ЗАКОН РАВНОВЕСИЯ

Повесть

Посвящается памяти Героев,

разгадавших Секрет Равновесия равенства,

Большого и Малого. Тем же, чья доля –

тщетные и вечные поиски,

остается лишь сохранить в своем

воображении их Светлый Лик…

Высота, где располагалась огневая позиция, была окружена бронетранспортерами. Медленно и натужно перекатываясь через валуны и кочки, они как бы сжимали в кольцо продолжавшую свое обреченное сопротивление окровавленную, изнуренную, почерневшую от гари кучку бойцов, вернее, все, что от нее осталось: чудом уцелевшего лейтенанта, который почти автоматически, в полусознании пытался добить зависший прямо над ним вражеский вертолет, изрыгавший клубы черного дыма, но не перестававший при этом упрямо обрушивать на вершину Холма свой смертоносный град.

Одновременно лейтенант не забывал умирающих у его ног товарищей: кого-то из них он пытался напоить последними каплями воды, кому-то могло достаться лишь его прощальное рукопожатие… При этом он не выпускал из рук полуизломанный микрофон рации:

– Сейчас меня убьют!.. Я ничего не смог… Позвони моей жене!.. Поклянись, что позвонишь!.. Скажи …я не смог защитить… Никого… И ее тоже… Не смог… Я обещал… Я так хотел вернуться… Простите меня … простите…

…К первому вертолету присоединился еще один – свежий. Его пушки работали исправно, без запинки…

…В помещении службы связи радист записывал на магнитофон голос гибнущего на далеком боевом посту товарища и, беспомощно шамкая губами и озираясь по сторонам, что-то кричал в микрофон.

Последние слова лейтенанта потонули в грохоте канонады, и его голос утих навсегда…

* * *

"…не смог… Я обещал… Я так хотел вернуться… …Простите меня… Простите…"

…Грохот, свист пуль, рев мотора…

Это были звуки уже из другого мира. Они доносились из магнитофона, стоявшего на полу у кровати…

…Медина долго, очень долго лежала без движения, не смыкая глаз.

…Простите меня… Простите…

Одет он был в парадную форму, при аксельбантах, орденах и изящной инкрустированной шпаге, предназначенной для церемоний высочайшего ранга, и стоял, преклонив колена перед дамой, сидевшей в кресле с высокой спинкой, украшенной золоченым вензелем. На ней было длинное бархатное платье идеально черного цвета с пристегнутой бледно-розовой брошью. Она молчала, приложив к заплаканному лицу белоснежный кружевной платок.

– Простите меня, сударыня. Будьте милостивы, молю вас! – продолжал молодой лейтенант…

Аншлаг…

…Публика не дышала, взволнованная необыкновенным накалом чувств, живой пульс которых был почти осязаем.

…Содрогнувшись от накатившей на нее волны презрения к себе и к той постылой лжереальности, в которой она помимо воли своей прожила только что несколько мгновений, Медина застонала – тихо, бессильно, отчаянно: ибо мгновения эти содержали в себе насильственные, оскорбительные лоск, гармонию, надежду…

…Наступила темнота.

За окном зажглись огни.

…Лицо ее было искажено горем. Лоб в морщинах. Вокруг глаз – уродливые черные подтеки. Взгляд в "никуда"…

"Он стоял на коленях!.. Боже! Не дай сойти с ума!.. Боже!.. Помоги выжить…"

…Так прошла ночь. Плач проснувшегося ребенка был сперва не слышен – только какое-то смутное ощущение, вызвавшее лишь импульсивное подрагивание кончиков пальцев. На пару мгновений пропали картинки и звуки… И сразу же пронеслось ознобом по коже, вонзилось в уши: скрежет, грохот, вой… Месиво, каша, силуэты в тумане… Особенно раздражал вертолетный винт, назойливо мельтешащий перед глазами…

…Тикали часы с нереально активно бегущими по кругу стрелками… Под звуки ливня, колотившего по крышам и окнам, нехотя пробуждался совершенно опустевший, залитый потоками воды город.

…Материнский инстинкт победил горе. Медина поднялась, одела ребенка, покормила его молча, не глядя на него, может быть, из какого-то неуместного чувства страха.

…Открыла дверь няньке, автоматически передала ей ребенка из рук в руки, прошла к дивану, свалилась на него, села, уставившись в одну точку… Нянька хотела что-то спросить, но поняв, что произошло, затряслась в рыданиях…

…Над заброшенным Холмом, где не так давно гремели звуки неравного боя, кружили птицы, внимательно разглядывая все, что там оставалось: но обнаружить что-либо, кроме обломков подбитого вертолета, им едва ли удалось бы.

…Потом пошел снег… Все вокруг стало белым и нежным. Наступила нереальная тишина… Беззвучно, деловито шныряла в лесной чаще лисица, оставляя тёмные следы на мягком белоснежном "ковре".

Мальчуган лет двенадцати, деревенский пастушок, в сопровождении лохматого пса, стараясь оставаться невидимым для людей, могущих оказаться опасными врагами, осторожно двигался меж деревьев. Его привлекала вершина Холма, где недавно грохотал бой. Он остановился, щурясь от яркого солнца и сверкающей белизны снега, приложил козырьком ко лбу ладонь и, не мигая, смотрел вдаль: вперед – в пространство и время…

…Счистив снег с портрета над могилой, Медина положила на нее скромный букет с траурной ленточкой и отошла к людям, что стояли поодаль – офицер, пара друзей, кто-то из родственников. Молла читал молитву. Вокруг могилы мужа были такие же, воинские…

…А потом снег стал падать хлопьями.

…Медина сидела перед зеркалом с ножницами в руке. То ли свет так падал, то ли наступила пора седины, но волосы ее стали подстать зиме.

"Хырч… хырч…", и локоны ее медленно опускались под ноги, и обнажилась тонкая, длинная шея, и лицо странно вытянулось. Взгляд был строгим, губы шевелились, повторяя какие-то слова. Время от времени Медина, заглядывая в листы, разложенные перед ней на трюмо, снова вскидывала взгляд, повторяя, заучивая прочитанное:

– Профессор, на ваше имя поступила экстренная корреспонденция из Гонолулу, Аддис-Абебы, Рейкьявика и Махачкалы…

…Медина надела пальто, обулась, достала из сумки портмоне, открыла его, посмотрела пару секунд на фотографию мужа. Извлекла ее из прозрачного отделения, посмотрела еще – на этот раз дольше. Глаза ее наполнились влагой, губы задрожали. Она резко перевернула фото и вставила его на прежнее место, на этот раз – тыльной стороной, преодолев тем самым начавшийся было очередной приступ отчаяния…

Сомкнув глаза, она постояла без движения пару секунд, потом отворила дверь и вышла из своего дома.

На лестничной площадке к ней бросилась соседка, как будто поджидавшая ее там и готовая к общению:

– Какое горе! Господи, помилуй нас… Мы потрясены, буквально потрясены. Мы собирались с мужем зайти… Мы хотим помочь вам…

– Спасибо, я тронута… не надо беспокоиться… Спасибо…

– Да, ваш брат приходил, – оживилась соседка. – Мы его к вам и не пустили. Сами решили его проблемы, так сказать…

Она это говорила многозначительно, с нажимом. Медина нахмурилась, опустила глаза.

– Вам разве сейчас до него?.. – продолжила соседка. – Мы обязательно зайдем… И потом, надо же, наконец, решить наши общие… вопросы…

Медина вскинула взгляд на соседку, но промолчала…

* * *

Шел снег, и Медина среди людского уличного потока была лишь частью колеблющегося, по-своему гармоничного и столь же безликого туманного месива. Подобно бревнам, сплавляемым по реке, по мостовой медленно и индеферентно двигалась вереница машин, тускло освещая перед собой снежную завесу.

Улица вывела Медину к воротам, хрупкая фигурка ее, как призрак, прошла в какую-то арку, потом лицо ее "вынырнуло" из завихрившихся снежных хлопьев, а потом она словно растворилась в новой толпе, на этот раз безмолвно застывшей в ожидании чего-то. На крыльце стоял солдат с красной повязкой на руке и по очереди, проверяя бумаги, которые ему протягивали пришедшие сюда люди, пропускал одного за другим посетителей внутрь. Здесь были, в основном, старики и женщины.

* * *

…Текли ручьи по улицам старой части Города… На деревьях вздрагивали от дуновений воздуха веточки с набухающими почками… Большие и малые птицы перелетали, порхали и скакали, создавая всеобщий галдеж и поднимая настроение людей на улице. Медина с ребенком на руках стояла на балконе и молча, прищуриваясь от солнечного света, смотрела на море. Она проговаривала про себя какой-то текст, изредка заглядывая в листок, зажатый в пальцах…

* * *

… – Ах, дорогой! Ты говорил, что я растолстела?! Хм! Так посмотри вон на ту! Ха-ха-ха!…

Глядя перед собой, Медина считывала что-то глуповатое со "шпаргалки" в микрофон. Рядом сидел взъерошенный юноша, еще двое актеров. Все в наушниках. В большом звукоизоляционном стекле отражался монитор с идущим по нему эпизодом из непритязательной американской комедии… Странно чередовалось настроение Медины: мрачная в паузах она вмиг оживлялась, хихикала, жестикулировала, произнося свой текст. Остальные всего лишь "подыгрывали".

Режиссер, жевавший за пультом резинку, подпрыгнул, сделал знак обоими большими пальцами и беззвучно зааплодировал в знак восхищения.

В коридоре, куда она вышла, направляясь к лифту, ее догнал молодой человек с огромным баулом через плечо.

– Медина-ханым! Можно вас задержать на пару минут?

– Да… Я слушаю…

– Вы прекрасно выглядите… Я хотел передать вам проект… Это мюзикл… Шоу… Почти… По-моему, может вас заинтересовать… Придумано буквально под вас…

– А… Да?.. А кто вы?

Молодой человек смутился:

– Простите… Я Рахман Меликов… мы встречались с вами… Вы меня не помните… А я… помню… И вашу гениальную дипломную…

– Простите, – прервала его Медина, – спасибо за ваше предложение… Но… Было очевидно, что Рахман ожидал восторженной или хотя бы заинтересованной реакции и был обескуражен, натолкнувшись на равнодушие Медины. Вспомнив что-то, он поспешно перестроился:

– Да, примите соболезнования… Я… э-э-… не учел, простите…

– Спасибо… Это… Что поделаешь…

Медина молча кивнула, продолжила путь, по дороге взглянув на часы.

– Я хотел бы позвонить вам… Можно узнать номер?..

Медина остановилась:

– Знаете, я… наверное, сейчас не совсем в форме… Простите… Может, позднее… Спасибо вам… Извините…

* * *

…Села в тронувшуюся уже было маршрутку.

…Успела впорхнуть в вагон метро.

…И в кабину лифта забежала последней.

В репетиционную комнату она вошла запыхавшаяся, когда все уже сидели за столом. Шла читка пьесы. Прервались. Посмотрели на Медину подчёркнуто осуждающе, раздражённо. Она неуклюже присела на кривой и скрипучий стул, уронила с шумом сумку, долго доставала листы со своим текстом, добавив шороха и к тому же развеселив кого-то из молодежи. Что-то тихо пробормотала про транспорт и пробки на дорогах, обращаясь к сидящей рядом актрисе, но та не среагировала.

"Хозяйка" строго взглянула на хихикнувшего юношу, громко, демонстративно кашлянула, вздохнула, бросила с шумом на стол ручку. ("Хозяйкой" здесь называли титулованную, властную, авторитетную театральную "примадонну", которая отличалась от окружающих, помимо всего, царственной "оболочкой": на ней был вишневый бархатный наряд с аппликациями, а на голове не менее впечатляющий золотистый тюрбан). Безобидный, по сути, инцидент с опозданием Медины был, однако, достаточно продуктивно использован для типичной театральной интриги, склоки, дающей сладостную возможность кому-то, "взобравшись наверх", потоптать и унизить "попавших под ноги".

– Э-то-не-вы-но-си-мо!!! – равномерно повышая громкость звука и тональность, музыкально исполнила "Хозяйка". – Кому смешно? А? Кому весело?.. Все те же Образы!.. Что?! Регулярно!.. Попирается!.. Театральная этика!.. Классно, не так ли?!. Мышиная жизнь!.. Раздать всем часы!.. Понимаешь… Лучше в массовке – без текста.

"Хозяйка" встала и, вымеряя комнату нарочито утяжеленными шагами, закружила вокруг стола.

Главреж Асланов, демонстративно углубившись в текст пьесы, изображал свою полную непричастность к происходящему. Красотка Зита как бы безучастно любовалась своим маникюром, не умея, однако, скрыть удовольствие от происходящего.

– Что вы вообразили? Хм… О… О театре и о собственной фигуре, так сказать… Хм!.. Боже мой!.. У меня нет слов! Выражений и… предложений! Veni – Vidi – Vici!

"Хозяйка" развела руками, выразительно сверкнув глазами в сторону Медины.

– Так! Примите извинения! – воспользовавшись непродолжительной паузой, Медина встала, обращаясь сразу ко всем собравшимся. – Я искренне огорчена тем, что из-за моего опоздания пострадала… наша работа. Примите извинения…

Асланов замотал головой, оторвавшись от пьесы, брезгливо поморщился.

– Культурные слова?! Накручиваете?! Этого мало! – не успокаивалась "Хозяйка". – У всех проблемы! У всех кто-то умер!.. Скорбили…У всех!.. Талант – нет, не у всех… Ладно, закруглили… – И снова, взорвавшись, подняла руку: – А добреньких, культурненьких, мало не видели! Вот! Много видели!

Накинув на уши свои "элегантные" очки, "Хозяйка" сходу, без объявления, возобновила читку пьесы:

– … А где он запрятал мои бусы? Пусик! Пусик! Я не пойду никуда, пока ты не вернешь мне мои розовые бусы!.. Профессор, вызовите такси…

Все собравшиеся, как по команде, устремили свои взоры на текст, лежавший перед ними…

* * *

…Лифт не работал.

Медина нажала кнопку: раз… два… Вздохнула и стала подниматься по лестнице. В обеих руках ее были сумки с покупками, и потому идти было тяжеловато. По мере ее подъема сверху стал доноситься все более отчетливо голос, декламирующий нараспев какие-то лирические стихи. Медина взглянула вверх, резко выдохнула воздух, помотала головой, стала подниматься быстрее.

