтожить, стереть с лица земли, а скольким хотел бы пожелать добра и сделать хорошее, изменить их жизнь к лучшему, спасти их от нищеты, от тяжелых болезней, если б был в силах.

- Вот! - обрадовано воскликнул гость с таким видом, будто поймал хозяина на слове, и бесцеремонно тыча ему в грудь пальцем. - Вот именно поэтому я и здесь. Я принес вам эту возможность - осчастливить себя и других, но очень малое количество людей, а конкретно - всего лишь одного. Кроме себя, разумеется. Но тоже ведь неплохо, а. Не у каждого может появиться такая возможность. Но Всевидящее Око выбрало именно вас. Не знаю, почему. Может, из-за вашего дневника, где вы каетесь в грехах и хотели бы стать лучше. Но ведь нет людей без изъянов, без злости, просыпающейся в душе, без черной зависти, без желания уничтожить своих врагов, без тщеславия и без задней, далеко в сознание запрятанной мысли... хи-хи... мыслишки - опубликовать когда-нибудь такие вот тетрадки и прославиться…

- Нет, я…

- Я не хотел вас обидеть, - не дал договорить Зауру гость. - Я просто говорю, что нет людей, абсолютно похожих на ангелов, безгрешных, как годовалое дитя. Разве что - пророки. Да и то. Кто их знает, какие мысли копошились в их невинных с виду черепушках. Все-таки, что ни говори, - мужики, мужчины. Читали Толстого "Отец Сергий"?.. Вот то-то…

- Кто вы? - внимательно приглядываясь к гостю, спросил Заур, безуспешно стараясь заглянуть ему в глаза, поймать его взгляд, который тот умело прятал, то высматривая что-то в раскрытой тетради на столе, то снова и снова заглядывая под стол, будто желая пересчитать толстые исписанные тетради на полу, то поглядывая на свой высохший уже плащ, готовый принять его.

Кстати, и плащ, висевший на сиротливой вешалке на двери, как и лицо незнакомца давеча, неизвестно когда и как поменял свою форму и теперь был похож на старинные плащи, в которые кутались испанские бандиты и отщепенцы в назидательных рассказах Сервантеса.

Почувствовав испуг хозяина дома, незнакомец придвинул к себе коробку, которую называл бесценным подарком и сказал, обращаясь к Зауру:

- Что ж, приступим к делу. Я и так отнял у вас немало времени, - захихикал издевательски он. - Придвиньтесь поближе. Смотрите.

Незнакомец раскрыл шкатулку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась ничего общего не имевшей с табакеркой, и вытащил из деревянной отполированной коробки маленький пожелтевший листочек бумаги.

- Сюда впишете свое имя, - произнес он тоном, не терпящим возражений, и так уверенно, будто уже получил согласие Заура. - И будете вечно жить. Вечная жизнь! А?! Как вам такой подарочек? Здорово я вас ошарашил, а?! Ха-ха-ха! - вдруг залился незнакомец идиотским смехом.

- Кажется, пришла пора вам убраться, - сказал Заур, еле сдерживаясь, чтобы не нагрубить. - Вы для того отняли у меня столько времени, чтобы поиздеваться?

- Ну, насчет времени вы мне не вешайте лапшу, не втирайте, как сейчас принято говорить, не такое уж оно у вас дорогое, вы же законченный бездельник, особенно в последние лет десять, если не считать, конечно, этих ваших довольно странных занятий - исписывания тетрадок непонятно чем и непонятно зачем. Вы поняли, что я вам только что сообщил? Вы станете обладателем вечной жизни, будете жить вечно, бесконечно, оставаясь в таком же виде и в таком возрасте, как в эту минуту, что я с вами разговариваю. Все вокруг вас будут постепенно стареть и умирать, все ваши знакомые, товарищи, друзья, родные, взрослые и дети, кто от преклонного возраста, кто от болезни. а вы будете жить, заведете новых знакомых, может - новых родных, и будете продолжать жить, жить, жить вечно!

..." Я сидел на подоконнике и смотрел на пустынную улицу, залитую солнцем. Напротив окна нашей квартиры росло огромное раскидистое дерево, возле которого мы, мальчишки, обычно играли. Мне было четыре года, и я был наказан за какую-то очередную провинность, и потому не мог выйти на улицу, был заперт дома. Но сейчас и на улице никого не было из детей, потому мне было не очень обидно, что меня заперли, а сами ушли. Я сидел и не знал, чем заняться, ф игурки из пластилина, что я лепил, мне надоели, картинки из новой книги я давно уже пересмотрел, мамины драгоценности, дорогие кольца, серьги, ожерелья, которыми я любил играть, когда её не было дома, тоже не вызывали уже интереса, вот я и сидел, скучал... По улице проезжал грузовик с открытым кузовом, я услышал шум мотора, потом появился и сам грузовик, а в открытом кузове его стояла большая, огромная железная клетка, и рядом стоял мужчина, держась за край этой клетки, и курил папиросу. Грузовик, проезжая, зацепил верхом клетки за ветку дерева и опрокинул её. Каким-то образом человек, куривший папиросу, упал вместе с этой огромной клеткой и оказался под ней. Ему размозжило голову. Я вскрикнул. Это произошло в нескольких шагах от меня, от нашего окна, и я видел, как расплющило голову человека, который только что стоял в кузове грузовика и беззаботно курил папиросу. Ночью я не мог спать, все вставало перед глазами, как упал мужчина и на него свалилась огромная железная клетка, размозжив ему голову, и я не мог понять: как это может быть - вот живой человек, курит папиросу, смотрит по сторонам, видно, что ему доставляет удовольствие, что он едет в кузове грузовика, смотрит на все сверху вниз, чешет щетину на лице и вдруг через секунду - лежит весь в крови, не дышит, не движется, мертвый, мертвый, не человек уже, неподвижное тело... Это потрясло меня. Потом, когда вернулись мои родители и выпустили меня, запертого в квартире, я выбежал на улицу и видел, как дворничиха подметала то место, где раздавило мужчину и смывала кровь из ведра. Уже давно уехал грузовик, приехали и уехали милиционеры, что-то сделав, записав, поговорив, убрали труп с улицы, а следы крови подметала дворничиха, вытирая жалостливые слезы. Но тут мама, узнавшая от соседей, что произошло у нас на улице в её отсутствие, крикнула мне в окно, чтобы я немедленно шел домой"…