На своем этаже она увидела сидящего на каких-то пыльных коробках обросшего щетиной лохматого человека в очках. Это был Сабир, ее брат. Одет он был в очень старомодную, но явно когда-то давно считавшуюся стильной одежду, потертую и выцветшую. Вставая навстречу Медине, он закачался, пробурчал "Пардон!" и улыбнулся, обнажая беззубый рот. Сабир достал из кармана полуувядшую розу и протянул ее Медине:

– Вот… Краденая, конечно, но от души…

Медина розу не взяла. Сабир стоял с улыбкой на лице и протянутой розой, равномерно покачиваясь вперед и назад. Улыбка медленно сползла с его лица, уступив место плаксивой гримасе. Из его глаз брызнули слезы:

– Прости… прости, Мединочка… Я не могу пойти на кладбище – я боюсь туда ходить… Там молла читает молитву, а я ведь… Я ведь всегда пьян… Мне стыдно… Стыдно… Я ведь еще не совсем… потерял совесть…

– Почему ты сидел здесь? Ведь в доме няня с ребенком… Пошли, пошли…

– Нет-нет-нет-нет-нет!!! – Сабир захлопал себя по щекам, по лбу: – Нет! Я не могу… осквернять твой дом. В таком виде… Знаешь, сколько времени я не купался?.. И не надо, чтобы твой сын… знал… меня… Вообще, видел… Слушай, прости меня, прости… Мне немного денег … как всегда… Совсем немного…

– Пошли в дом…

– Нет-нет-нет…

Медина вздохнула, положила покупки на пол, открыла сумочку, достала деньги:

– Вот все, что у меня есть. Бери, сколько надо… – сказала она холодно и обреченно…

Лицо Сабира сморщилось, глаза наполнились слезами. Не поднимая взгляда, он осторожно, двумя пальцами, словно стараясь соблюсти максимальный этикет, взял поочерёдно несколько купюр.

– Вот… Мне нужно вообще-то больше, но… Да, еще вот это… – Сабир достал еще купюру, – ты отдай, пожалуйста, этим… – он кивнул в сторону соседской двери, – я у них занимал однажды… Спасибо им, однако, поверь старому бродяге: они… не очень!.. Опасные они люди…

* * *

…Одна, в большом репетиционном зале с зеркальными стенами, Медина кружилась под звуки музыки, вернее, некоего музыкального ритмического "скелета", раздававшиеся из магнитофона, стоящего в углу. Перебор вариантов, корректировка собственной работы… Остановка… Вытереть полотенцем лоб и шею… Продолжить поиски… Остановиться у зеркала, найти настроение при помощи мимики, пластики руки, кисти, пальцев… Отмотать музыку назад… Отойти к окну…

А на улице – каша из машин и пешеходов…

…А потом Медина под ту же музыку, но уже с некоторым развитием, репетировала разработанные ею в одиночестве танцевальные элементы с группой детей, одетых в строгие репетиционные костюмы… Репетировала вдохновенно, увлеченно… …На перроне станции метро было людно… Вагоны поезда проходили, набирая скорость… Медина, устроившись в углу переполненного вагона, зазубривала какой-то явно комический текст. Двое парней, обративших внимание на ее более чем необычную мимику, в ужасе переглянулись. Перехватив их взгляды, Медина отвернулась к окну, помрачнела. Почти с отвращением взглянула на свое отражение…

* * *

На галерее официального учреждения тоже стояли и двигались в разных направлениях люди. Медина была среди них…

…Офицер прочел бумаги, лежавшие перед ним. Взглянул на Медину, снова на бумаги:

– Я понимаю все прекрасно, – сказал офицер. – Вы же знаете, я занимаюсь вашим вопросом э… вот уже сколько времени… Поверьте мне… правда… очень неприятно выглядеть бюрократом… Да упокоит Всевышний душу вашего…

Медина заморгала в страхе, пытливо глядя на офицера. Пауза оказалась, однако, очень недолгой.

– Простите, – поспешил исправиться офицер. – Э… вашего супруга… Он был герой…

Медина порывисто встала из-за стола, кивнула офицеру в знак вежливого прощания. Как бы защищаясь, офицер многозначительно хлопнул рукой по лежавшим перед ним на столе бумагам:

– К сожалению, от строгости законов никуда не убежишь… Слушайте! – оживился вдруг офицер. – Вы министру писали?

– Нет, – отвечала Медина. – Но если речь идет о строгости законов, то первым их должен соблюдать министр… Знаете, есть громадное количество людей – и военных, и штатских, которые могут подтвердить… Господи! Мне так стыдно, так стыдно, мне так тяжело, что я должна доказывать… Требовать признать то, что касается только меня и моего мужа… Да, мой муж и отец моего ребенка погиб… Нет!..Все это не то… Простите!..

Медина отвернулась, направилась к двери. Офицер встал вслед за ней:

– Давайте что-то придумаем… Простите… Я понимаю, как это важно для вас… Это льготы… И для ребенка…

Медина была уже за дверью.

* * *

Транспорт на улице не двигался. Водители, приподнявшись на подножках, пытались разглядеть что-то впереди, нервозно жестикулировали и переговаривались. Пешеходы зигзагами пробирались между машин.

…По приморскому бульвару горделиво, неспеша катились фаэтоны с самодовольными и безразличными к окружающему миру пассажирами.

…Вдоль берега мчался, подскакивая на волнах, быстроходный катер…

* * *

За большим служебным столом в офисе адвокатской конторы сидел, покручиваясь вправо и влево в своем очень удобном кресле, стильно одетый и аккуратно подстриженный юрист. В руке он теребил, перекатывал китайские шарики, издававшие нежный звон. Медина сидела перед ним за приставным столиком, а напротив расположился еще один элегантный человек, который ее достаточно корректно, но откровенно разглядывал со светской сдержанной улыбкой на лице.

– Я хотела бы изложить… – начала было Медина, но хозяин кабинета остановил ее вежливым, но несколько – самую малость – фамильярным жестом:

– Прошу прощения, это вы успеете… Кофе, чай?

– Спасибо, не хочу.

– Тогда кофе… – Он нажал на кнопку селектора. – Элла, пожалуйста, самый лучший кофе… Знаете, Медина-ханым, не каждый день к нам заглядывают такие уважаемые и… очаровательные посетители. Так позвольте нам как-то выразить наше э-э… ликование… Да! Недавно я видел вас в программе… этой, как ее, ну, Риад, подскажи… Риад, его товарищ, сидевший напротив Медины, прищурившись, пытался что-то вспомнить. Медина молчала, не желая помочь высказаться о себе в лестной форме.

– Спасибо… Я бы хотела, если можно… – начала было Медина, но тот снова ее прервал:

– Да! Эта… ну… Господи! Да!.. Диалог о жанрах и стилях. Так примерно… Так вы там, ну, просто гениально показали пантомиму и, позвольте поздравить, очень толково оспорили одного профессора, театроведа… Я просто не могу забыть… Такая элегантная, яркая! Звезда жанра и – "Бац!" этого академика по башке! Все наши просто влюбились! Помнишь, да, Риад? – адвокат встал и попытался изобразить, как это было на экране телевизора: – Он сидел вначале в середине, вот тут… С указкой. И какие-то макеты показывал, а она… простите… Медина-ханым была с краю. Ха! А потом вот так это все развернулось, и ее… Простите… Вас только и стал режиссер показывать. В общем, браво!.. – адвокат с задумчивой улыбкой поглядел на Медину и добавил как бы про себя: – Потрясающая…

– Я не хотела бы отнимать у вас время. Суть моего вопроса… – опять начала Медина.

– Извините, Медина-ханым, я подробно просмотрел ваши бумаги и все очень ясно представляю. Все зависит в вашем деле, как, собственно, и во всяком, от трактовки, понимаете? Это, как говорится, наша забота, но у вас мало свидетельского материала – соседи, родственники, коллеги…

– Я бы как раз… Это в моем случае неприемлемо…

– Почему?.. – Адвокат мгновенно сообразил и, не дав паузе затянуться, продолжил: – Понимаю. И полностью одобряю… Тайна частной информации… Знаете, у вас очень нетипичный случай какой-то… Правда, Риад? Такая актриса, звезда… – Адвокат сделал выразительный поясняющий жест в воздухе. – И офицер… герой, погибший на войне… Нетипично… Несовременно, понимаете, не богемно, что ли…

Медина испытующе смотрела на адвоката, готовая встать и выйти из кабинета, и он, почувствовав это, поспешил исправиться:

– Я имею в виду, в их глазах. Они, знаете, инерционные люди, бюрократы… солдафоны… штабные крысы… В некоторых случаях небескорыстные… Они привыкли видеть таких… талантливых девушек, как вы, рядом с олигархами…

Медина встала.

– Спасибо. Мне пора, – сухо бросила она и направилась к выходу…

…Она поднималась по извилистой улочке в безлюдной части города, направляясь к стоящей на возвышении небольшой старинной мечети.

Во дворике мечети молла возился с растениями – разрыхлял землю, удалял пробивающиеся ростки сорняков. При этом он напевал себе под нос какую-то песенку, иногда переходя почему-то на шепот, хотя никого рядом не было, кроме нахохлившихся на пробуждающихся к жизни ветках тутовника воробьев. Вязаная шапка на голове и выцветший форменный китель. Молла выглядел странно…

Скрипнула калитка, и во двор заглянула Медина.

– Простите, сестра… – засуетился молла. – Я сейчас…

Он отряхнул руки, указал Медине, куда надо идти, и заторопился в подсобку, где висела его верхняя, "представительская" одежда…

Молла сильно прихрамывал, и лицо его было испещрено глубокими шрамами, делавшими его красивую от природы внешность несколько устрашающей…

…Они сидели в аккуратно, но небогато обставленном просторном помещении с высоким потолком, где гулким, но "нежным" эхом отзывались все звуки – шаги, речь, дребезжание оконных стекол…

– Я вас помню… – сказал молла. – Как поживаете?.. Как ваш супруг?..

И осекся, увидев появившееся и мгновенно закрепившееся на лице Медины выражение какого-то бесконечного одиночества и беспомощности. Да и черный платок, накинутый ею на голову, означал явно не только ее почтительное отношение к этому месту. Молла, к тому же, был, видимо, чувствительным человеком вообще. Это становилось ясно по тому, как он смотрел: какая-то особая сила пробивалась из-под его слегка нахмуренных бровей. Уже не сомневаясь в уместности своих слов, он сказал:

– Да упокоит Всевышний душу его…

Молла налил Медине чай, пододвинул к ней сахарницу, лимон… Вежливым жестом как бы пригласил ее к чаепитию.

– Я прочту молитву… Я помню, он был офицер… – Молла помолчал, покивал головой, наверное, вспоминая детали. Потом продолжил: – Он… погиб… там?..

Медина кивнула.

– Да, я вспоминаю его… – продолжал молла. – Жаль… Вы не взяли свои брачные бумаги, торопились, сказали, зайдете потом… Помню, он должен был возвращаться туда… На фронт… Спешил очень… Вы хотите взять свои документы о регистрации?..

Медина снова кивнула. Молла наклонил голову в задумчивости, потом встал и, уже проходя к шкафу, где хранились документы, сказал:

– Я понимаю… Требуется подтверждение официальности вашего… простите, брака… А гражданского оформления нет… И есть ребенок?

Медина опять молча кивнула. В глазах ее были слезы, но она смотрела на моллу с благодарностью и надеждой.

– Вы думаете, бумаги из мечети могут быть заменой? – спросил молла. – Дай Бог… Отнесите их, попробуйте… Да… Это все несправедливо… – Молла помолчал, потом, усмехнувшись, продолжал: – А ты, наверное, ищешь справедливость, да?.. Или ждешь ее чудесного проявления?.. Не теряй времени, сестра… Я не хотел бы быть назойливым и с умным видом цитировать известные слова пророков и мудрецов, выдавая себя за грамотея, но, воистину, тот возрадуется, кто живет по справедливости! А не ждет ее от других!

Он передал ей свернутый трубочкой документ с тесемкой и печатью, помолчал, потом вдруг улыбнулся и перешел почему-то на шепот:

– Между нами говоря, это моя собственная фраза. Ниоткуда я ее не вычитал! Понравилась?

Молла добродушно и дружелюбно подмигнул Медине. Она, принимая его теплый и корректный юмор, улыбнулась в ответ…Он вдруг посерьезнел и зашептал еще тише:

– Никому не говори, сестра, а то меня отовсюду выгонят, но справедливости нет во-об-ще! Я лично ее не видел… Но тоже искал одно время… Ты понимаешь, справедливость невозможно найти, поскольку их много, этих "Справедливостей"! У каждого – своя! И все разные…

* * *

…Ребенок плакал над развалившейся пирамидой из кубиков, а Медина пыталась успокоить его, разыгрывая нехитрую сценку с участием единственного персонажа – лохматого безухого медвежонка…

Малыш успокоился, заверещал, всхлипнул и… улыбнулся.

Заголосил чайник на кухне…

По телевизору торжественно объявили о начале нового шоу…

За окном послышались шум и крики: молодежь спешила куда-то с развевающимися флагами в руках…

Над высокими домами пронесся вертолет, разбрасывающий пестрые бумаги, рекламные плакаты…

* * *

– Вот! Это подлинник... Это – копия. Больше у меня нет ни одной справки для подтверждения того… что… так сказать… требуется…

Медина положила на стол бумаги, полученные в мечети, и продолжила:

– …Этого нет, потому что он спешил на фронт и не мог ждать… И никто не знал, чем все кончится… Он был не на прогулке, а на войне…

Офицер, занимавшийся документами, развел руками, пожал плечами, вздохнул несколько демонстративно…

* * *

…На сцене театра проходила генеральная репетиция.

"Хозяйка" в пышном платье и меховой горжетке восседала на возвышении с испанским веером в руке. Над ее головой под торжественную музыку вставало "солнце", и сцена заливалась светом. Из-за кулис появилась восторженная массовка с букетами, разноцветными лентами и надувными шарами.

В зале сидел главреж Асланов и еще несколько человек. Асланов блаженно улыбался, довольный эпическим подъемом и красочностью происходившего на сцене. Из массовки, не без труда пробившись среди толпы на передний план и теряя по дороге детали своего сценического костюма, выступала Медина, олицетворявшая некий "глас народа", его, так сказать, "прогрессивную прослойку". При этом она достаточно суетливо подбирала по мере своего прохода какие-то части одежды, что спадали с нее, тем самым снижая пафос сцены. Статисты хихикали, Асланов раздраженно развёл руками, встал, снова плюхнулся в кресло… Музыка притихла… Медина начала свой монолог:

– Здесь, перед народом, перед всеми, кто ждет немедленного исполнения ваших обещаний уже не первый год, мы требуем, чтобы…

Взвизгнула фонограмма в динамиках, заглушив голоса.

Асланов, слушавший Медину с нескрываемым раздражением, прошептал что-то явно непечатное. Наступила снова тишина, и Медина продолжила свой монолог, стараясь при этом не дать окончательно развалиться своей одежде. Зита, находившаяся позади нее в толпе, планомерно стягивала, накручивая на руку, тесемки, поддерживающие костюм Медины, стараясь делать это незаметно. Стоявший рядом с Зитой молодой актер усмехнулся, заметив ее действия, и Зита подмигнула ему: позаговорщицки, доверительно.

Медина не успела закончить монолог, поскольку, резко оборвав его эффектную концовку, вступила фонограмма, и началось круговое движение толпы в сопровождении хора.

Асланов, бормоча что-то себе под нос, бессмысленно перелистывал текст. Массовка дружно веселилась.

"Хозяйка" на своем троне нервозно замахала веером, сделала знаки Асланову, тот что-то выкрикнул, задергался…

Медина поспешила раствориться в массовке. Костюм ее еле держался, лишенный каких-то важных деталей, которые она нашла в углу на сваленных декорациях.

За кулисами, расталкивая ассистентов и снующих с костюмами и деталями оформления рабочих, "Хозяйка" пробивалась по направлению к своей гримерной.

– Театр убивает слабых! – выкрикивала она. – Он их ненавидит! Люто ненавидит! Не каждый способен выжить! Чистка идет, понятно! У-ух!!! Сила нужна!.. Мифы, сказки о каких-то там… когда-то там…талантах…Фу!.. Не проходят!.. Силы нет? До свидания!.. – проходя мимо Медины, "Хозяйка" повторила, подняв над головой кулак и задержавшись на мгновение: – У-ух, сила! Манная каша умирает! – потом она прошла вперед, демонстративно обернулась и закончила, ударив себя в грудь. – Театр – киллер! Меня тоже хотел убить! Но у меня бронежилет!

Эффектный выкрик насчет "бронежилета" был подпорчен аплодисментами Медины:

– Браво! Прекрасный военно-спортивный инструктаж! Прекрасная школа! Браво! Бои без правил… без чести, без…

"Хозяйка" внезапно обернувшись, вышла на свет из темноты и набросилась на Медину:

– Ты! Наглая! Да сожри ты свой закаканный юмор! Юмором?! На меня?! Бездарь! Всех уже довела! Вот как довела! Откуда она приползла?!. В наш театр?! Это…ничтожество?!.

Медина оторопело молчала. Не было в ней страха и даже ненависти. Только брезгливость и сожаление.

Это еще больше взбесило "Хозяйку". Не найдя ничего лучшего, она просто замахала кулаком перед носом Медины:

– Знаешь, что я сделаю?! Не знаешь?!. Ты сорвала нам репетицию! И еще выступаешь?!. Тварь!.. И что ты за насекомое существо, чтоб на меня …выпукливаться?!.

Медина молча смотрела на "Хозяйку". Вытесняя презрение и брезгливость, на лице её вдруг появились какие-то едва заметные, совершенно неуместные, недопустимые, сумасшедшие чёрточки любопытства… И сочувствия, может быть…

…Медина шла по безлюдному коридору, направляясь в его конец, где на большой дубовой двери едва заметно поблескивала бронзовая табличка, а по бокам располагались две одинаковые бутафорные пальмы. Одна из дверей по ходу Медины была приоткрыта, и из нее раздался голос:

– Привет! Постой, минуточку…

Вылетев из двери, Медину обняла молодая женщина, обвешанная телефонами, очками и пластиковыми табличками:

– Как ты? Воюешь, слышала…

Медина усмехнулась:

– Понимаю… Новая тема для любителей острых ощущений… Чепуха, не бери в голову…

– Ну, держись… Тут тебя искали… Я записала… Просили позвонить: раз, два… В общем, много… У тебя сотовый все время отключен…Вот, бери…

Рая протянула Медине несколько листков с именами.

– Спасибо, Рая… Я пошла… У тебя все хорошо?

Рая кивнула:

– Слава Богу… Да, еще тут тебя Фуад спрашивал: звонил, потом заходил, тебя искал…Ну, этот..бывший музредактор…

Медина нахмурилась, вспоминая что-то, вздохнула, пожимая плечами.

– Он такой респектабельный, – добавила Рая, улыбаясь. – Да ладно тебе…

Медина кивнула рассеянно, пыталась продолжить путь, но Рая снова ее остановила:

– Слушай. Медина… Что ты потеряла в этом зверинце, а? Ведь океан работы кругом… Океан! Выбирай на вкус… Ну, вот реклама тебя ищет… Ты везде свою копейку заработаешь… А здесь… Не дадут тебе они покоя… Здесь – так уж повелось. Такой нам… ну… номер выпал: правдоискателям, вроде тебя, здесь не место…

Медина улыбнулась в ответ и, подняв к потолку указательный палец, высокопарно процитировала:

– Воистину, тот возрадуется, кто живет по справедливости! А не ждет ее от других!.. Это не я придумала. Это… О-о!.. Вот так… – Медина многозначительно покивала головой, выразительно поджав губы, а потом вдруг рассмеялась: – А теперь пойдем искать справедливость…

Помахала рукой Рае. Та с улыбкой смотрела ей вслед. Медина прошла несколько шагов, остановилась и неожиданно, крутанувшись на месте, сделала экстравагантное комичное "па" из какого-то танцевального номера. Улыбнулась Рае. Потом, посерьезнев, сказала:

– Не все же звери. Есть, например, неплохие люди, вроде тебя. Как я могу их бросить? А?.. И ещё, знаешь, я боюсь в машину превратиться… – Помолчав, она добавила уже с некоторой горечью: – Знаешь, Рая, кроме всего прочего, я ведь люблю свою работу…И кое-что умею…

…Медина открыла дверь приемной, вошла в нее. Никого не обнаружив, подошла к двери с табличкой: "Асланов". Приоткрыла ее, заглянула внутрь: там было пусто и тихо – только какие-то шорохи. Медина кашлянула. И мгновенно в просветах между пальмами, где стоял диван, возникло оживленное движение: мелькнули торс Асланова, потом его разрумянившееся лицо и, наконец, дамские ноги в черных колготках. Раздался звон упавшего бокала.

– Я ре-пе-ти-рую! – проревел Асланов. – А вы дверь выламываете!

Медина, ни на секунду не задерживаясь, вышла из кабинета, резко захлопнув за собой дверь, и быстро направилась к выходу в коридор. Там она остановилась, опершись затылком о дверь, вздохнула, брезгливо поморщилась, снова вздохнула. Вернувшись в приемную, вынула из сумки лист бумаги, положила на стол секретарше…

…Медина торопливо спускалась по лестнице…

…Асланов "приводил себя в порядок" и ворчливо бубнил, обращаясь к молодой актрисе, сидевшей на диване:

– Я же сто раз говорил: вошла – запри дверь… Золотое правило… Кругом ведь столько недоброжелателей, интриганов…

* * *

…Медина взяла ребенка у няни, ожидавшей ее у своего подъезда…

…Прорвалась сквозь поток бесцеремонно пробивающихся в пробке машин…

…Влившись в колышущуюся толпу, вошла в метро…

…вышла из лифта на своем этаже…

…Поднялась, стала открывать дверь…

Соседка, в очередной раз поджидавшая ее у себя за дверью, вышла на площадку и бросилась с ней обниматься.

– Это вам, – соседка сунула Медине под мышку коробку конфет. – А это вашему чудесному малышу. Тю-тю-тю!.. Ты моя прелесть…

Игрушку ребенок взял и тут же уронил. Соседка, подбирая ее, спешила договориться с Мединой о встрече:

– Когда мы сможем зайти к вам?

– Спасибо… – рассеянно среагировала Медина, стараясь открыть второй замок, который не очень-то поддавался. – А… Да… Вы насчет этого… Так я же вам говорила… К тому же я так в последнее время занята, просто адски…

– Нам надо поговорить… Наконец всерьез и окончательно.

Медина непонимающе вскинула взгляд на соседку.

– Да, – продолжала та, – мы хотели бы… Впрочем, муж все вам расскажет. Вы только назначьте время…

– Пожалуйста, но мне ничего не надо, я не заинтересована…

– У нас новые идеи, так сказать… Можно зайти завтра утром?

Медина испытующе взглянула на соседку, пожала плечами:

– Ну… хорошо… Заходите…

…Ребенок возился на ковре с игрушками. Медина говорила по телефону, держа перед глазами листки, взятые у Раи:

– Я Медина. Меня просили позво… Да… А, да, я знаю… А когда?.. Ладно, я подумаю… Сколько?.. Нет, не мало, конечно… Просто я не планировала… в этом направлении… Хорошо, звоните…

Набрала новый номер:

– Добрый вечер. Я Медина. Меня про… А, это вы…

И снова:

– …Меня просили поз…

– …Да, можете звонить по тому же но…

– Я Медина…

…Ребенок спал, свернувшись калачиком и обняв своего медвежонка…

В открытое окно залетал ветерок, приводя в трепет занавески и вращая висящую на люстре картонную птицу.

С улицы доносились сонные гудки машин и частые, суетливые звуки пробивания в пробке: усталый рывок – торможение – рывок…

…Смена огня светофора – заколыхался тупой и беспомощный поток автомобилей: впереди – "свобода"…

– Я Медина…

Она стояла перед зеркалом:

– …Я Медина (строго).

– …Я Медина (добродушно).

– …Я Медина (дурашливо).

– …Я Ме-ди-и-на!!! (устрашающе).

– …Я Медина (плаксиво).

…Еще плаксивее… И еще более плаксиво… И заплакала: задрожали губы, затрясся подбородок… Из глаз хлынули слезы.

…Зажмурилась, закрыла лицо ладонями…И услышала откуда-то издалека барабанную дробь – робкую, нежную…

Перед глазами ярко и красочно возник Холм, покрытый маками. Красный-краснющий-алый. Ветер погнал на него туман, и он исчез в молочной дымке…

* * *

– Мы вам предоставим любую квартиру, которую вы только пожелаете… Лучшую, чем эта. Соглашайтесь… Мы должны купить рояль. Его некуда ставить. У нашей дочери хорошие данные. Вы заходите, послушайте ее и сами убедитесь, – говорила соседка. – Ну, не упрямьтесь… Хороший, теплый, дружеский разговор…

Соседка с мужем уговаривали Медину, сидя у нее за столом и не прикоснувшись к чаю, что стоял перед ними. Медина слушала их, опустив голову.

– Вы понимаете, что это всего лишь эгоизм, – говорил муж. – Знаете, дело даже не в рояле. Нам надо расширяться, у нас большая семья… И есть возможности… Хотите деньги – пожалуйста, обмен – тоже пожалуйста. Подберем что-то совсем недалеко от вашего театра. Соглашайтесь – выиграете. Откажете – ничего хорошего не обещаю.

– Мне нелегко, очень нелегко сделать то, что вы предлагаете… – отвечала Медина, не поднимая глаз, испытывая при этом смущение. – Я стараюсь вас понять, но… Я родилась и выросла здесь… Здесь я стала матерью… Здесь я видела ласку и любовь своих близких… Все, что у меня есть, это мой дом…

Сосед всплеснул руками:

– У вас какие-то пещерные аргументы, клянусь. Поверьте, люди переезжают на другой конец света и ничего, не страдают. Некоторых вынуждают, так сказать, обстоятельства…

Жена поспешила укрепить наступательную "логику":

– Знаете, когда с соседями не уживаешься, жизнь превращается в ад. С соседями надо дружить…

– Вы мне угрожаете? – спросила Медина.

Сосед многозначительно помотал головой, вздохнул, встал из-за стола. Вслед за ним встала и его жена:

– Мы не угрожаем, дорогая, – с нажимом проговорила она. – Мы просто привыкли во всем доходить до конца.

* * *

…На очень перегруженном соединении нескольких улиц царили обычный хаос и гвалт. В центре перекрестка располагался сквер – чудом уцелевший крохотный "островок покоя", в котором также наблюдался перебор: мамаши, няни и дети теснили друг друга в борьбе за место для игры, сидения на скамеечке, рисования на асфальте, езды на роликах, велосипедах, колясках…

…Автомобили и автобусы-маршрутки шли на минимальном расстоянии друг от друга и потому сквер со всех сторон смотрелся будто через движущуюся, колышущуюся сетку. Изредка в просветах между машинами возникала относительная тишина, и тогда на смену гудению и реву транспорта на какие-то мгновения доносились ласкающие ухо звуки: смех, детские голоса, пение, фрагменты музыки и, разумеется, обрывки мобильно-телефонных переговоров. Там и тут мелькали снующие, лениво восседающие, деловито жестикулирующие абоненты различных телефонных компаний. Голоса их, смешиваясь, составляли некий звуковой коктейль, нервозную путаницу слов, междометий и восклицаний, не несших определенной информации.

– Вот, наконец, дозвонился… Жду, как ты и сказала, в сквере… Я тебя увижу… Я ближе к углу…

Это был Фуад – человек лет сорока пяти, крепкого сложения, загорелый, одетый, скорее, по-фермерски, чем в городском стиле.

– Я уже иду… Да, спасибо… Простите, что опоздала… Понятно, это нормально… – отвечала ему Медина, спешившая на встречу в потоке пешеходов.

…Медина отыскала в сквере своего ребенка с няней, бросилась к нему, присела, обняла его. Малыш рассиялся, увидев мать.

Почувствовав на себе взгляд, Медина оглянулась, неторопливо встала и сдержанно улыбнулась Фуаду, который уже стоял за ее спиной.

Няня не без любопытства наблюдала за ними, собирая малыша.

…Надо было о чем-то говорить – молчание слишком затянулось.

– Как дела? – спросила Медина.

– Нормально. "Файн", – усмехнулся Фуад, оценивая некоторую натянутость ситуации.

Медина, окинув взглядом Фуада с ног до головы, вежливо заметила:

– Ваш облик изменился… Интересно… Наверное, вы, как говорится, поменяли род занятий?

– Ничего сверхдраматичного, пожалуй, не случилось… Я продолжаю чуть-чуть сочинять… нечасто, но сижу за инструментом… Книги читаю… Просто… нигде не служу, как это было раньше… Ты говоришь на "вы", чтобы подчеркнуть расстояние, что нас разделяет?