... И тут вдруг будто что-то необъяснимое произошло с Зауром, что-то постороннее вторглось, внедрилось в его сознание, он словно вмиг лишился воли, способности думать; он безоговорочно поверил словам незнакомца, и эти слова уже не казались ему нелепостью, не казались бредом, как в начале разговора, он поверил, что такое может быть, что гость говорит правду, и такое случилось именно с ним, Зауром; и это подарок, бесценный подарок судьбы, подарок Всевидящего Ока, как утверждает незнакомец, и он должен принять его, этот великий дар, потому что из всего человечества, что населяет Землю, оно, Всевидящее Око, выбрало только одного человека - Заура, только его отметило и посчитало достойным такого подарка, и таким образом он, Заур, - избранный. И не его ума дело, почему выбор пал именно на него. Может, из-за его исповедей в тетрадях, где он каялся, каялся и признавал свои ошибки, жалел о подлых своих мыслях, признавал неправедную свою жизнь, хоть жизнь его ненамного отличалась, наверное, от жизней многих миллионов людей, населявших планету. Но он, в отличие от них, от многих и многих миллионов, что, наверное, не задумывались ни на миг о правильности своих жизней, он задумывался и сожалел о многом, о многих своих делах, поступках и мыслях, что теперь не вернешь. И если б была возможность повторить, он бы все исправил, потому что, в отличие от массы людей, которые с фальшивой гордостью произносят избитую фразу: "Если б мне пришлось начать все сначала, я бы поступал так же, я бы прожил точно так же, потому что я ни о чем не жалею в своей жизни", он не поступал бы так же, потому что сожалеет о многом, и многое изменил бы, если б представилась такая возможность. И вот возможность представилась. Ему дарят бессмертие. Дарят вечную жизнь, чтобы он прожил её иначе, чем жил до сих пор, чтобы мог без ложной, фальшивой гордости сказать - да, я живу правильно, и я исправлю все свои ошибки, что совершал до сих пор, буду помогать всем, кто нуждается в моей помощи, протягивать руку слабым и не склонять головы перед сильными. Он думал так, и теперь всем существом своим, всей душой, всем сердцем и кровью поверил, что слова незнакомца - чистая правда, и ему, Зауру, надлежит жить вечно и многое еще увидеть на земле такого, что не смогут увидеть живущие рядом с ним люди.

- Вот здесь, на этом листочке распишитесь, - сказал незнакомец, будто услышав мысли Заура. - Это будет наш с вами контракт.

Внезапно свет в комнате погас, а кто-то, проходя под окном, оглушительно чихнул, но ни гость, ни хозяин даже не обратили внимания на отключение электричества, такое нередко случалось в этой части города.

Заур посмотрел на листок, что незнакомец положил перед ним на стол, и бездумно, словно кто-то руководил его действиями, но в то же время с глубочайшей верой в сердце, как-то вдруг сильно забившемся, громко застучавшем в груди, и, казалось, стук этот был слышен и незнакомцу, с улыбкой следящему за каждым движением руки Заура, шарившего в поисках ручки на столе...

- Нет, ручка не понадобится, - опережая его жест, сказал незнакомец. - Вы пальцем.

- Пальцем? - как сквозь сон спросил Заур, почему-то вовсе не удивившись, как будто это было для него обычным делом - расписываться пальцем.

- Да, - подтвердил гость.

И Заур стал водить пальцем по клочку бумаги, машинально выводя свою подпись. И она появилась, и светилась в темноте комнаты, алая, как кровь. Это и была кровь. Заур стал разглядывать свой палец и никаких следов пореза или укола не разглядел. Тут вспыхнул свет, незнакомец ловко смахнул контракт, подписанный Зауром, обратно в коробку, спрятал коробку в карман и сказал, широко и доброжелательно улыбаясь:

- Поздравляю! С этой минуты вы вступили в бессмертие. Кстати, одна маленькая формальность. Я забыл это сказать.

- А ч.что? - с тревогой спросил Заур, уже беспокоясь о том, что договор, только что подписанный, о - теперь уже страстно, нетерпеливо, всем существом своим ожидаемом - бессмертии, может быть расторгнут из-за какой-то мелочи, ерунды…

..." Я последние несколько дней вспоминаю своего погибшего друга детства. Он уехал из родного города в большой, огромный мегаполис и там в короткое время стал богатым и известным человеком. Он, уезжая, признавался мне: я не вмещаюсь в этот город, он меня сковывает, мне нужен размах, большие дела, а большие дела делаются в больших городах. Он был очень энергичным, импульсивным, авантюристом высшей пробы, рискованным игроком, играл по-крупному, лез в драки, одним словом - был полной противоположностью мне, но это не мешало нам дружить, по-настоящему дружить, и крепкая мужская дружба связывала нас с самого детства до его кончины. Он зарабатывал большие деньги, точнее - делал большие деньги, и его отец, и я, мы были рады за него, за его успехи. Но потом оказалось, что он нажил состояние на темных, опасных махинациях и связался с опасными людьми. Его убили люди, с которыми он сотрудничал, которые давно хотели прибрать к рукам его бизнес. Мы с его отцом ездили в тот огромный город за его телом, привезли, и его отец похоронил моего друга даже не в нашем городе, а в маленьком селе, где он родился. Позже его отец поставил на могиле памятник. Я поначалу порой ездил навестить его могилу, хотя село находилось в горах, далеко от города, и дороги к нему вели ужасные, и редко какой шоф ер соглашался ехать туда. Но мне было грустно без моего давнего друга. Я стоял на маленьком сельском кладбище, на солнцепеке, и смотрел на памятник. Он был очень похож на моего погибшего друга - такой же порывистый, неугомонный, вечно куда-то рвущийся, вслепую, напролом. Я стоял у памятника и вспоминал наше детство, мне было очень одиноко, может, потому что я редко так близко, как с ним, сходился с людьми, и я думал: вот человек, который ворочал большими делами и большими деньгами в огромном городе, в одном из мировых центров, и вот его конец - он лежит на маленьком кладбище маленького села, о котором даже мало кто слышал. Потом - это несколько раз повторялось - меня вдруг охватывала острая тоска, и ужасно хотелось сорваться посреди рабочего дня, взять такси и поехать к нему на кладбище, но думал, размышлял: чувство, внезапно охватившее меня, так же внезапно могло исчезнуть, испариться, и, поехав, я бы стоял, как пень, у его памятника, ничего не ощущая, с застывшей душой. Но ведь, думал я, с другой стороны, вспомнить и захотеть - это ведь все равно, что поехать... "

... - Да, и в самом деле мелочь, - подтвердил незнакомец мысли Заура и неожиданно вытащил из кармана маленький револьвер и положил его на стол перед хозяином.

- Что это? - невольно отшатнулся Заур, увидев оружие, и только сейчас догадался спросить: - Кто вы?.. Кто вы такой?

- Это неважно. Скажем так: я тот, кто послан, чтобы передать вам такой редкий подарок - бессмертие.

- И чего вы хотите? - с нарастающим беспокойством в голосе спросил Заур. - Какая еще мелочь. осталась? Зачем этот револьвер?

- Ах, ерунда. - отмахнулся незнакомец, улыбнулся и с улыбкой продолжил. - Этот пункт обговорен в нашем контракте: можете убедиться.

И он снова полез в карман за коробкой, в которую уложил лист, вытащил его, но теперь маленький кусочек бумажки, на котором расписался кровью Заур, превратился в огромный лист папируса, который незнакомец все разворачивал, разворачивал, пока не добрался до красной светящейся подписи хозяина дома, венчавшей многие пункты, перечислявшиеся в контракте.

- Вот, сами убедитесь, - повторил незнакомец. - Я от себя ничего не добавляю. Не имею права. Мое дело - доставка. Читайте.

Заур склонился над огромным листом желтого пергамента и увидел каллиграфически красиво выписанные незнакомые знаки, множество невиданных доселе иероглифов.

- Ну, ладно, - сказал незнакомец. - Я вижу, вы абсолютно безграмотны. Я вам помогу.

И он, взяв лист, стал что-то быстро и нечленораздельно бормотать, и как Заур ни прислушивался, ему не удавалось ничего понять. Он сидел растерянный, не понимая, что происходит, и теперь беспокоясь лишь об одном: чтобы обещанное бессмертие, в которое он так страстно поверил и которого до дрожи в поджилках жаждал, не было бы у него отнято. Он, казалось, на все мог бы пойти, чтобы договор между ним и незнакомцем, который он только что подписал, оставался бы в силе. Он скользнул вороватым взглядом по револьверу на столе и невольно подумал - если б пришлось ради обещанного бессмертия убить этого незнакомца. Он бы мог. наверное, смог бы.

- Нашел! - обрадовано воскликнул незнакомец. - Да вот и главный пункт в самом конце. Чтобы стать бессмертным, вы должны. вы должны. - он склонился к контракту, принявшему непостижимым образом такие огромные размеры, - должны. - незнакомец, ёрничая, словно плохо видел, потер глаза и уставился в незнакомые иероглифы, приставив два кулака к глазу в виде бинокля. Заур тоже невольно склонился к папирусу и заметил, что буквы, или знаки, теперь поменяли свою форму, стали совсем другими, но более знакомыми от этого не сделались.

- Вот! Нашел! - повторно объявил незнакомец. - Должны убить одного. всего лишь одного человека. Человечка. Но этот человек должен быть вашим близким. то есть, необязательно совсем близким, ну, скажем, каким-нибудь дальним родственником, или старым приятелем, которого вы давно уже потеряли из виду. У вас же наверняка есть такие?

- Убить?! - ужаснулся Заур, в последние минуты уже предчувствуя, что какую-нибудь невыполнимую задачу перед ним поставят, придумают какую-то каверзу, чтобы отнять уже почти заработанное бессмертие, уже подписанный договор, уже…

- А что такого? - невозмутимо произнес незнакомец. - Почему вы так реагируете? Пустяк же... Подумайте только - какая маленькая плата за такой бесценный, огромный подарок, какой выпал на вашу долю из миллиардов людей! Подумайте, проникнитесь этой мыслью, и вы согласитесь, что это пустяк, о котором и говорить долго не стоит. А кандидатуры просто напрашиваются на то, чтобы вы их убили. Вспомните: вот, скажем, ваш дядя, ему девяносто три года, он парализован и обитает, я сам не говорю - живёт, потому что это не жизнь, а каторга - обитает в приюте для престарелых, где обходятся с ним, как с животным, он страдает, ходит под себя и к нему сутками никто не подходит, он мечтает о смерти, и если бы у нас, то есть, у вас была бы разрешена эвтаназия, он с радостью дал бы согласие. Ну так возьмите на себя это благородное дело. Его дети давно покинули его, живут в Америке и даже не вспоминают об отце и дедушке. У других родственников нет возможности забрать его из приюта и приглядеть за ним, одни по материальным соображениям не могут, вторые по состоянию здоровья, третьи просто не желают лишних проблем. Так что старику смерть - избавление от мучений. Или, скажем, есть у вас дальняя родственница, тоже старая, неизлечимо больна и смерти ждет не дождется, и родные её тоже не дождутся, когда она освободит комнату в квартире и избавит их всех от забот, даст нормально жить. Помочь им - благородное дело. Да! Забыл сказать! Вы ведь живете в правовом государстве, наверное, думаете о наказании, которое последует вслед за преступлением. Так вот, Достоевский, - не думайте. Дарующий вам бессмертие позаботится об этом. Всевидящее Око берет все формальности на себя. Никто и знать не будет, что вы убили. Все сделается шмыг-шмыг, тип-топ, шур-мур! Ну, как?... Что вы скажете? Хорошенько все обдумайте, не аннулируйте такой прекрасный контракт из- за какой-то мелочи, второго шанса у вас не будет.

Заур слушал незнакомца-искусителя, не отрывая взгляда от револьвера, и со многим соглашался мысленно, но. убить. убить живого человека, даже если он полуживой, даже если он жаждет смерти. Разве это его дело? У него рука не поднялась бы.

- Но это ведь так легко, - с досадой, видя колебания Заура, сказал незнакомец, взяв со стола револьвер, - просто нажать на курок.

При этих его словах в комнате неизъяснимым образом появился старик в полуразвалившейся инвалидной коляске, и сам он был полуразвалившимся, и часто, как животное, хрипло дышал, и смердил, и от него жутко воняло, и подслеповатые глаза его, уставшие смотреть на этот мир, были опущены вниз, уставились на мокрые, кое-как надетые штаны, и, заметив Заура, он поднял на него умоляющий взгляд, не видя, не узнавая, но моля о смерти того, кто бы ни был перед ним.

Незнакомец выстрелил старику в голову, и голова, как у тряпичной куклы, свесилась на тонкой, давно не мытой шее еще ниже. И казалось, вздох облегчения вырвался из тощей груди убитого.

Заур вздрогнул, ахнул, но вместе с выстрелом почти тут же исчезло жуткое видение.

- Просто нажать на курок, - повторил незнакомец, вновь кладя револьвер на стол перед Зауром.

Заур сидел, поставив локти на стол, обхватив голову руками.

- Бессмертие, - тихо, коварно улыбаясь, проговорил незнакомец, напоминая.

Заур ничего не ответил. Незнакомец не торопил. Выждав большую паузу, он

тихо, вкрадчиво спросил:

- Хотите расторгнуть договор?

- Н-нет, - не сразу ответил Заур.

- Вот и хорошо, - сказал незнакомец. - У вас трое суток. до бессмертия.

- Как? - не понял Заур, терзаемый множеством противоположных мыслей в голове.

- Вы должны сделать это, - незнакомец кивнул на револьвер. - За три дня. Тогда наш контракт заработает.

Заур немного подумал и сказал.

- Мне бы хотелось... Если можно... какие-нибудь доказательства... Существенные... Видимые. Так сказать - гарантии.

- Это можно, - охотно согласился незнакомец. - Встаньте и снимите штаны.

Заур опешил.

- Делайте, что говорят, - приказал незнакомец.