Ребенок позвал Медину, явно подталкиваемый няней.

– Извините, я должна взять ребенка… – проговорила Медина, забирая малыша у няни.

…Они ехали в машине Фуада по перегруженной улице города. Малыш выщипывал шерсть у мохнатого медвежонка, сидя на заднем сидении.

Преодолев очередную помеху, Фуад нашел более или менее свободный ряд, повел машину более спокойно.

– Расстояние между нами всегда было… Это расстояние имеет специальное название – "недоверие"… Общий психологический дефект эпохи… – После некоторой паузы Фуад продолжил: – Ты молчишь… намеренно… Чтобы загнать меня в тупик…

Проехали еще некоторое время молча.

– Ситуация простая, – вдруг оживился Фуад, припарковываясь у тротуара. – В свое время ты меня отвергла по причине отсутствия чувств… Твой муж погиб –– искренне скорблю… был на похоронах, но ты меня не видела… Теперь расстояние между нами – всего лишь сорок один километр. Это очень немного… Вот мой телефон… Я фермер… И я могу стать счастливым фермером… Подумай… Я бываю в театре и вижу… Тебе там не место…

Фуад протянул Медине листок со своим телефоном. Собирался завести машину и ехать дальше, но Медина остановила его:

– Мы здесь сойдем… Спасибо… Я не знаю, смогу ли я позвонить. Но… я вам благодарна… Тебе благодарна…

– Можешь не звонить… Я сам приду.

* * *

…В студийной гримерной, где Медину готовили к фотопробам и последующим съемкам, продюсер в деловито-функциональной манере объяснял условия работы, расхаживая за спиной Медины и абсолютно не глядя на нее. Она же следила за его движениями через зеркало, в то время, как над ней трудились гримеры, и переводила при этом свой взгляд то вправо, то влево.

– …Рекламируем свадебные платья и аксессуары. Различные модели, различные социальные группы, различные ситуации, состояния, лейтмотивы, этно-региональные особенности, позы…

По мере того, как он говорил, Медина от очень заинтересованно-серьезного состояния постепенно переходила к комически-испуганному. При слове "позы" она вздрогнула и заморгала глазами. Гример улыбнулся, оценивая ее юмор.

Продюсер продолжал, не останавливаясь:

– Наиболее авторитетные компании, как-то: "Бутик-А", "Прима", "Эс-ай-клаб", "Космик чаршы" и другие. Два съемочных дня. Плата – пятьсот условных единиц. После грима – пробы. А – утверждение, Б – неутверждение. В случае утверждения – запись. Спасибо. Если есть вопросы, буду счастлив ответить.

– Ваффофоф меп! – не размыкая губ, поскольку гримирование на данной стадии не позволяло это сделать, ответила Медина. При нормальном произношении это означало бы "Вопросов нет!"

…Пока в павильоне устанавливали свет и съемочную аппаратуру, приводили в порядок декорацию, Медина сидела в "предбаннике" с Рахманом Меликовым, который принес очередной сценарий и читал ей куски из него. Медина была одета в подвенечное платье с пышной кружевной юбкой, белые перчатки до локтей, белые колготки и белые туфельки с колокольчиками на носках – эдакая невеста-клоунесса. Щеки ее были ярко накрашены румянами. Брови смыкались на переносице. На правой щеке красовалась черная родинка.

– Знаете, Рахман, мне очень неловко, но я не могу быть внимательной сейчас, в этом наряде и перед этой съемкой.

– У вас потрясающий вид… Им повезло… Простите за шутку, но я им завидую, – улыбнулся Рахман. – Вы позволите мне побыть здесь, с вами?

…Съемка проходила в бешеном темпе, без лишних дублей. Сменялись партнеры, сменялись костюмы, как и обещал продюсер: принцесса, восточная красавица, крестьянка, даже старушка, справляющая золотую свадьбу…

…По окончании съемки все быстро собирали аппаратуру, реквизит и костюмы и куда-то бегом уносили. Разгримировываться Медине пришлось самой. Выйдя из гримерной, она увидела лишь Рахмана, поджидавшего ее.

Она набрала несколько раз номера ассистентов, продюсера, но тщетно.

– Странно, – пожала плечами Медина.

– Что… странно? – спросил Рахман.

– Ничего не сказали… Когда будет следующая съемка… Ничего не понимаю…

– Какая… следующая? – пробормотал Рахман.

– Ну, они же сказали – два дня.

Рахман задумался, смущенно опустил голову. Потом взглянул на Медину и, набравшись смелости, сказал:

– Они тебя надули, Медина… По-моему…

– Что?!

– Они все уехали в аэропорт. У них билеты в Стамбул… И они все сняли. За один день… И ничего не заплатили, да?.. Я э… этого не знал, и ты мне не сказала… прости… Я, дурак, должен был догадаться… Теперь мне понятно, почему они мне сразу не понравились…

– Теперь и мне понятно, – всплеснула руками Медина, – почему ты ко мне с ножом к горлу пристал! Ха-ха! Да потому что ты такое же безмозглое и наивное создание, как и я! Какая прелесть! А я то думаю, чего это он со своим шоу от меня ни на шаг…

Медина расхохоталась, присела на громадный трон, стоявший у стены.

В студии не было никого, кроме них, и они могли свободно смеяться и кричать.

– Я согласна! – выкрикнула, вставая с трона Медина. – Давай свой сценарий, брат! Я буду его читать!.. Пошли…

Они шли по длинному, темному коридору, скорее, туннелю, по направлению к светящемуся выходу, на фоне которого их силуэты странно, дико деформировались, а голоса и шаги отзывались эхом.

– Вы понимаете, коллега, – манерно жестикулируя и подскакивая на ходу, говорила Медина, – мне просто очень любопытно, понимаете, ну, очень-очень интересно, чем же закончится эта моя тупая и невезучая жизнь… Мне совершенно уже неинтересны эти пятьсот долларов, хотя я… хм… не миллионерша, так сказать… Мне просто… Ты… ты… – голос Медины дрогнул. Она остановилась, вся сжалась, фигура ее стала вдруг еще более хрупкой и как бы неустойчивой. – Ты… понимаешь? Как больно, когда одурачивают?.. Когда тают узоры на стекле?..

– Понимаю, – ответил Рахман и осекся.

– Ну объясни мне, скажи, как я должна жить, чтобы не сыпались на меня эти камни. Кем я должна быть, чтобы защитить себя… Ну, скажи!

– Я не знаю… Я не понимаю! Мне кажется, что ты – ангел! Я не знаю никого, кто так же талантлив, как ты! Тебя даже не портит излишне старомодное… целомудрие… За это тебе причитается большая… награда… Наверное, ты ее когда-нибудь получишь… Тьфу… Что за бред!.. Прости… Тебе за все причитается… гигантская награда… Гигантская!.. И я уверен… ты ее дождешься…

Медина помолчала, пытливо, в упор глядя в глаза Рахмана… вздохнула.

– Фантазии… утешительные фантазии юного романтика… Но, все равно, спасибо, – сказала она. – Твоя… э-э… психотерапия, наверное… нам не помешает.

Медина провела ладонью по лицу, как бы вместе с последней слезой смахивая остатки уныния, и постаралась улыбнуться.

Однако даже самый высокий уровень мастерства не способен скрыть под своим сусальным блеском горечь особого сорта. Ту, что поселившись однажды в некоторых глубинах, никогда и никому не уступает своих позиций.

…Медина озвучивала какую-то неуклюжую облезлую утку в мультфильме: крякала, тяжело дышала, неуклюже переплывая бурную реку, верещала над своими беззащитными утятами…

В режиссерской кабине царило ликование. Все сияли, восхищаясь игрой Медины, поздравляли ее, когда она, закончив работу, вышла в микшерскую.

– Зубы не заговаривайте! – остановила режиссера Медина. – Работа сделана – деньги на бочку! Наступили новые времена….

* * *

…Город был освещен ярким летним солнцем… В воздухе стояла громадная всеохватывающая пыльная завеса… С высоты огромных строящихся многоэтажек машины и пешеходы, лениво передвигавшиеся в своем "броуновском" месиве, выглядели крохотными. Звуки города, соединяясь друг с другом, составляли не самую благозвучную мелодию… Доминировали в этом своеобразном "звукозрительном сумбуре" металлический скрежет строительных кранов, оглушительные удары многотонных гигантских гидравлических агрегатов, сварливые голоса регулировщиков движения и прорабов, ведущих перекрестные взаимоисключающие мегафонные переговоры, нагловатые электронные сирены и клаксоны, да перебивающие друг друга песенки от целого скопища непритязательных торговцев музыкальными новинками, сопровождавшие картину нереалистически бурного транспортно-людского потока…

…Вместе с толпой Медина вышла из метро на ярко освещенную фонарями улицу. Встретила няню с малышом, заметно подросшим, научившимся уже ходить…

Взяла ребенка, пошла в парк…

Там под зонтиком кафе покормила его… покатала на аттракционе…

Зазвонил мобильный телефон.

– Да… здравствуй. Да, я около причала… хорошо, жду…

На горизонте, там, где начиналась бухта, странно мигали, передвигаясь, большие и малые огоньки. Доносились звуки невидимых старомодных судов…

…Встретились с Рахманом… Постояли молча… Рахман хотел взять на руки ребенка, Медина не дала…

– …Ты говорила, что прочтешь сценарий, – сказал Рахман. – Вот, возьми… Или я потом дам… Может, посидим в кафе?

Медина испытующе взглянула на Рахмана… Помолчали…

– Сценарий я возьму. Почитаю… Раз сказала, значит, возьму… Знаешь, если у тебя серьезная работа, я не советую меня привлекать: у меня вот здесь пусто. – Медина приложила палец к сердцу. – Полный вакуум… Так, техническую работу или какую-нибудь дурацкую я могу… А серьезную – вряд ли… – Медина помолчала, потом взглянула на Рахмана с тоской и апатией: – И еще вот что, друг мой: если ты решил за мной приударить, то я должна тебе сказать со всей прямотой: я… – тут голос Медины дрогнул, она перевела дыхание и продолжила в сильнейшем волнении: – Я, Рахман, не бесхозная баба!.. Я… вдова офицера!.. Понятно?!..

…Они сидели в парке. Ветер с шумом трепал края зонтика над их головой. Прямо у их ног истошно мяукал кот.

– Знаешь, – продолжала Медина, – я не хочу, чтобы ты запутался в этой истории: не думай, что у меня богатый опыт, но некоторые истины даже мне известны. Вы, мужчины, свои планы строите, не согласовывая их с противоположной стороной, так сказать… Вы романтичны и наивны… Честные люди не должны затягивать друг друга в омут… Тьфу! Куда это меня потянуло?! Стыд какой!..

Рахман все это слушал, опустив голову и боясь взглянуть на Медину. Возникшая пауза могла оказаться особенно тягостной, если бы не промчавшаяся мимо кафе стайка подростков на роликовых коньках.

– Я дура… – пробормотала Медина.

– Ты прекрасна! – с открытой улыбкой тихо сказал Рахман. – И, понятно, ты не дура… Но… насчет моих планов ты ошиблась – я их не строил, они сами возникли, как сказочный сон… Такой симпатичный бред… Я прожил самые счастливые дни своей жизни с этими планами… И сегодня ты их хочешь перечеркнуть… Ну, что ж… Я… даже благодарен… Пора просыпаться…

…Они шли по безлюдной улице мимо освещенных витрин. Рахман держал на руках спящего малыша, которого он нехотя передал Медине, когда они дошли до её подъезда.

– Я готов быть тенью около тебя, – тихо сказал Рахман. – Я готов исчезнуть, если так надо… Я на все готов.

Медина взяла сценарий, торчавший из кармана Рахмановой куртки:

– Спасибо… Ты очень помог мне…

...Медина поднялась на свой этаж со спящим ребенком на руках, достала ключ и отворила дверь. Потянула дверь на себя, и в этот же миг откуда-то сверху на нее посыпался какой-то мусор: скомканные газеты, картофельная шелуха, пластиковые бутылки и картонные коробки. Инстинктивно прикрыв голову ребенка, Медина дождалась, когда странный обвал прекратится и, недолго поразмыслив, подошла к двери соседей и нажала кнопку звонка. Подождала и снова нажала. За дверью послышался шорох, в окуляре "глазка" что-то мелькнуло.

– Я не согласна! – крикнула Медина. – Я остаюсь здесь! Это мой дом, а вы плывите в дальние страны…

Зашла в квартиру, уложила малыша… Села на диван… Дышать стало трудно, но она крепко сжала кулачки… И не расплакалась…

Включила телевизор, поставила на плиту чайник… Принялась мыть посуду.

Звуки, раздававшиеся из телевизора, привлекли ее внимание. Она обернулась и увидела мультфильм про облезлую утку в сопровождении собственного голоса.

– Фу, гадость! – буркнула она и рассмеялась…

* * *

...Закончился спектакль. На сцену направили полный свет. Артисты выходили на поклоны согласно поставленной схеме, но при этом суетливо расталкивая друг друга. "Хозяйка" была в центре внимания... Медина, постепенно оттесненная, оказалась на заднем плане. Помешкав, ушла за кулисы. Передний план сиял ослепительными улыбками...

– Я не понял, – проговорил Асланов, пробежав глазами бумагу. – Это здесь вот уже сколько времени лежит. А передали мне только вчера. Это что, шутка?

– Нет, конечно, – отвечала Медина, сидевшая перед ним в его кабинете. – Я переутомилась. Это раз. Два – у меня есть некоторые, так сказать, частные проблемы... Третье: мой уход в кратковременный отпуск... – я там пишу, кстати: "на свое содержание" – не наносит ущерба театру, поскольку занята я в ролях на уровне между массовкой и "Кушать подано". Так что... вот... Кроме того, меня тут ...на фестиваль приглашают... Съемки у меня скоро...

– Вот-вот! – Асланов встал и заходил по кабинету. – Так и скажи! Не родной тебе наш театр! Чужая ты здесь... Случайный ты здесь человек. Вот что я тебе скажу. Дешевую славу полюбила... Фестиваль… Понимаешь...

– Да нет никакого фестиваля!.. Я это так… нафантазировала, – усмехнулась с горечью Медина. – Дело в другом: я не могу понять, меня как будто все время в чем-то обвиняют... И вы прекрасно знаете, что...