Заур повиновался.

- Посмотрите в зеркало, на место шрама от удаленной почки, - сказал незнакомец.

Заур посмотрел на место, где обычно находился уродливый, безобразный шрам от операции по удалению больной почки, что прошла три года назад, и шрам прямо на глазах стал таять, таять, исчезать и исчез бесследно, будто и не было его вовсе.

- А?! - воскликнул он, не веря глазам своим.

- Ваша почка на месте, - сказал незнакомец. - Новенькая, здоровая. Этого достаточно?

- А?! - закричал Заур, он все еще не мог прийти в себя от изумления.

- Но учтите, - предупредил незнакомец. - Если нам придется расторгнуть договор, вы окажетесь в том же состоянии, что и были: без почки, через три года после операции и, разумеется, - никакого бессмертия.

- А?! - произнес Заур, будто потеряв дар речи, осмысливая слова незнакомца, и вдруг словно очнулся от забытья, навязанного ему, казалось, чужой силой извне, и спросил: - Вечная жизнь. А как я буду проживать эту вечную жизнь?

"Так же убого, как прежде? - хотелось спросить ему, но он вовремя остановился, и сквозь безволие прорвалось сознание реального, и он подумал: - Что я делаю?! Ведь это именно то, чего я избегал, что я старался уничтожить в себе все последние годы, от чего хотел избавиться! Зачем мне?.."

Но незнакомцу, как видно, вопрос понравился, он хитро ухмыльнулся, при этом его фантастически подвижную рожу вновь перекосило так, что нельзя было узнать его.

- Каждый живет той жизнью, которую заслуживает, - сказал незнакомец, но, видимо, не желая заканчивать разговор с хозяином дома такой избитой истиной, продолжил с некоторым воодушевлением: - Впрочем, вечная жизнь дает неограниченные возможности. Внешность у вас вполне приличная, она так же останется вечной, и, кто знает, при определенном терпении - а спешить вам будет некуда и незачем - глядишь: лет через шестьсот - ап! - и вы - хозяин мира.

Зауру понравились эти слова, но все чувства, которые явно навязывал ему посланец, приходили в противоречие с тем, как он решил построить свою маленькую, тихую жизнь. Было слишком соблазнительно то, что предлагал посланец, но в то же время он, Заур, как раз стремился к противоположному - стать лучше, чище, добрее, убить в себе тщеславие и, уходя из этого мира, оставить после себя то, чему посвятил последние годы, то, что могло бы пригодиться хотя бы одному человеку. А неограниченные возможности вечной жизни давали повод проснуться жажде славы, наживы и богатства, жажде первенства, стремлению повелевать, одним словом - проснуться всем тем качествам, что так трудно изжить, и что он старался забыть, стереть из памяти, уничтожить в себе. Но опять же - вечная жизнь. И он уже подписал контракт. И может, на самом деле убить, вернее, помочь мечтавшему уйти из жизни человеку окажется не таким уж трудным делом? - снова безвольно подумав, успокаивал себя он.

- Я покидаю вас, - сказал посланец, и Заур, забывший о его присутствии, будто очнувшись, увидел его в комнате. - Я и так потратил на вас слишком много времени. Не забудьте - три дня.

..."Хочу, чтобы меня оставили в покое. Уже хотят избавиться от меня, как же - пенсионный возраст. Если будут гнать на пенсию, уйду, никого не буду просить, ничего не буду предпринимать, чтобы остаться, хотя мне интересна эта работа, я в этой ф ирме тружусь по специальности, и вроде бы ценят мой опыт, но надо уступать дорогу молодым, что ж... Думаю, я не буду скучать, буду продолжать свои записки"…

... Заур приподнял, оторвав от стола, тяжелую голову, посмотрел вокруг, никакого незнакомца в комнате не было, ему показалось, что все это ему привиделось, он спал и видел такой причудливый сон, но не успел он додумать эту жалкую, трусливую мыслишку, как взгляд его наткнулся на револьвер на столе, который оставил гость. Он отпрянул испуганно. Но тут же, вспомнив, торопливо спустил брюки и посмотрел в зеркало: никакого послеоперационного безобразного шрама на месте удаленной почки он не увидел, да и ощущение было необычное - он чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Мысли путались в голове. Кто это был? Запоздалая догадка намекала на то, чему не хотелось верить. От кого этот посыльный? Что это за Всевидящее Око, что послало его к нему, чтобы одарить так щедро? И почему он обязательно должен убить кого-то? Разве можно за счет несчастья другого обрести счастье? Древний вопрос. Многие отвечают на него положительно. С другой стороны, ведь посыльный убеждал его, что убийство это будет во благо убитому, и в итоге он сделает доброе дело, освободив больного, умирающего человека от бремени постылой жизни. Мысли клубились в голове, как клубок змей, казалось, череп вот-вот расколется. Заур обхватил голову руками, стиснул виски. Что-то чужое в голове у него, что он отчетливо ощущал и чему не мог противиться, настойчиво, навязчиво внушало, что он должен принять подарок, должен соответствовать подписанному контракту, иначе он утратит свой фантастический, сказочный шанс, должен убить, убить, убить!.. Он притронулся к холодному, короткому стволу револьвера и тут же, будто обжегшись, отдернул руку, потом еще раз, уже более уверенно, прикоснулся к оружию, погладил рукоять, взял револьвер в руку, ощутив его приятную тяжесть, осмотрел барабан, полный пуль, ощутил набитость револьвера смертями, смертями. Ему никогда не приходилось иметь дело с такого рода оружием, но взяв его в руки, Заур, к своему удивлению, уверенно обращался с ним, высыпал патроны из барабана, оттянул курок и проверил его жесткость, вновь набил барабан патронами; казалось, руки сами помнили то, чего никогда не делали; и все эти манипуляции он проделывал словно по чьей-то подсказке, выполняя чью-то волю, но это, как ни странно, не вызывало никакого неприятия, наоборот, было в какой-то мере приятно, и мысли о вечной жизни, словно навязчивая, дешевая песенка, от которой никак не можешь избавиться, вертелись в голове, соблазняя, заставляя повиноваться, и он чувствовал свое безволие, будто его лишили сил именно эти мысли, очень жесткие, властные, с железной логикой, на которые трудно было что-то возразить. Но вскоре, тем не менее, проснулись в Зауре на короткий миг возражения, еще более веские, чем эти прилипчивые мысли о соответствии договору между ним и Всевидящим Оком, доставленному таким странным посыльным, умеющим изменять свой облик, свое лицо, даже свою одежду, умеющим показать будущую картинку так, словно это на самом деле происходит. И невозможно было отделить реальное от виденного, представленного посыльным. И возражения, просыпавшиеся в Зауре, тоже твердили ему одно и то же, но твердили о самом главном, самом важном, что не давало ему покоя. Он, словно сквозь сон, разрывая навязанное извне безволие, старался помыслить, подумать сам, самостоятельно, и мысли эти были неутешительными.

Убить человека, убить кого бы то ни было, пусть даже человека, мечтающего о смерти, зовущего смерть, но человека! Человека! И как мне потом жить с этим, как жить с таким грузом на душе, с таким камнем, а тем более - целую вечность?!

Ведь я знаю себя, не зря я исписал столько страниц, столько тетрадей, ведь все это обо мне, изучая себя писал, анализируя, познавая себя, и как я буду в дальнейшем жить с сознанием, что убил безвинного человека?.. Даже если он молил о смерти... Разве мне решать, кому и когда умереть? Если б я еще ненавидел его, был страшно зол на него за то, что он подло, несправедливо обошелся со мной когда- то. Но ненависть и чувство злости я изжил в себе, уничтожил постепенно с тех пор, как стал вести свои записи и почти перестал общаться с людьми. И это стоило мне большого, невероятного труда. Эти записи и послужили мне для воспитания чувств, для того, чтобы сделаться лучше, прощать врагов, даже любить врагов, которых у меня было не меньше, чем у любого другого нормального человека, но я переступил через это, я понял, что любовь делает нас чище, лучше, делает нас Человеками. Я изжил, уничтожил в себе многое подлое, гадкое, низкое. Но не все, конечно. Не все. Не изжил честолюбия. Может, единственное негативное, противное сути свободного, раскрепощенного человека, что осталось во мне. И эти записи - хоть и не признавался самому себе и не хотел думать об этом - я вел с тайной целью, что, может, когда-нибудь это будет опубликовано. И потому, наверное, как бы честно ни старался писать, порой невольно проскальзывало украшательство, я приукрашивал прошлое, видел его в ярких цветах, а себя - ну, если и не героем, то кем-то близким к этому: что ж, когда ничего не ждешь от будущего, неплохо бы немного приукрасить прошлое, тем более, что и фантазия делала свое дело, полузабытые дни возводила в степень незабываемых. Но не все плохо было в этом тайном, подспудном, упрятанном очень глубоко во мне честолюбивом желании когда-нибудь увидеть мои труды напечатанными. Это могло бы помочь людям, вдруг пожелавшим стать лучше, чище, как однажды это желание, очень сильное, страстное, пришло ко мне. И люди могли бы учиться на моем примере. Конечно, люди - не ангелы, и я не заблуждаюсь ни на их счет, ни на свой, но если б нашелся хоть один человек, потом еще и еще. И люди могли бы не повторять моих ошибок, моих неправедных поступков и мыслей. Любовь их останавливала бы, предотвращала низкое. Нет, видимо, не одно тщеславие и честолюбие, но и явное желание принести пользу тем, кто мог бы прочитать мою жизнь, руководило мной, водило моей рукой.

Но вновь и вновь мысли об обещанной вечной жизни оттесняли эти благие намерения не идти против своей совести, нарушить контракт, швырнуть его в лицо, в этот фантастически меняющийся лик соблазнителя-посыльного, когда он придет еще раз. И снова звучали эти мысли в голове, не давая покоя, как навязчивый пошлый мотивчик, который хотелось забыть, разбавить, оттеснить другой, яркой, красивой мелодией, как бывает, когда хочешь перебить неприятный вкус во рту, оставленный случайно съеденной некачественной пищей.

Два дня, не выходя из своей комнаты, Заур думал, размышлял, то бросаясь к револьверу, играя им, как заправский стрелок, то отбрасывая его от себя прочь, хватаясь за голову, разрывавшуюся от противоречивых мыслей. И снова упорно стучало в голове, лишая его воли: вечная жизнь, вечная жизнь, бессмертие. И он слышал эти слова, будто бы произнесенные голосом посыльного, навестившего его два дня назад и перевернувшего всю его жизнь, отнявшего спокойствие, сон, мечты, размеренное существование. Но, с другой стороны, вдруг - как ножом отрезало - он чувствовал себя отлично, не было прежних проблем со здоровьем, недомоганий, как бы и не было груза семидесяти с лишним лет, как бы и не было всяких мелких болячек, вот уже лет десять настойчиво дававших о себе знать и заставлявших лечиться у не очень умелых врачей; и главное - совершенно исчезла проблема с почкой, он чувствовал себя превосходно, проблема начисто отпала, и, естественно, не хотелось терять это чувство, это ощущение здорового тела, крепкого организма.

Ночью он спал беспокойно, просыпался и вновь засыпал, впадая в неглубокий чуткий сон, будто под наркозом терял сознание, но не терял ощущения реальности.

Однако прерывистый сон, жуткое видение вновь и вновь повторялось: он видел себя в инвалидном кресле с трясущейся от слабости и груза лет головой, в мокрых брюках, распространявших острый запах мочи... и видел в руке у себя револьвер, оставленный незнакомцем.

На третий день, наконец, обретя чувство реальности и времени, Заур вышел из дому с непривычной двухсуточной щетиной на впавших щеках.

... "Я зря потратил свою жизнь. Теперь я это понимаю, как бы ни прискорбно было признавать такое. Но что изменишь? Надо было любить: в этом спасение и предназначение человека. Любить жизнь и все, чем она заполнена до краев. Любить без оглядки. Беспричинно. Без всякого повода. Любить. Теперь я это понимаю, и я могу, я готов, душа моя созрела и готова, готова излить свет любви на всех и на все... и если б вдруг мне представилась возможность... начать все сначала, если б передо мной открылась фантастическая, несбыточная, невероятная возможность..."

... Приют для одиноких стариков находился в сорока километрах от города, в крупном поселке, и в автобусе, который, игнорируя остановки, тормозил и дружелюбно распахивал дверцы для любого пассажира, где бы тот ни стоял, Заур стал вспоминать и вспомнил, что навещал своего дядю Ягуба в последний раз лет семь назад, и в то время старик был вполне в здравом уме и по своей привычке не жаловался на жизнь в доме престарелых, а только интересовался родными, потому что никто из них не давал о себе знать, ни близкая родня - дети и внуки, проживавшие в чужой, далекой стране, ни дальняя, жившая поблизости. И Заур пообещал старику, что будет периодически навещать его, но в то время он еще работал, недавно перешел из государственного учреждения в частную фирму, где в поте лица трудился над архитектурными проектами, работая по своей специальности, очень дорожил своей работой, не хотел её терять, вследствие чего был загружен и перегружен делами, работая за троих, а получая, естественно, за одного только себя. И потому обещание, данное дяде Ягубу, как-то забылось, заваленное бытовыми заботами, стерлось из памяти, а когда вспоминалось, все дальше и дальше откладывалось, все думал - успеется. А выйдя окончательно на пенсию, занялся своей писаниной, своей исповедью, своей душой, и так это дело его затянуло, как еще ни одно за всю жизнь не затягивало, и он окончательно ушел в себя, стал увлеченно копаться в себе, познавать себя, все дальше, все глубже, убеждаясь постепенно, что человеческая душа - это целая вселенная и нет ей конца, нет края. Он был честен с собой, старался не приукрашивать прошлое, что давалось нелегко, не придумывать и не врать, а писать все, как было, и отвечать перед своей совестью, и все-таки временами подумывал. а что, если опубликовать? Ведь с годами труд стал огромным, отчасти познавательный был материал в смысле практическом, отчасти - и в большей степени - моральной стороной был богат, поучительством, как следует жить, как вести себя в этой жизни, как оставить свой добрый след на земле. И все такое. О том, что такой материал может быть скучен для читателя и наверняка вызовет недоумение и неприятие издателей, если попробовать напечатать его, автор, будучи непрофессиональным писателем и не имея понятия о тонкостях этого ремесла, как-то не думал. Но, тем не менее, ушел в это дело с головой, а о живых людях забывал, значит, в том числе и о дяде Ягубе, которому было очень необходимо его внимание, хотя при встрече он ни словом об этом не обмолвился, а вел себя, напротив, вполне независимо, будто ни в чьей заботе не нуждался.