Асланов продолжал, как бы поглощенный своими нерадостными мыслями:

– ...Да-а ...Равнодушная ты... Ай, как это плохо, дорогие мои коллеги!.. Безразличная ты к делам нашим семейным...

Асланов ходил по кабинету, явно переигрывая состояние оскорблённости моральным ударом, нанесенным ему Мединой, к тому же, очевидно, наслаждаясь "произведенным эффектом".

– Что вы делаете? – не без досады и даже несколько брезгливо спросила Медина. – Ведь вы режиссер. А разыгрываете какую-то несуразную и фальшивую сцену! Ну, прошу вас, перестаньте...

– Это ты перестань!!! – взвизгнул Асланов, перебивая Медину. – Ты всех уже достала своими призывами. Ханжа! Святоша! Здесь не школа похоронных ритуалов!.. Здесь театр! Кровь кипит, понятно?! Я тебе, как говорится... э-э... не по сердцу пришелся, так пожалуйста... Я... не в обиде! Забыли, списали! Не думай, не трагедия... А где?.. А что?.. Кто?..

Асланов скорчил рожу, передразнивая невпопад Медину:

– Сю-сю-сю, понимаешь! Врезала тебе "Хозяйка", и правильно сделала! Не нравится, да? Ты предпочитаешь цензурные выражения, да?! Так будь любезна – веди себя соответствующим образом. Из-за тебя спектакль еле-еле до ума довели!

– Побойтесь Бога! – не вытерпела Медина, слушавшая Асланова в ужасе и с отвращением. – Вы же знаете...

– При чем здесь Бог?! – снова взвизгнул Асланов. – Чуть что – Бог!.. Я… Это… я… не в том смысле... А вообще,.. я, может, атеист!.. Имею право!..

Асланов осекся, понимая, что зашел в тупик, а потом снова оживился:

– Я не обязан перед тобой отчитываться!..Не обязан!..

Медина некоторое время, нахмурившись, строго смотрела на стоявшего перед ней в полной растерянности Асланова, а потом направилась к выходу из кабинета. Вслед ей снова понеслось аслановское:

– Ты опасна!.. Демагогия, шантаж!.. "Хозяйка" права! Доброе отношение до тебя не доходит!..

Медина вышла из приемной в коридор, а вслед ей доносился голос Асланова:

– Заявление рассмотрим! Как положено! Не беспокойся...

* * *

...В потоке машин, медленно пробивающихся к перекрестку, были неповоротливые, пыльные "маршрутки".

В одной из них, глядя в задумчивости в запыленное окно, сидела Медина. За окном мелкими рывками передвигались пешеходы, шикарные джипы, помятые такси и снующие между ними мотоциклы... Среди всей этой живописной каши безнадежно и робко гудел сиреной какой-то медицинский экипаж.

...Мальчишки протирали стекла абсолютно чистых "Лексусов", пользуясь рассеянностью их грозных владельцев.

...Разносчики газет зорко наблюдали за лицами водителей, пассажиров и клиентов из толпы, ловко лавируя в потоке.

...Попрошайки профессионально кривили свои смуглые физиономии, бормоча еле слышно лицемерные заклинания.

...А продавцы цветов улыбались широко, лучезарно, в полном соответствии с красотой и свежестью своего товара.

..."Какофония" центра в какой-то миг резко прервалась, уступив место блаженной тишине безлюдной возвышенной части города. Медина неторопливо поднималась в гору, направляясь к воротам мечети.

Войдя во двор, она осмотрелась и не увидела никого, кто бы встречал посетителей. Журчала вода, текущая из шланга по грядке с цветущими розовыми кустами. На солнышке отдыхал громадный ленивый кот, рядом с которым без всякого страха прохаживались, воркуя, пестрые голуби.

Медина огляделась, прошла к стоящей рядом с дымящимся самоваром табуретке и присела. В соседних домах, окна которых виднелись над стеной мечети, лениво и бесстрастно переговаривались проживающие в них женщины, дети и пенсионеры. Еле слышно доносились звуки работающих телевизоров.

Медина снова огляделась. На столике рядом с самоваром был поднос, на котором поблескивали аккуратно выстроенные чайные стаканы с блюдцами. Медина налила себе чаю, взяла кусочек сахара, присела, вздохнула по-старушечьи и с удовлетворением отпила чай. Лицо Медины просветлело: то ли от попавшего на него солнечного зайчика, то ли по более глубокой, не поддающейся объяснению причине.

Из окна дома, располагавшегося напротив мечети, выглянула благообразная седенькая старушка с абсолютно беззубым ртом. Огляделась вокруг и, заметив Медину, остановила на ней взгляд. После недолгого взаимного осмотра Медина кивнула старушке, прошептала "здрасте". Та ответила ей, пригляделась повнимательнее. Жестом спросила: "Как дела?" Медина пожала плечами и кивнула, что означало: "Спасибо, ничего!" Старушка сделала головой "Пока!" и удалилась вглубь комнаты.

Почувствовав на себе взгляд со стороны двери, ведущей в зал, Медина оглянулась: за ее спиной в дверном проеме стоял молла, выдавший ей в прошлый раз документ о регистрации брака. На голове его была ажурная белая тюбетейка с которой не очень хорошо вязалась форменная, военного покроя рубашка с клапанами и петличками. Медина привстала, но он остановил ее:

– Сиди, сестра. Добро пожаловать... Я не хотел тебе мешать... Пей свой чай, на здоровье... Как твои дела? Помогли тебе наши бумаги?

Медина смущенно улыбнулась, развела руками:

– Я пока не знаю... Это, в общем... э-э... Может, и помогут... Конечно, помогут... Молла подвинул стул, налил себе чаю, присел рядом с Мединой, помолчал, пытливо взглянув на гостью.

– Ты пришла просто поговорить? – улыбнулся молла.

– Да...

– Спасибо... Я рад...

– Хороший чай...

Молла улыбнулся, оценивая вежливость Медины:

– На здоровье...

Молла еще помолчал некоторое время, посерьезнел и спросил вежливо, бережно, но без тени смущения:

– У тебя есть какие-то проблемы?

Медина молча, без движения смотрела на него.

– Ты не хочешь о них говорить?.. Хочешь, чтобы говорил я?.. Да?..

– Да...

– Хорошо, сестра... Я думаю, тебе можно рассказывать самые важные вещи – ты понимающая... Чаю налить?

– Нет, спасибо...

– Знаешь ли, есть важные законы, которые не все знают. Самый важный из них – это Закон Равновесия.

Медина улыбнулась. Прыснула и, смущаясь от собственных несерьезных мыслей, все же спросила, пытаясь перебороть неуместное веселье:

– Извини, ты его... сам придумал? То есть, открыл?

Молла отвечал, абсолютно не реагируя на шутливый тон Медины:

– Нет, о нем сказал один мой друг. Но я и без него знал... Этот мой друг... – Молла покивал головой, собираясь с мыслями, потом продолжил: – ...Он был автоинспектором. Жил весело: брал взятки, водку пил и в карты играл. И жена у него была красавица. – Молла едва заметно нахмурился. У него запершило в горле, и он, откашлявшись, продолжил: – Так вот... Он, этот мой знакомый, был... ну... в общем, доволен своей жизнью... Да... Однажды он во время преследования контрабандистов совершил... ну... героический поступок... Из гордости, понимаешь? Чтобы себя показать героем... А, может, кто знает, в нем были заложены эти... как сказать?... Ну, клетки, что ли, героические... Ну и придавил его этот "КАМАЗ" так, что хрустнул весь его скелет, и внутренности в кашу смешались... И он чуть не подох.... – Молла сделал несколько глотков подряд, крякнул и продолжал: – Четыре месяца он находился... между двумя мирами... Видел... ну... этот... знаменитый черный коридор... А когда, наконец, он вышел из больницы... калекой... его уволили... И жена от него ушла... И детей с собой прихватила... И пришлось ему сильно насчет героизма призадуматься...

– Где он теперь? – спросила Медина.

Молла, то ли не услышав вопроса, то ли намеренно не обращая на него внимания, продолжал:

– Это называется... э-э... "расхождение по амплитуде". Вот... Мне это мой друг сказал. Вот... А ему это один доктор сказал. Ну, а врачи – это вообще самые понимающие люди... ну... в этом смысле.

– В каком смысле? – спросила Медина.

– Ну, вообще, самые понимающие, – пожал плечами молла. А потом добавил, понизив тон: – Они, между нами говоря, некоторые из них, кое-что понимают даже глубже, чем самые образованные религиозные деятели... Так что главное – не переборщить... Быть слишком хорошим – за это наказание бывает...

За воротами раздался звук автомобильного сигнала. Молла встал и резво заковылял к воротам. Открыл их и впустил во двор мечети черный лакированный автомобиль. Водитель, выйдя из машины, поздоровался с моллой, передал ему сумку из багажника, посмотрел на часы, мельком взглянул на сидящую у стены Медину, дал какие-то поручения молле, указывая при этом на цветник и на кучу строительного мусора, сваленную в углу двора, и вышел на улицу через калитку. Молла затворил ворота и, возвращаясь, бросил как бы между прочим ничего не значащую туманную фразу, будто желая почему-то оправдаться:

– Это так, по работе...

Молла занес сумку в помещение. Вернулся, огляделся по сторонам. Пройдя к цветнику, он переложил шланг на пару метров в сторону, вернулся к Медине, сел на стул. Некоторое время в задумчивости молчал, искоса наблюдая за Мединой. Медина встала и для заполнения паузы налила молле и себе чаю, подала ему стакан...

Помолчали... Потом молла встал, прошел снова к цветнику, повозился возле него почти бесцельно. Обернувшись к Медине, сказал хмуро:

– Я что-то сбился... Устал, наверное...

– Мне тоже пора, – мгновенно среагировала Медина...

Молла кивнул ей с явной благодарностью во взгляде. Медина встала:

– Ну, я пойду... Спасибо за чай...

– Не за что... Это наш долг...

– Я зайду еще, можно?

– Конечно, заходи, сестра... Зачем же я здесь нахожусь, а? Чтобы людей встречать... Добрым словом, добрым советом... Мечеть – общий дом...

…Перейдя забитую медленно передвигающимися машинами улицу, Медина подошла к подъезду, где ее ждала няня с ребенком. Обняла, расцеловала малыша, чмокнула няню… Помахав рукой, остановила маршрутку, села в нее, вместе с ней растворившись в потоке…

* * *

Лифт остановился на этаже, из него вышла Медина с ребенком. Сразу же обратила внимание на свою дверь. На нее кнопками были прикреплены большой красочный рекламный плакат туристического агентства, перечень маршрутов и расписание самолетов. "Счастливого пути!" – блондинка в центре махала ручкой. Медина подошла к своей двери, собираясь содрать с нее плакат, и услышала тихое покашливание в темном углу за кабиной лифта. Из темноты вышел Сабир, ее брат.

– Т-с-с! – Сабир приложил палец к губам и кивнул в сторону соседской двери.

– Это они сделали, – прошептал он. – Я видел… – взглянув на племянника, Сабир умиленно сморщил физиономию: – Ой ты, Господи! Ой, Боже мой! Все-таки он меня увидел… Не бойся, мой хороший, не все на свете такие противные, как я… Гули-гули-гули… Ой, ты, мой драгоценный…

Медина содрала плакат с двери и отшвырнула его в сторону соседней квартиры, открыла замок:

– Пошли, Сабир, зайдем в дом.

– Я на минуточку…

Он вздохнул, может быть, впервые за всю свою жизнь вздохнул не театрально, искренне, и вошел в квартиру.

– Я чай поставлю… Ты садись… – по-хозяйски засуетилась Медина.

– Нет… Не надо, – ответил Сабир. – Я на самом деле спешу… И вообще… Так… Это, сестрица, в последний раз… Завтра на рассвете я уезжаю…

Медина молча ждала развития информации.

– Правда… Это честно, – продолжал Сабир. – В Калмыкию… Там сейчас много работы: требуются инженеры, строительные рабочие… Все наши едут… Там нормально.

Медина переодела ребенка и внимательно слушала Сабира.

– Я не знаю, – сказал печально Сабир, – вернусь ли когда-нибудь сюда…

Потом он нараспев процитировал что-то из "классики":

– "Здесь, в тиши родного дома, родила меня мамаша! Здесь познал печаль и радость, здесь пришла ко мне любовь!"

Медина молчала. Сабир приуныл, растерянно пожал плечами, опустил глаза:

– Последний раз… Ну… Мне… на дорогу не хватает…

Медина, не дав ему договорить, прошла к столику, где лежала ее сумка, достала из нее деньги и отдала половину их Сабиру.

– Сабир…

– Что, дорогая?..

– Это точно, что ты уезжаешь?

– Клянусь… Клянусь честью, – ответил Сабир, и было ясно, что он не врет.

Медина подошла к столику, налила из бутылки воду в стакан… Потом прошла к буфету и достала из старинной вазочки золотую цепочку.

– Вот… Это мамина… не пропивай ее, пожалуйста… Держи… На… черный день… А лучше возвращайся и привези ее назад…

Они обнялись. Постояли молча. Сабир не мог сдержать слез, только старался скрыть их от Медины.

Он вышел за дверь, и Медина выплеснула ему вслед воду из стакана. Сабир сделал несколько шагов вниз по лестнице, потом вдруг резко обернулся и в два прыжка оказался у соседской двери. Он бил в нее кулаками и ботинками и кричал неожиданно прорезавшимся грозным басом:

– Если еще приду и узнаю о ваших подлостях, никаких оправданий не приму! Мне терять нечего – замочу и глазом не моргну! Срок мотать – нам не привыкать! А тебя, козел гнойный, внизу уже ждут наши пацаны! Лучше сиди дома и носа не высовывай: а то… кровью блевать будешь!..

Реализовав до конца весь поток неожиданного вдохновения, Сабир вдруг замолк и, втянув голову в плечи, стоял несколько мгновений, не шелохнувшись. Страх пришёл к нему с громадным опозданием…

Потом он воровато кивнул Медине и на цыпочках стал торопливо спускаться по лестнице. За соседской дверью стояла гробовая тишина…

…Медина отвела рукой занавеску, выглянула на улицу. Среди потока беснующихся машин неуклюже пробивался Сабир. Как бы почувствоав взгляд сверху, он взглянул на Мединино окно, вздохнул, улыбнулся, достал из кармана калмыцкую шапку, нахлобучил ее на голову. Потом он растянул указательными пальцами оба глаза, сильно сузив их, и широко улыбнулся уже в образе строительного рабочего калмыцкой национальности.