Заур давно, еще в пору своей глупой юности, не достигнув даже двадцати одного года, был женат, но его брак не просуществовал долго, погиб, можно сказать, прямо в зародыше, не успев развиться: через год родители - и его, и девочки, - со страшным скандалом рассорились и развели молодых, потому как ожидания родителей девочки, весь прошедший год помышлявших о материальных благах и практической помощи со стороны родителей Заура, не оправдались; материальные блага обошли их стороной, отца Заура сняли с высокой, престижной и высокооплачиваемой должности, мало того - арестовали за превышение полномочий и взятки, и семья распалась, как родительская, так и молодая семейная пара: еще толком не полюбившие и не привыкшие друг к другу, они вынуждены были разойтись. Нельзя было сказать, что семья девочки была из низших слоев общества, напротив - отец её был профессор математики и преподавал в университете, но в материальном отношении её семья значительно уступала семье Заура; и алчная, с далеко задуманными планами мать девочки, с самого начала рассчитывавшая на щедрые дары, которые посыплются на них с заключением брака дочери, была вне себя от ярости, когда выяснилось, что поднимать их благосостояние никто и не собирается. Она и была инициатором развода, а тут как раз подоспели и невзгоды в семье мальчика, так, будто по заказу, словно время для мести с её стороны было рассчитано, и месть за несоответствие её чаяниям и надеждам не заставила себя ждать - отца Заура сначала уволили с занимаемой должности, а вслед за тем арестовали. Думали даже - наколдовала стерва, порчу навела, неприятности и беду призвала... И вот - дети развелись. Это, на первый взгляд, не такое уж, впрочем, редкое событие сильно встряхнуло и подействовало на молодого человека, и в дальнейшем он стал настолько осторожен, что уже ни разу не женился; однако вполне активно вел свою мужскую житуху и имел на различных периодах этой житухи немало любовниц, но к своему, уже пожилому возрасту из-за необщительного характера был покинут всеми, кто еще держался рядом: с родственниками не общался, друзей-товарищей молодости утратил и, естественно, остался один, без семьи, без возлюбленной, без любовницы, без жены, без детей, без близкого человека, без кола, без двора, потому как копить материальные блага он, в отличие от покойного родителя, все еще не научился и, довольствуясь малым, всю свою одинокую жизнь тратил на себя только то, что зарабатывал, то есть - зарплату. А как можно было процветать и жить богато на одну зарплату? Так что - не процветал. И в итоге остался один, довольствуясь своей неудобопроизносимой пенсией. И эти его заметки, эта писанина в какой-то мере была для него отдушиной, заменяла ему родных и близких, заменяла общение с людьми, и, выйдя на пенсию, он постепенно одичал, не ощущая никакой потребности в живом общение с людьми, знакомыми и незнакомыми. И фактически о заброшенном на чердаке памяти дяде Ягубе, пребывавшем в плачевном состоянии, напомнил ему посланник, а так он сам вряд ли вспомнил бы, уйдя в себя, уйдя с головой в свои записки, которых набиралось уже на несколько добрых томов. Да, он навещал своего родного дядю, всего раз. или два, теперь уже точно не вспомнишь, и тот тогда еще не был в инвалидной коляске, как два дня назад показал ему незнакомец. А может, думал Заур по дороге, ощупывая в кармане револьвер, вся эта его писанина, которой он так дорожит и которой предрекает долгое и блестящее будущее, и гроша ломаного не стоит против того, что он мог бы сделать для живого человека? Может, он просто внушил себе, что занимается чем-то важным, очень важным для себя и для многих людей, что могли бы воспользоваться плодами его труда. Кто знает?..

Бессмертие. Вечная жизнь. Хозяин мира. Я, можно сказать, ничего не добился в своей жизни, - думал Заур, - ни славы, ни денег, и здоровье растратил. Но не могу сказать, что недоволен своей жизнью. Сейчас я занимаюсь любимым делом, как бы это смешно и нелепо ни выглядело со стороны. Я доволен тем уровнем жизни, которым живу, которому соответствую. Я на этом уровне комфортно себя чувствую. Но гораздо более высокий уровень. конечно, кто может отказаться?.. Вечная жизнь, и однажды ты - хозяин мира. Но мне хватает ума и воображения, хоть я никогда не был хозяином не то что мира, но даже более или менее хорошей, удобной квартиры, мне хватает воображения, чтобы представить и понять, что как только человек добивается всего, он начинает понимать всю тщету и суетность, всю бесполезность своих многолетних, а может - если не врет посланец - многовековых усилий, потому что он не добивается счастья, спокойствия и счастья, единственного и главного, к чему надо стремиться в жизни, а без этого главного все усилия - суета и зияющая пустота, хоть ты и хозяин мира. И вместо счастья на тебе, как на хозяине, огромная лежит ответственность, громадная ответственность... И разве это стоит того, чтобы убить человека?

"Сейчас не о том думать надо! - вдруг ворвался в его мысли посторонний голос. - Не о том. А о главном. О даруемом тебе, дураку, бессмертии. Подумать только - бессмертие! Вдумайся только в это слово, в это понятие - бессмертие!"

- Бессмертие! - восхищенно, безвольно пролепетал Заур, и сидевший рядом с ним пассажир в автобусе удивленно оглянулся на него.

И Заур поглядел мельком на соседа. и почудилось ему что-то знакомое в чертах лица. но нет. ошибся. кажется. Посмотреть внимательнее в лицо соседа он постеснялся.

Дом престарелых вполне соответствовал своему названию: полусгнивший деревянный пол под ногами с облупившейся ядовито-бордовой краской, облупленные стены в коридоре, исписанные непонятно кем и непонятно зачем, если принять во внимание, что контингент дома давно уже забыл о таких шалостях, как писание на стенах непотребных слов; из всех щелей покосившихся окон дуло и надувало толстые слои пыли на подоконники, стекла окон будто не вытирались и не мылись лет сто. Видимо, не находилось ни одного доброго, богатого спонсора для восстановления такой разрухи. Мимо прошли две старушки, о чем-то сердито переговариваясь. Он остановил их и спросил, где можно найти дядю. Они молча указали вдоль коридора и молчали, следя за ним, пока он не отошел от них и не пошел в указанном направлении, потом так же молча продолжили свой путь, очевидно, забыв, о чем говорили минуту назад. Заур стал поочередно открывать двери комнат, в которых находил по нескольку человек, то стариков, то старух. Не все были преклонного возраста, попадались и просто пожилые люди, которым, видимо, негде было жить. Но дяди ни в одной из комнат не было. Заур обнаружил его в конце коридора у стены. Дядя Ягуб дремал в своем инвалидном кресле, одно колесо которого было сломано, и непонятно, как оно передвигалось. Заур постоял возле дяди, дожидаясь его пробуждения, не в силах подойти поближе, потому что от старика остро пахло нечистотами. Никого из персонала не было видно поблизости, ни поблизости, ни в отдалении.

- Дядя, - негромко позвал старика Заур. - Дядя Ягуб.

Старик сонно тяжело разлепил веки, поднял мутный, погасший взгляд на стоявшего рядом человека, видя только размытый силуэт, не узнавая.

- Доктор, - еле слышно выдохнул он и, устав, вновь задремал, впал в забытье.

- Дядя Ягуб, это я, ваш племянник, - чуть громче и настойчивее произнес Заур.

- Доктор? - вновь повторил старик неуверенно.

Пришлось подойти поближе, и Заур еле сдержался, чтобы не заткнуть нос от жуткого запаха, что распространял старик: из носа его вытекала жидкость, застыв возле верхней губы, слезы из глаз застряли в глубоких морщинах щек, он часто, хрипло дышал и все старался поднять свой потухший взор, чтобы разглядеть долгожданного доктора.

Зауру стало нестерпимо жаль старика, но вонь от него не давала этой жалости развиться в какое-нибудь действие, в котором старик наверняка нуждался и которого ждал. И тут вдруг его пронзила неожиданная и непрошенная мысль: что все эти тетради, которые годами он исписывает словами, делясь с самим собой благими намерениями и мыслями, вся эта исповедь доброжелательного человека, желающего спасти человечество на своем примере, сделать людей чуть добрее и гуманнее, что все это и гроша ломаного не стоит в сравнении с тем, чтобы помочь живому, нуждающемуся в помощи человеку. Забрать его отсюда, из этого дома, где никто за ним не присматривает, никто его и за человека не считает.

Тут как раз, словно желая подтвердить его мысли, прошла мимо санитарка с полным горшком нечистот, и Заур обратился к ней.

- Врач может его осмотреть? Я его племянник. Здесь есть врач? А искупать его можно? Я вам заплачу...

Из всего сказанного санитарку, видимо, заинтересовала только последняя фраза Заура, она придержала шаг, но, взглянув на старика, продолжила свой путь, даже не посчитав нужным ответить на вопросы незнакомого посетителя.

Однако мысль о помощи дяде, прорвавшаяся сквозь трехдневное безволие, вновь была опрокинута и заслонена другой, более трезвой мыслью об обещанном бессмертии, и Заур, сунув руку в карман, обжегся о холодный металл револьвера.

"Чем я могу помочь ему в таком состоянии? - подумал он. - Только хуже сделаю. И испорчу себе остаток жизни. А если старик проживет еще несколько лет? Это значит превратить свою жизнь в кошмар, в настоящий ад. Жить с ним в моей комнатушке, убирать за ним, мыть его тело, которое не стоит на ногах, убирать за ним нечистоты. Бррр!" От одной этой мысли ему сделалось не по себе, и он крепче сжал в кармане рукоять револьвера, которая так и сливалась с рукой, так и напоминала о себе, так и провоцировала, так и кричала безгласно: вот он я, используй меня, воспользуйся мной, я здесь, у тебя в кармане!

И он снова поверил в нужность, необходимость своих тетрадей, исписанных мелким аккуратным почерком, спокойным, ровным, округлым, говорящим о стабильности жизни, его существования, об уверенности в том, что даже если небогато, не все необходимое имея, но жизнь его течет в нужном направлении, и ставить плотины, перекрывая это течение, - неразумно. Тем не менее чувство жалости еще не совсем истаяло в его груди, и он придвинулся поближе к старику.

- Дядя Ягуб, - сказал он. - Это я, Заур, твой племянник, сын твоего брата Гусейна. Посмотри на меня.

Старик вновь с усилием поднял голову и разлепил веки, причем из глаза вытекла одинокая слезинка и застряла в морщине лица.

- Ты, Гусейн? - спросил неуверенно старик, отдохнул и после паузы, которую Заур решил не нарушать, продолжил с усилием. - Разве ты не умер? Или мы уже вместе?..

- Нет, нет, - решил вмешаться Заур, пока старик не нагородил чуши или не заснул окончательно. - Я его сын. Сын.

- Сын? - произнес старик давно забытое слово. - Разве у тебя есть сын?

- Как ты живешь? - спросил Заур, понимая всю нелепость своего вопроса: какая здесь у старика может быть жизнь, но не спрашивать же, как ты существуешь?

- Долго рассказывать, - не сразу, после затянувшейся паузы, проговорил тихо старик. - Умереть хочу, - признался он без всякой видимой горечи и печали.

Заур насторожился - было похоже, что тут проглядывает вмешательство посланца, внушающего. но как? Где он? Откуда диктует старику, что сказать, и диктует ли на самом деле?

А старик, отдышавшись после произнесенных слов, вдруг спросил:

- А сколько я уже на свете? Сколько мне, Гусейн?

- Девяносто два или три, - подумав, ответил Заур.

- Это много? А когда люди умирают?

- Да, - сказал Заур. - Это много.

- Тогда скажи им, что я готов... что я хочу. умереть…

И эти слова старик тоже произнес очень легко и просто, словно просил почесать ему спину, не было печали в его голосе.

- Скажи, Гусейн... - и он снова замолчал, тяжело дыша, будто каждый вдох давался ему с трудом.

Заур терпеливо ждал продолжения, не лез с вопросами, чтобы не сбить старика, пусть говорит. Ждал, как палач, ожидающий, когда приговоренный положит голову на плаху. Эта мысль молнией пронеслась в голове у Заур, но ничто не шевельнулось в безвольной душе его.

- Скажи. Я там увижу свою Хадиджу? А?.. Как ты думаешь?

Заур не стал торопиться с ответом, чтобы его слова прозвучали как можно весомее.