Медина смотрела на него с нежностью… Ей, может быть, и хотелось всплакнуть, но появилась почему-то вместо слез какая-то несуразная улыбка…

* * *

…В небе над городом вспыхнула молния… Уличная торговка энергично сворачивала свой товар, собирала сумки…

На город хлынул дождь, забарабанил сразу по тысяче автомобильных крыш. Пешеходы на улицах почему-то радостно загалдели, шлепая по образовавшимся в мгновение лужам.

Медина бежала вместе со всеми, направляясь к станции метро, двери которой за секунду поглотили живой поток.

* * *

…На сцене театра шел водевиль. У "Хозяйки" была эффектная большая сцена, где она стояла, окруженная другими персонажами, подыгрывающими ей. Среди третьестепенных персонажей была и Медина, исполнявшая почти бессловесную сцену с таким блеском, что в зале "вспыхнул" гром аплодисментов, потом еще один. "Хозяйка", которой это явно не доставило особого удовольствия, перекрыла Медину сперва своим веером, а потом и вытеснила ее вовсе, торопливо начав свой монолог. Причем проделала все это как бы естественно, как неотъемлемую часть мизансцены.

Боковая дверь зрительного зала тихо отворилась, и в просвете появился Фуад, отбивающийся от служительницы театра и успокаивающий ее жестами. Он пристроился в зале и с увлечением и интересом смотрел на сцену, где шел бурный эпизод спектакля: все участники действия дубасили друг друга чем попало. Больше всех старалась "Хозяйка". От ее ударов "слуги" и "придворные" падали навзничь "пачками"…

…В театре гасли огни. Последние зрители неспеша выходили на улицу. Медина, переодевшись, собиралась выйти из своей гримерной. Погасила свет, подошла к двери, повернула ручку. Дверь не открывалась. Медина потянула дверь сильнее – безрезультатно.

– Эй!.. Э-эй! – крикнула Медина, приблизив лицо к дверной щели. – Эй! Есть кто в театре?..

Тишина.

По коридору мимо двери Медины на цыпочках прошла Зита. Ключ от двери медининой гримерки лежал на полу. Зита бешумно подтолкнула его под ковролит.

Фуад, поднимаясь по лестнице на второй этаж, где располагались гримерные, прислушался. Войдя в коридор, он обнаружил здесь шумно содрогающуюся дверь и подошел к ней.

– Кто это? Откройте… – послышался голос Медины.

Фуад подёргал дверь и, обнаружив слабину, налёг на неё плечом. Дверь с жалобным хрустом и скрежетом покорилась.

– Это проверенный трюк, – сказал он. – Популярная театральная шутка. Никогда не оставляй ключ в двери… С тобой это впервые?

– Здесь – да. А дома соседи проводят со мной не менее интересные эксперименты. Некий тест на выживаемость… Такой… жестковатый… Но это не жалоба… Я, как видите, пока жива…

Они шли по коридору в сторону лестницы.

– Мне даже интересно… Видите, в любых положениях есть позитив: сегодня вы появились… Кстати, спасибо… да, я даже не успела спросить, какими судьбами?

– Пришел тебя спасать… И намерен это делать всегда… Тебе здесь не место…

Фуад остановился. Взял Медину за руку. Она пыталась освободить ее, но – тщетно.

– Я посадил у себя очень красивые пальмы… Не люблю их, но посадил… Приезжай… У меня кролики… Живые…

– Пусти… пусти, мне больно… – тихо сказала Медина.

Фуад оживился, и его сбивчивый тон стал ровнее:

– Для твоего малыша – простор, раздолье… Не дергай руку, успокойся…И запомни: одной тебе со своими проблемами не справиться.

– Пусти…

– Я… В общем, я, наверное, тебя по-прежнему люблю… Теперь по-другому… По-крестьянски… По-фермерски…

– Пусти … ну… Это… Так не бывает… – прошептала Медина.

– Бывает! – твердо сказал Фуад. – Так и бывает… Это жизнь…

* * *

…Ночь опустилась над городом. В бухте на приколе стояли, тесно прижавшись друг к другу, маленькие, средние, побольше и огромные суда. Плеск волн отчетливо раздавался в ночной тишине… На абсолютно пустынной улице одинокий автомобильный лихач выделывал свои бессмысленные фигуры с ярко зажженными фарами и оглушительно громко включенной супер-дурацкой музыкой…

Издали раздался звук сирены, и появился, мигая спецогнями, полицейский автомобиль. Автолихач, мгновенно погасив огни и вырубив музыку, пустился в бегство и вскоре "растворился" среди узких улочек. Полицейский автомобиль, покружившись в поисках хулигана, покинул место неудачной охоты…

* * *

…Медина спешила по коридору в сторону малого зала театра, где шло общее собрание труппы.

Коммерческий директор театра зачитывал цифры экономических показателей, отчеты по кассе, сведения по заполняемости зала и прочую скучную информацию:

– Первая декада января – 64 процента. Вторая – 78 процентов, третья – 81 процент. Видите – есть прогресс… Теперь февраль: первая декада – 32 процента… Это нетипично… Связано с техническими причинами и состоянием здоровья, так сказать, исполнителей главных ролей… Далее – вторая декада: де-вя-нос-то процентов! Вот! Ввели материальное стимулирование, и дело пошло. Никаких недомоганий… Тарификацию мы тоже пересмотрели, но об этом далее…

Тут все слегка оживились, оторвавшись от своих тихих переговоров и заполнения кроссвордов… Потом снова погрузились в терпеливое высиживание.

– …Третья декада – 70. Мартовская картина достаточно благополучна…

…За окнами театра ветер кружил сухие листья, обрывки афиш и газет, образуя из них живописные "вальсирующие" кучки, среди которых заблудилась неприкаянная трусливая собачонка…

…Со стороны происходившее в зале напоминало политзанятия минувших лет для второгодников вечерней школы.

Потом все оживились: стали зачитывать какой-то новый список. Кто-то привставал с места, стараясь услышать читаемое более отчетливо.

Медина прошла из заднего ряда поближе к сцене, присела, продолжая внимательно слушать. По мере того, как зачитывался список, кто-то подскакивал, кто-то кого-то поздравлял, некоторые даже тихонько аплодировали.

Медина слушала молча, с каменным лицом…

Все стали расходиться. Медина затерялась в толпе торопливо собирающихся коллег.…

В коридоре к Медине пробилась Рая:

– Надо спросить! – настаивала Рая, дергая Медину за рукав. – Так оставлять это нельзя. Пойди. Немедленно… Пока еще они могут все изменить…

Медина находилась явно в растерянности и потому, автоматически подчинившись совету подруги, пошла, подталкиваемая Раей, к кабинету директора.

– Ну, с Богом, – сказала Рая, оставляя Медину у дверей.

Секретарша сновала между приемной и кабинетом директора, носила чай. Медина заглянула в дверь.

Асланов сидел в кресле и аккуратно ел пиццу, стараясь не рассыпать ее "составляющие" на ковер. Напротив него расположилась "Хозяйка". Она блаженствовала, смакуя тонко нарезанные ломтики киви.

Директор был не столь привередлив: поглощенный поисками какой-то папки, он носился по кабинету, заглатывая пиццу громадными кустами.

– М-м-м! – промычал он, приглашая Медину присоединиться к угощению. – Заходи, заходи, пока горячая…

Энергичное гостеприимство директора абсолютно не гармонировало с ледяным равнодушием Асланова и помрачневшим и одновременно горделивым обликом "Хозяйки".

– Давай, давай! – мычал директор, указывая Медине на коробку с пиццей.

– Спасибо, приятного аппетита… Извините, я на минутку, – преодолевая волнение, отвечала Медина. – Скажите, с чем связано то… о чем я… узнала на собрании.

Директор, пожимая плечами, неловко огляделся, снова промычал что-то неопределенное, сделав странный жест в сторону Асланова и "Хозяйки".

Те застыли в позах неприступных каменных изваяний, от которых их отличала лишь способность к жевательным движениям.

– Какими критериями вы руководствовались, определяя ставки, категории, проценты?..

– Я, собственно, опирался на информацию постановочной части и отчеты от… ну… – замямлил директор, снова кивая на Асланова.

Понимая, что оставаться безучастным уже не удастся, Асланов, наконец, изрек с видом абсолютно хладнокровно-стерильного человека:

– Сперва предварительная информация: ваше заявление об утомленности, побочной деятельности и так далее подписано. Что касается критериев, то отвечаю: все подсчитывается и анализируется чисто статистически: количество спектаклей, хронометраж, значительность ролей, степень активности участия в творческом процессе и т.д…

– А качество, профессионализм?.. – стараясь держать себя в руках, начала было Медина, но хорошо поставленный голос "Марии Стюарт" перебил ее: "Хозяйка" вышла на "авансцену":

– Не забудьте добавить трудную жизнь! Всякие разные проблемы!

Будучи не в силах сдержать себя, Медина вскрикнула:

– Гадость! Это гадость! Что вы говорите?! Как вы смеете задевать то, о чем никто никогда не слышал?! Откуда столько злобы?.. Ведь это… Ведь грех это! Грех!.. Мне нельзя быть среди вас! Никому нельзя! Вам самим нельзя друг с другом общаться!.. Это опасно!.. Вы не боитесь?!.. Греха своего не боитесь?..

"Хозяйка" закашлялась, выпила глоток воды, облокотившись на спинку стула… Вытерла лицо платком, хотела что-то сказать… Закашлялась снова…

Увидев это, Медина осеклась… Взгляды их встретились.

Асланов подскочил к "Хозяйке", неуклюже пытаясь поддержать ее. Во взгляде, что он метнул на Медину, сверкала совершенно искренняя ненависть.

"Хозяйка" с досадой и даже с презрением отбросила от себя руку Асланова. Преодолев какое-то сильное внутреннее сопротивление, она заговорила сдавленным голосом, бледная, как полотно:

– Ты спрашиваешь, откуда злоба?.. Ты проживи мою жизнь… И тогда твоя тебе покажется сладким сном… Ты спроси… сколько мешков жестокости здесь высыпали на мою голову!.. Ты не живешь… Ты картинки рисуешь… Мультфильм…

Асланов почему-то включил магнитофон на полную громкость. Полились звуки идиотской музыки…

* * *

…Ветер усилился, внушая немногочисленным теперь прохожим чувство одиночества и беззащитности… Дребезжали окна, гнулись деревья, хлопали плохо закрепленные листы железа на крышах. Тревожно бились о причал яхты в порту. Трепетали вымпелы и флаги вдоль дороги.

…Преодолевая натиск ветра, Медина с трудом поднималась по пустынной каменистой улочке. Приблизившись к мечети, она без труда отворила калитку и вошла во двор… Огляделась… С удивлением обнаружила вокруг себя полнейшее безветрие и покой. Над высокими стенами мечети с шумом раскачивались тополя, мучительно стонали вековые столбы с безжизненно свисающими с них обрывками проводов, бились со звоном плохо закрепленные рассохшиеся оконца старых домов. А во дворе мечети – тишина. Если не считать журчания воды да воркотни не ведающих тревоги здешних пернатых обитателей.

У стены вблизи ворот был припаркован черный лакированный автомобиль, который видела Медина в прошлый свой визит.

Внутри мечети послышались голоса, и через некоторое время во двор вышли водитель автомобиля с портфелем в руке, за ним солидный полноватый человек в длинном темно-синем пальто, из-под которого, сверкая белизной, виднелась аккуратно застегнутая сорочка, и с каракулевой элегантной папахой на голове. За ними семенил, прихрамывая, мединин знакомый – мулла со шрамом на лице.

– Сколько есть – столько и есть, – категорически выговаривал человек в папахе. – Если постараться, можно этой краской хоть два раза побелить, и еще столько же останется. Лестницу у Акпера возьми, скажи, я поручил… Кирпичи привезут – сложишь сразу же в подсобку, в нижнюю… Во дворе чтобы не валялись…

Человек в папахе, заметив Медину, поздоровался, вежливо, манерно поклонился ей:

– У вас какое-то дело, госпожа?

– Нет… да, я…

– Вы можете подождать… Я буду скоро… А если хотите, скажите нашему… э-э… садовнику, – он кивнул в сторону моллы, – изложите, объясните… что и когда… Какая проблема и все такое… Он всё запишет и даст вам номер нашего телефона.

Молла-садовник кивнул, пошел отворять ворота. Водитель почтительно открыл дверь машины, и человек в папахе сел на заднее сидение.

Машина выехала за ворота, молла затворил их за ними и заковылял в сторону Медины, почему-то активно оглядываясь по сторонам и качая недовольно головой. – Что за погода! – воскликнул он с явно преувеличенным возмущением, не глядя на Медину и будто разговаривая с каким-то невидимым, воображаемым собеседником. – Как там люди ходят?! Там, за стеной…

Он огляделся по сторонам и наконец взглянул на Медину:

– В такую погоду разве можно стены красить? А? Это вообще…

Он был переполнен каким-то необыкновенным волнением, не мог справиться с растерянностью и крутился на месте, бормоча что-то под нос и почесывая затылок.

– Что стоишь? Садись… или заходи внутрь, – вдруг грубовато бросил он Медине, а потом, спохватившись, добавил: – Прости, сестра… Ты же видишь, что происходит: сумасшедший дом, а не… работа…

– У тебя чай есть? А, брат? – вдруг спросила Медина. – Или заварить?

Хромой молла, он же садовник внимательно посмотрел на Медину, как будто сосредотачиваясь на чем-то крайне важном, и лицо его очень медленно расправилось, просветлело, морщин на нем как будто поубавилось, и уродливый шрам стал словно менее отталкивающим.

…Они пили чай в подсобке, где было не так уж неуютно: здесь находился небольшой "рабочий кабинет" – угол с настольной лампой, книжными полками и столиком, покрытым зеленой тканью; место для отдыха – идеально аккуратная раскладушка с постелью; "красный уголок" составляли телевизор и громадный глобус. Над телевизором была приклеена фотография – широко улыбающийся молодой автоинспектор на мотоцикле со шлемом на голове, он же будущий "садовник". И вместе с ним два мальчика-близнеца: один за спиной, другой сидит на руле…

– В прошлый раз я не очень хорошо поняла про Закон равновесия, – сказала Медина. – А потом все думала, думала…

– Знаешь, я ведь тоже не очень… – он кривовато улыбнулся, вспомнив что-то, потом громко рассмеялся: – Я не самый умный садовник!