- Да, - сказал он уверенно. - Увидишь. Она давно тебя ждет.

Жалкое подобие улыбки показалось на губах старика, он пошамкал беззубым ртом, будто пробуя что-то на вкус, проглотил скатившуюся до рта слезу и произнес, заметно волнуясь, будто уже в ожидании радостной долгожданной встречи.

- Увижу. - и прикрыл глаза, видимо, устав от пережитого сейчас волнения, задремал, но через минуту проснулся и сказал: - Тогда скажи им, чтобы поторопились. Я хочу уйти.

Заур воровато оглянулся - коридор был пуст, и ни звука не доносилось из-за закрытых дверей комнат проживающих здесь одиноких, одиноких, бесконечно одиноких людей, будто все здесь сговорились не мешать встрече старика с племянником.

Заур вытащил револьвер, подошел вплотную к креслу старика и приставил оружие к его виску.

- Я хочу уйти. - произнес старик, не видя, но словно одобряя его намерение.

И тут непрошенное, давнее воспоминание встало перед взором Заура: он вспомнил себя ребенком, ему было лет пять или шесть, и дядя Ягуб приехал к ним в гости на мардакянскую дачу вместе со своей женой Хадиджой. Они были прекрасной парой, и все ими любовались, восхищались, восторгались. и они любили друг друга, и Заур вспомнил, как дядя Ягуб ласково говорил с женой, целовал ей руку, хотя в их кругу это не было принято, многие посмеивались над таким проявлением чувств, но дядя не обращал внимания, он был молод и красив, и жена его Хадиджа была молода и красива, и они любили друг друга так, что можно было позавидовать, любовь переполняла дядю, и он готов был делиться своим счастьем со всеми, кто был за столом на этой даче, со своим братом, с его женой, с родными и близкими и даже с ним, малышом, дядя готов был делиться переполнявшим его чувством, переполнявшей его жизнью; он помнит, как дядя вдруг ни с того, ни с сего заграбастал его, малыша, стал подкидывать высоко, так что Заур визжал от восторга, а все думали - от страха, и старались урезонить дядю, чтобы он прекратил, а потом дядя Ягуб расцеловал мальчика в обе щеки и усадил на место. Дядя был рад и горд, что у его старшего брата есть дача, что в те годы не многие люди, если только они не выдающиеся деятели культуры или науки, или не высокопоставленные чиновники, каким и был его брат, могли себе позволить; он с комически важным видом водил за руку свою молодую жену Хадиджу по маленькому садику, срывал для неё с веток, свесившихся от тяжести плодов, теплые, напоенные солнцем абрикосы, просил открыть рот, и жена его, смеясь, отталкивала его руку с абрикосом, предварительно вытертым дядей о рубашку. Счастье переполняло молодого дядю Ягуба, и он готов был щедро им делиться со всеми, кто хотел и кто не хотел. И еще вспомнил Заур похороны Хадиджи, жены дяди, умершей от тяжелой болезни, ему уже было лет пятнадцать, и он видел, как дядя был убит горем, как он сидел, безжизненно свесив голову, а все подходили к нему и что-то говорили, а он - тогдашний дядя как живой предстал перед глазами Заура - сидел неподвижно, как мертвый, и очень напоминал дядю Ягуба сегодняшнего, что влачит жалкое существование в приюте для одиноких стариков, в инвалидном кресле.

Заур поднял руку с револьвером, приставил короткий ствол к виску старика... что-то извне ломало его волю, не отпускало, притягивало его руку с оружием - палец на спусковом крючке - к голове старика, он старался опустить руку, помогал другой рукой, хотел спрятать, убрать револьвер, будто приросший к ладони, но рука, как неживая, как деревянная, не подчинялась его воле, сломленной его воле, разбитой, расслабленной его воле, жидкой, как грязь... Он весь напрягся, все тело сейчас готово было прийти на помощь руке - плечи, шея, голова, ноги - все в нем изо всех сил напрягалось, чтобы опустить руку, убрать её от головы старика…

Дикий, нечеловеческий вопль страдания вырвался из горла Заура. И тогда вдруг все вокруг зашевелилось, будто ждало этого, как сигнала, захлопали двери комнат, вышли в коридор люди, заковыляли старики и старухи по коридорам, зашмыгал мимо медперсонал дома, который до той минуты словно прятался по углам, все зашумели, заговорили громко, а какой-то старушечий голос запел в конце коридора, и песня эта чудесным образом перекрывала весь шум, вдруг, внезапно поднятый в доме.

Заур шел под накрапывавшим дождем по улице поселка к остановке автобусов, задумчивый, печальный, и живая, напоенная летним зноем, солнцем и радостью картинка одуревшего от счастья молодого дяди на мардакянской даче так и стояла перед глазами. В кармане, тяжело отвиснув, напоминал о себе холодный, озябший, обиженный револьвер. Заур вытащил его, огляделся и швырнул в кусты, мимо которых проходил.

…Заур открыл дверь своим ключом и обнаружил в комнате расположившегося, как у себя дома, незнакомца. Тот даже не взглянул на вошедшего, продолжая увлеченно читать страницу из тетради перед собой на столе.

- Вообще-то я никому не даю читать эти тетради. - сказал Заур, снимая плащ и вешая его на двурогую вешалку на двери.

- Занятно, - подытожил свое чтение гость, закрывая тетрадь и, проигнорировав слова хозяина, вытащил револьвер, который Заур часа два назад выбросил в кусты в поселке. - Я забыл вам напомнить, - сказал гость. - Этот револьвер так или иначе должен выстрелить.

И он, не целясь, выстрелил в сердце хозяина. Заур в страхе отшатнулся, схватившись за сердце и ожидая, что сейчас фонтаном забьет кровь из раны, но никакой крови не было, не было и раны, и боли не было, а гость вдруг весело, заразительно захохотал.

Немного придя в себя, рассмеялся и Заур, дикий, потрясший его испуг вылился вдруг в истерический хохот. Постепенно и у гостя, и у хозяина смех затих, погас. Гость, все еще улыбаясь, внимательно следил за выражением лица хозяина.

- Испугались? - спросил он. - То-то. Я пошутил. Надо же и мне немного расслабиться, а то все такие серьезные задания, мозги свихнешь. Ну, оставайтесь. с чертом!

И незнакомец исчез.

А как только захлопнулась за ним дверь, из раны в груди Заура яркой струей забила кровь, дикая боль охватила, парализовала его с ног до головы, ноги подкосились, он упал на колени и, падая и теряя сознание уже навсегда, уже навечно, он увидел в зеркале на столе, перед которым каждое утро брился, свое перекошенное от боли, мгновенно постаревшее лицо, сейчас напоминавшее старческое, морщинистое, небритое лицо дяди, с которым он расстался совсем недавно.

НАТИГ РАСУЛЗАДЕ

Литературный Азербайджан.- 2019.- № 10.-С.54-72