Потом посерьезнел:

– Вообще-то это не очень сложный закон: просто надо поднимать такой груз, чтобы не получилась, ну, эта… – он смущенно понизил голос, – грыжа… или, например: не ешь лишнего, особенно если это не твое… Видишь – простые вещи, всем известные… Или еще: если ты певец, то обязательно должен знать, какая самая высокая нота, которую ты можешь спеть… от души и красиво… и не испортить здоровье – ни себе, ни другим…

И еще: если есть возможность кому-то… помочь… ну... пользу принести… то обя-за-тельно сделай, не оставляй в себе… А то потом… заболеешь… Это тебя изнутри разъест…

Еще: не умеешь ждать – опоздаешь. Что, глупо? Не-ет!.. Вот, смотри: большое добро и маленькое. Думаешь, они разные? А?

Молла улыбнулся во всю ширь своего израненного лица, и глаза его светились счастьем. Он поднял вверх указательный палец и торжественно изрек:

– Нет! Они равны! Добро равно добру! Вот! И зло – то же самое! Положи на весы и увидишь!.. Попробуй ответить на вопрос: чего больше – прошлого или будущего?.. Закрой глаза, вспомни все, что любишь.

Медина закрыв глаза, подняла голову, и морщины на ее лице расправились. Привиделся ей Холм в тумане и растворяющиеся в дымке силуэты… И зазвучали барабаны, отбивающие дробь строевого марша. Тихонько, чуть слышно, будто откуда-то издалека, куда идти да идти, и не дойдешь ни за день, ни за два, ни за год, ни за век…

Так думала Медина, слушая звуки, которых не было, и старалась связать все, что ей виделось и слышалось с Самым Важным Законом, открытым одним мудрым садовником…

* * *

…Медина ехала в маршрутке, вспоминая что-то, и улыбалась своим мыслям. Комбинация оконного стекла и бокового зеркала деформированно отражала движение окружающего транспорта. Машины наезжали друг на друга, сливались, раздваивались… Пешеходы шли по диагонали то вверх, то вниз… Рядом с Мединой прошел громадный крытый фургон пятнистой окраски и тут же исчез, трансформировавшись в собственное сильно удлинённое подобие…

…Отражаясь в целом нагромождении стекол, мониторов и полупрозрачных звукоизоляторов, через рвы и насыпи ползли танки образца периода первой мировой войны. В дубляжной студии шло озвучание зарубежного фильма. Медина вошла в студию, и ее внимание сразу же приковало к себе действие на экране:

"Он", укрывшись в окопе, писал письмо своей любимой, а вокруг разрывались снаряды:

– Привет тебе, мой ангел! Теперь я знаю точно, цель моей жизни – просто смотреть на тебя, не отрывая глаз, и не отходить от тебя ни на миг. Вообще это нереально. Сейчас – нереально вдвойне: здесь, в этой холодной и шумной яме, у меня и моих товарищей есть еще много незаконченных дел. Пока что могу лишь думать о тебе и готовиться к новой жизни… К нашей встрече…

Актер читал еще и еще. Записывали не один дубль. Отматывалась пленка, режиссер что-то говорил в микрофон, актер кивал головой.

Медина как зачарованная прошла в актёрскую кабину и присела рядом со своим партнером, внимательно глядя на экран. В руках её была страничка с текстом, в которую она время от времени заглядывала.

…Отмотка пленки. На экране мелькнули кадры изображения в обратном порядке… Надела наушники. Режиссер что-то сказал в микрофон. Зазвучал текст.

– Привет тебе, мой ангел! Цель моей жизни была достигнута, когда ты взял мою руку в свою. Все остальное – и моя работа, и дом – нужны лишь для того, чтобы было не слишком уныло и тягостно, когда тебя нет рядом. Я терпеливо жду тебя. Ликую от той счастливой и светлой мысли, что дождусь тебя вопреки всему, что так жестоко разделило нас… Поверь, все мрачное – выдумка, фантазия нездоровых людей… ты придешь, когда я не буду ждать тебя, я знаю… И это уже… будет… не сон…

Никто из работающих на дубляже этого фильма не был способен понять, откуда взялась удивительная сила, в миг разрушившая привычные стандарты той непритязательной, безликой работы, которую они долгие годы выполняли, измеряя успех лишь показаниями хронометра и количеством получаемых заказов, и какая тайна вызвала подлинные, нетехнические слезы самой актрисы, и согласно какому из секретных законов человеческой души впервые задрожали пальцы звукорежиссера, двигавшие ползунок микшерского пульта.

Медина вышла из кабины и услышала аплодисменты, звучавшие со всех сторон с удесятеренной мощью: все микрофоны и обратная связь были включены…

Среди тех, кто находился в студии, был и Рахман. Он подошел к Медине, остановился, развел руками, не находя слов, потом растерянно и неуклюже выговорил:

– Привет тебе… Я… Привет…

И снова развел руками. Медина подняла на него взгляд, молча кивнула и направилась к выходу…

* * *

...Поднимаясь с ребенком в лифте на свой этаж, Медина услышала голоса, скрип двери.

Лифт остановился, и Медина увидела у двери соседей несколько суетливое движение – соседка на секунду выглянула из-за полуоткрытой двери, что-то пробормотала, обращаясь к стоявшему уже на площадке участковому, и захлопнула дверь. Было очевидно, что предметом состоявшегося только что обсуждения являлась Медина и все, что было связано с ней. Это подтвердилось через минуту, когда Медина, кивнув участковому в знак приветствия, стала открывать свою дверь, одно-временно пытаясь удержать сумки и успокоить капризничающего малыша.

Участковый кашлянул. Медина оглянулась, осознавая неизбежность общения.

– Нам надо поговорить, – сказал участковый. – На вас, вернее, на вашего брата, гражданина Джафарли Сабира Гудрат оглу есть очень серьезная жалоба…

– Он в отъезде, – сухо сообщила Медина.

– В течение сорока восьми часов, – продолжал участковый, не реагируя на сообщение Медины, – ему надлежит явиться вот по этому адресу.

Участковый протянул Медине повестку, почему-то слишком доброжелательно улыбаясь.

– Распишитесь вот здесь, леди.

– Он в отъезде, – повторила Медина с чуть большим нажимом.

– Ну, тогда вам самой придется прийти, уважаемая. Будет даже лучше, если…вы придёте… Понимаете, дело нешуточное: дебоширство, угрозы, нецензурная брань – это все официально заявлено… – участковый кивнул в сторону соседской двери. – Счастливо оставаться. Надеюсь, что вы понимаете… эта история может сильно попортить вам жизнь… Вы осознаете всю серьезность моего визита?..

…Медина просидела некоторое время без движения на диване.

Зазвонил телефон. Медина подняла трубку и услышала голос, говоривший деланным басом:

– И еще подстрекательство!

Отбойные гудки, и снова звонок:

– Алкаш уехал. Теперь твоя очередь…

Медина вдруг громко разрыдалась, припав к спинке дивана, и тут же приглушила свой голос подушкой, чтобы не потревожить ребенка.

Она в истерике билась головой о диван, плечи ее сотрясались.

…Так прошло некоторое время, и Медина заставила себя успокоиться, стала ходить по комнате, пытаясь внутренне сконцентрироваться.

Потом плюхнулась снова на диван.

Через некоторое время рука Медины потянулась к мобильному телефону, лежавшему на столике, и она набрала номер.

– Ты оказался прав, – обреченно произнесла в трубку Медина. – Скажи адрес… Мне одной не справиться…

* * *

…Вечерело. Медина с ребенком и с сумками ехала в такси вдоль морского берега по давно не ведавшей ремонта загородной третьесортной дороге. Солнце заходило за горизонт, каждую секунду меняя свои яркость и цвет.

…Фуад в сопровождении большой черной собаки ждал их на дороге.

…Дача Фуада встречала их кудахтаньем, писком, тявканьем и сопением десятков живых существ и величественной красотой нескольких высоких заморских пальм.

…Вещи Фуад заносил в дом шумно и весело, в сопровождении целой "армии" щенков и котят. И кроликов впридачу.

…Мединин малыш радовался, окруженный живностью.

…Плакал, сбитый с ног самыми резвыми из новых четвероногих знакомцев…

…После ужина Фуад мыл посуду на кухне. Медина встала, не очень решительно подошла к нему, засучила рукава, взяла из его рук тарелки и продолжила мытье. Он отошел к столу, взял стакан с недопитым вином, прошел к окну. Оглянулся на Медину. Видимо, оставшись довольным своими мыслями, глубоко вздохнул, прошел в комнату.

Спали в разных комнатах. Медина – почти не раздеваясь, в обнимку со своим малышом. Фуад – на крепкой старомодной металлической кровати, в окружении спортивных снарядов и больших бутылей с уксусом, настойками, вином, сиропом и самогоном…

…Утром Медину разбудил стук топора и громкий треск переламывающегося громадного дерева. Фуад в одиночку выкорчевывал засохший тутовник. Медина вышла на веранду, постояла минуту, скрестив на груди руки.

– Доброе утро.

Фуад оглянулся, молча кивнул, стер рукавом со лба пот. Едва заметно улыбнулся. Вернулся к работе…

…Потом он учил Медину доить корову. Все шло неудачно… В результате Медина пролила полведра. Фуад пытался скрыть недовольство, но хозяин, "куркуль" в его натуре был, видимо, самой яркой гранью, и это привело к затянувшейся молчаливой неловкости: он долго шумно возился в хлеву, а Медина с малышом сидели на солнышке у цветника в некотором смущении. Наконец пришел Фуад, преподнес им по огромному алому цветку… Поиграл с малышом…

…Обедали весело. Фуад шутил, развлекал малыша. Бегал к мангалу и обратно – приносил чудесный шашлык… Какая-то неуклюжая нежность… По-детски плохо скрытое ликование…

Когда он, выпив вина, сел за старое полурасстроенное пианино и запел громким голосом, веранда стала постепенно заполняться незваными, как это принято среди жителей окраин, гостями.

Это были безусловные "мутанты" в своем роде – бывшие горожане, поселившиеся "на земле". Каждый по своей причине. И превратившиеся в жадных до общения сельчан. Они были галантны – манерно расшаркивались, здороваясь с Мединой, или слишком широко улыбались, отчего становилась очевидной давно назревшая необходимость визита к хорошему стоматологу. Один, в галстуке, даже подарил ей шоколадный набор. Но при всей интеллигентности их основы, оболочка успела сильно огрубеть.

Медина поняла, что попала в совершенно незнакомый, хотя и умиляющий своей трогательной простотой мир.

Когда все расселись за длинным столом, Медина с Фуадом подавали им чай, успевая отвечать на десятки вопросов касательно профессии, происхождения, родословной Медины:

– …Я помню вас в этом сериале, дурацком, но вы – бесподобно сыграли…

– …А вы при ком институт заканчивали?..

– …Ну, известно, Джафарли – все потомственные интеллигенты…

– …Вы нам сегодня подарили праздник…

– …У вас касса теперь, я знаю, через дорогу…

Фуад деланно хмурился, хотя вся ситуация вызывала в нем очевидное удовлетворение.

Медина сперва наблюдала за всем этим добродушно, отвечая на вопросы и стараясь улыбаться всем гостям, а потом немного притихла и, нахмурившись, присела в сторонке.

…Следующий день Фуада прошел в трудах:

…Утро он начал со сварочных работ – надо было отремонтировать столб, на котором держалась телевизионная антенна.

…Часть кроликов он заботливо кормил специально приготовленной им самим пищей, а некоторых из них – забивал на мясо, достаточно ловко освежевывая их тушки.

Случайно увидев это, Медина отвернулась и прикрыла глаза малыша. Чуткий Фуад сразу же затворил дверь крольчатника. Потом тщательно вымыл руки…

…Надел свежую рубаху…

…За обедом оба были немногословны.

– Вкусно, – констатировал Фуад, попробовав суп. – Ты хорошо готовишь.

Медина не ответила.

– Идет адаптация… – через некоторое время сказал Фуад. – Я тоже не сразу привык…

…Прошло еще немного времени.

– Антенну можно будет подключить? – спросила Медина. – Сегодня "Беглеца" по России показывают.

– Конечно… Я подключу… забыл просто… Извини…

– Спасибо.

Фуад кивнул, не поднимая головы, и добавил:

– Мы поедем в город… Разберемся с твоими… неприятностями…

Помолчал…Потом снова обратился к Медине:

– А кроликов… я держать больше не буду…

…Он долго сидел за инструментом – что-то сочинял…

…Она смотрела телевизор, ребенок играл на коврике. Потом она, забравшись на стремянку, чинила занавески на окнах…

Позже Фуад разравнивал гравий, кучей собранный в углу у ворот. Закончив работу, он наслаждался прохладной водой, поливая себя из шланга…

Потом приехал человек на грузовом мотороллере, забрал клетки с кроликами и шкурки, заплатил Фуаду и уехал…

…Ночью Медина проснулась оттого, что Фуад, склонившись над ней, гладил тыльной стороной ладони ее щеку.

Медина застыла, открыв глаза, приподнялась и отвела лицо.

– Прости… – прошептала она. – Я не могу.

Глаза ее горели. Она глубоко дышала, отвернув лицо от Фуада.

– Прости… – повторила Медина.

На какую-то секунду забывшись, Фуад резко привлек ее к себе, собираясь обнять, но отпустил, ощутив полную отстраненность Медины.

Он неровной походкой вышел из комнаты, тихо спустился во двор, постоял, опустив голову, потом, тяжело и хрипло вздохнув, прошел за дом.

Медина тоже вышла – неторопливо, осторожно, словно боясь оступиться, из комнаты на веранду, – потом спустилась по лестнице и направилась в сад.

В какой-то момент она остановилась оттого, что ноги ее соприкоснулись с чем-то, привлекшим ее внимание и "отрезвившим" ее. Она взглянула под ноги и увидела крохотного крольчонка, дрожавшего у ее ног. Медина подняла его и прижала к груди. Плечи ее съёжились, голова склонилась к груди… По лицу покатилась слеза…

Из-за дома послышались ровные, размеренные удары… Фуад в дальнем углу сада рубил дрова… Сосредоточенно, умеючи, вкладывая в эту работу, казалось, что-то вроде вдохновения или спортивного азарта. Но нет! Усилившийся на несколько мгновений лунный свет обнаружил удивительную, неправдоподобную смесь агрессии и самоуничтожения, отразившуюся на его лице…

* * *

…Молла-садовник где-то в ночи, в предписанном ему судьбой одиночестве читал Книгу и, глубоко чувствуя и любя изложенные в ней истины, тихо и гордо плакал над ее пожелтевшими от Времени страницами…

* * *

…Сомкнув глаза, Медина увидела туманный Холм, на котором были установлены пограничные столбы, проглядывающиеся в дымке, которую время от времени пронзали лучи мощных прожекторов…

– Привет тебе, мой ангел… – прошептала Медина, и по щеке её скатилась слеза…

* * *

…Утром Медину разбудил мобильный телефон, и она услышала оживленный голос Раи:

– Ты где? Весь город тебя ищет… Сообщаю два радостных известия: первое – Рахман сделал новый вариант сценария, и он принят! Его запускают! Теперь он в тебя вцепится, как клещ. Я должна немедленно передать тебе сценарий… "Привет тебе, мой ангел". Хорошее название? А? Ничего, да?.. – Медина вздрогнула, поменялась в лице, застыла. – Ты меня слушаешь? – послышалось в трубке. – Э-э… Так… Вторая новость: в театре революция – Асланов тебя ищет, срочно, говорит, найдите. Приезжай немедленно сюда…

… "Привет тебе, мой ангел", – шептала Медина.

Из трубки раздавался голос Раи:

– Э-э!..Ты услышала меня?..Ответь!..Приезжай немедленно!..

…Она собирала вещи, одевала ребенка. Фуад стоял в дверях, молча наблюдая за ее действиями.

– Если бы это была сцена из спектакля, я бы сказал: "Нет предела моей печали!" – выговорил Фуад, стараясь преодолеть дрожь в голосе. – А у нас, земледельцев, в таких случаях просто молчат…

– Прости, Фуад.

– Только не говори, что заглянешь на чашку чая.

– Прости, – повторила Медина…

* * *

…Рая выбежала ей навстречу, когда она появилась в коридоре театра. Медина взяла из ее рук сценарий, на титульной странице которого было название "Привет тебе, мой Ангел!" и приписка Рахмана: "У Ваших ног я покорно жду ответа. Я вдохновлен Вашими талантом и красотой. Будьте моей… (Хи-Хи!)… главной героиней. Ваш раб". И подпись. Медина улыбнулась. Страницы сценария не были скреплены между собой, и она выронила часть из них. Стала собирать.

– Ну вот, видишь, как хорошо, – улыбнулась Рая. – И это еще не всё: добро побеждает не только в сказках. Эта стерва старая окривела.

Медина вскинула тревожный взгляд на Раю. Та пояснила:

– "Хозяйку" разбил паралич! Ты предупреждала. Вот! Говорила, это опасно. Еще неизвестно, что её ждет, прости, Господи! А на сцену – всё! Дорога закрыта. Асланов в панике. Говорят, у него тоже дела неважнецкие… Давай, срочно к нему…

Подумав секунду, Медина бросилась в коридор и помчалась в сторону, противоположную кабинету Асланова.

– Куда ты?! – донёсся до неё голос обескураженной Раи. – Ненормальная!..Постой же ты, дура! Он ждёт тебя!..

* * *

…Медина спешила, поднимаясь по лестнице в старинном подъезде. Пояс от пальто волочился за ней по ступенькам. На лбу выступили капельки пота.

Медина в волнении нажала звонок, попыталась толкнуть дверь: она оказалась запертой. После небольшой паузы из домофона раздались щелчки, потом гудки и наконец донесся сдавленный голос, с трудом произносивший слова:

– Кх… Аа..к-то?.. Кхх?..

– Это я, Медина… Можно… зайти?..

Наступила достаточно долгая пауза. Едва слышно доносилось неровное дыхание. Медина прислушалась, в тревоге приложив ухо к выходу домофона. Потом она осторожно приблизила губы к домофону и прошептала:

– Мне хочется… с вами… поговорить… Я…пришла. Сама…

Снова пауза, потом дверь заколебалась, раздался какой-то робкий, нерешительный и замедленный щелчок, потом с жалобным скрипом дверь отворилась. Дверь была массивная, как и все в старинных дома. Звуки, ею издаваемые, абсолютно не вязались с ее же величественным и даже царственным обликом, отчего возникло особенно тревожное предчувствие.

Медина нерешительно открыла дверь, вошла в дом, в коем царила мертвая тишина, не считая тиканья часов да жалобного мяуканья облезлой кошки, подобострастно взиравшей на незнакомую гостью.

Оглядевшись, Медина обнаружила толстый, весь в узлах, шнур, прикреплённый одним концом к защёлке входной двери и уходивший в темноту. Медина пошла по направлению шнура и, оказавшись во мраке, нащупала стену: коридор имел зигзагообразную форму. Следующий шаг Медины вызвал истошный вопль – она наступила на кошку, пытавшуюся, возможно, показать ей дорогу. Послышался целый хор кошачьих голосов, которые не утихали, пока Медина не оказалась в комнате с зеркалами в аляпистых рамах и давно не мытым полом. Среди множества абсолютно пустых мисок бродили, время от времени издавая просительные писки, исхудавшие кошки.

На стене Медина увидела громадный портрет "Хозяйки" – фотографический; еще один – живописный, и еще несколько, и ещё многие экзотические аксессуары, превращавшие пространство сие в подобие театральной декорации. Центральную часть занимала кровать с богатым пологом, величественно свисавшим с потолка, с золотистыми кистями и кружевным оформлением по бокам и спереди. На высоких подушках возлежала "Хозяйка" в старомодном чепчике на голове. Вблизи ее лица при помощи сложной конструкции, состоящей из множества кронштейнов и струбцин, был прикреплен микрофон. На большой палец правой руки была надета петля от шнура, ведущего к входной двери.

Рядом с кроватью были разбросаны слипшиеся полотенца, на тумбочке стояли тарелка с покрывшейся корочкой кашей и недопитый чай…

"Хозяйка", застыв подобно восковой фигуре и не мигая, уставилась на Медину, и нельзя было понять, какие чувства были скрыты под этой неподвижной оболочкой: лицо "Хозяйки" было перекошено от перенесенного недавно удара и нереально бледно. Одна бровь была чуть выше другой, но не было ни тени комизма или уродства. Напротив, можно было даже, как ни парадоксально, найти черточки величия, интереса к происходящему и даже красоты. Хриплое дыхание "Хозяйки", усиленное установленной радиосистемой, подчеркивало царившую здесь тишину.

Медина, не решаясь подойти к "Хозяйке", застыла в нескольких шагах от кровати, будто завороженная и лишенная способности к проявлению какой бы то ни было инициативы. "Плаксивые" кошки почему-то разом умолкли. Одна из них, усевшись на пуфике, с неподдельным интересом переводила взгляд с "Хозяйки" на гостью и обратно.

– Кх… Ч-ч-то это? – раздалось к комнате.

Медина вздрогнула, услышав и "узнав" голос "Хозяйки".

– Я… эпоима-а… Непонима-а… – продолжала "Хозяйка". – Т…х-х… ты…Какааа…Эпра-авильна-а… жизнь… и – икто… Ниик… Толь-ка-а ты… Ни-и-кто… Се.. Бро-о-си-и… Хабы… и-и… Забы… и-и… Все… Я… не… поима-а-а… Кака-а-а жизнь… Что это?.. Я… убива-а-а… Тебя убива-а-а… ты-ы… я…эпони,.. не поима-а-а. Никто… не лю-бит… ха-арроши… ха-а… Никто… Грех… грех… Ты… кака-а-а, грех… Да… да-а-а… Никто… не лю-убит… Грех… грех… х-х…

– Нет! Простите! Простите! – выпалила Медина.

Она нахмурилась, едва заметно склонилась вперед, когда дрогнул голос "Хозяйки" и смешались слова, превратившись в тихий стон.

"Хозяйка" так же, не мигая, смотрела на Медину, а из уголка ее правового глаза, как не своя, как чужая, катилась слезинка.

– Нет… Нет… – повторяла Медина. – Нет!..

Она бросилась к кровати, присела, взяла руку "Хозяйки" в свою. Лицо "Хозяйки" дрогнуло… Еще больше скривилось, едва заметно напряглось… Медина отпустила ее руку, встала, бессмысленно окинула взглядом комнату. Попытавшись отогнать невесть откуда пришедшее тревожное чувство ожидания, она импульсивно, без определенного плана начала прибирать на тумбочке, на полу возле кровати…

"…Запомните, вы, уроды! Не каждый удостоен права пройти звездный путь к верши…"

Медину передернуло от мелькнувшей в памяти, но успевшей беспардонно задеть старые раны, скомканной, полуистлевшей "странички из закулисного дневника". Она бессознательно обернулась и встретила направленный на нее взгляд "Хозяйки", которая одобрительно кивала ей, с трудом преодолевая сопротивление своей скованной болезнью шеи.

"…Я не смог… Я обещал… Простите меня… Простите…"

…С этими словами, поселившимися однажды где-то в глубине ее воли и воображения, и плоти ее, и разума, и страсти, пришло необыкновенное волнение, предчувствие, предвкушение и одновременно – ошеломляющее осознание реальности доносящихся из внешнего мира звуков: откуда-то, нарастая, слышалась барабанная дробь.

Налетевший ветерок со скрипом приоткрыл оконную створку, и сомнений не оставалось более, это была сама Жизнь! Там, за окном, совсем близко…

– Я… должна… Дело в том,… э… – смущенно, запинаясь, проговорила Медина, второпях собирая свои вещи. – Я еще зайду… Обязательно…

"Хозяйка" была неподвижна. Только слетело с ее губ какое-то сочетание звуков, понятное, наверно, лишь ей одной.

Уходя, Медина услышала за своей спиной разочарованные вопли голодных кошек, одна из которых, не теряя надежды, сопровождала ее до самого выхода.

…Массивная старинная дверь поддалась нехотя, с тяжелым хриплым вздохом. Выйдя на улицу, Медина услышала неумолимо усиливающиеся звуки военного марша: к барабанной дроби теперь присоединился и полный духовой оркестр.

С тяжелыми сумками, непереплетенным сценарием, зажатым в руке, Медина не без труда пробилась в толпе к самому краю тротуара.

…В своем воображении она провела не одну минуту наедине с этим искрящимся и звонким зрелищем. И никогда не забывала, что думал Он, защитник Холма, о неразгаданной за века магической тайне военного марша, способного подчинять людей своему пульсу, своей гармонии, наполняя их сердца гордостью и верой в собственную причастность к единому Великому Подвигу.

…Взмах командирского жезла и идеально совпадающие с ним барабанная дробь, и пение труб, и горделивая поступь пары сотен хорошо знающих себе цену подтянутых красавцев.

Налетел вдруг ветер, рванул у нее из рук сценарий и понес его страницы в разные стороны. Стоявшие рядом зрители восприняли это как художественное дополнение к программе и захлопали в ладоши.

Медина, растерявшись, кинулась собирать листы. Молодой солдатик, забывшись, поднял несколько страниц и торопливо сунул их Медине. Вернулся в строй, но страницы летали по ветру, и было в нем столько сострадания к девушке, панически спасающей свои неуправляемые бумаги, что он снова выбежал из строя, на ходу хватая страницы, подскочил к Медине и, кружась вокруг своей оси, все нагибался, подбирал их с дороги и, прыгая, хватал их в воздухе. Забывшись, он, видимо, был уже не в силах бросить начатое дело и, оглядываясь на удаляющуюся колонну, все собирал и собирал разрозненные страницы.

Это было абсолютно ненормальное, невообразимое происшествие. Люди, наблюдавшие его со стороны, пришли в ужас, осознавая ту немалую опасность, которой подверг себя этот сумасшедший юноша.

Глядя на Медину и пришедшего к ней на помощь бойца, нельзя было даже на миг предположить, что эти двое чужие друг для друга, и встреча их совершенно случайна… Вместе они так ловко справлялись со своей задачей, что за полминуты сценарий был почти собран.

…Старший офицер, бледный как полотно, уже спешил к месту, где совершилось кощунственное нарушение священных законов марша. Он подскочил к парню и, с трудом сдерживаясь, чтоб не совершить неуставное действие, отправил его в строй.

Медина смотрела вслед солдату, так неожиданно проявившему свою трогательную заботу, и он оглянулся.

Медина кивнула ему в знак благодарности, приложив ладонь к груди.

Солдат улыбнулся, отвернулся, потом обернулся к Медине снова.

Медина кивнула ему еще. Он улыбнулся шире, веселее… Отвернулся… Оглянулся вновь. На этот раз это был уже не тот солдат! Теперь Медине улыбался защитник того Холма, лейтенант, ее муж, отец ее ребенка! Он удалялся, оглядываясь на Медину, и вскоре спины и головы тех, кто шел за ним следом, перекрыли его лицо.

…Медина долго смотрела ему вслед. Взвод маршировал по улице, а головная часть его уже поднималась на возвышающийся в туманной дымке темно-зеленый, с прогалинами, Холм…

…Медина вспоминала что-то, задумчиво глядя в одну точку за окном гримерной. Перед ней на столике лежали листы с текстом. Вздохнула, взяла текст, собираясь читать:

– Привет, мой Ангел! Привет, крылатый мой кумир! Благодарю, что ты…

Окно гримерки задребезжало – поднимался ветер. Деревья на улице затрепетали, зашелестели своими листьями. Медина выглянула в окно, и ветер мгновенно взял в оборот ее волосы, а она только зажмурилась, даже не думая укрыться от ветра. Воздушная волна увлекла ее мысли и понесла их из сияющего огнями артистического мира на улицы города. Вслед за недавно прошедшим маршем, а потом туда, вперед, к Холму, на который поднимался пастушок со своим небольшим овечьим стадом. По склону Холма пролегала, словно рубец на теле повидавшего виды солдата, черная выжженная полоса.

Пастушок присел на землю, поднял что-то, очистил от песка и приложил к своей шапчонке. Это была потемневшая от копоти, погнутая, но выжившая, не сгоревшая в огне кокарда. Пастушок прикрепил ее к шапке, встал, опершись на палку, и строго и внимательно посмотрел вдаль – в ту часть Земли, откуда когда-то прилетели грозные "вертушки", разогнавшие всех птиц, мышей и сусликов и в упор расстрелявшие защитников Холма.

До самого горизонта простиралась ярко-зеленая плодовитая равнина. Облака проплывали неторопливо, легонько подталкиваемые ветром…

ОКТАЙ МИРГАСЫМ

Литературный Азербайджан.- 2019.-№ 5.-C.44-81.