АЛЛОЧКА

Эссе

Почему ж так ранит ныне

Отпечаток давних лет?

Николай Хатунцев

Аллочку все привыкли считать моей двоюродной сестрой, но на самом деле она была моей двоюродной тетей. Аллочка, двоюродная сестра моих замечательных тетушек, была намного моложе них, и по возрасту она, конечно, больше годилась мне в старшие сестры, чем в тети.

Аллочка была необычным человеком. Необычном во всем – и внешне, физически, и главное – духовно. Судьба к ней оказалась немилосердна. Начнем с того, что она перестала ходить, когда ей минуло восемь лет, как только началась война с Германией, и прекратилась поставка необходимых для нее немецких лекарств. Ее отец, Халыгбек Джафаров, младший брат моего деда Ага Мехти Джафарова, очень известный в Баку врач-дерматолог, профессор, первый доктор медицинских наук в Азербайджане, не мог ничего сделать. И вскоре у его любимой дочери началась "сидячая жизнь", ее ножки стали усыхать.

Но, несмотря на этот недуг, Аллочка окончила нашу 23-ю школу и поступила на филфак АГУ. Конечно, все это время заботливые и дюжие домработницы носили ее на руках, а кроме того, стараниями отца в ее распоряжении имелась "Победа" вместе с водителем. Отец старался сделать все, чтобы его дочка не чувствовала себя ущербной, чтобы жизнь ее была наполненной. Мы виделись с Аллочкой, я время от времени заходила к ним в гости, но близко общаться с ней я стала, уже учась в старших классах.

Семья Халыгбека жила совсем недалеко от нас, в архитектурном доме на улице Максима Горького (теперь – Мирзы Ибрагимова), 13, в большой, уютной квартире на втором этаже с балконом. Когда Аллочка училась на филфаке, дом ее стал, что называется, настоящим литературным салоном. Для меня каждый раз, когда я к ней приходила, это было встречей с поэзией, с воодушевляющей красотой, с романтикой. В этом доме я узнавала обо всех новинках литературы. В ее комнате всегда стояли цветы, ее образ был для меня одухотворенным, возвышенным. Приходили и уходили ее сокурсницы и сокурсники, казавшиеся мне людьми необычными, очень интересными, будущие и уже состоявшиеся журналисты, поэты, писатели. При этом с большим восторгом здесь встречался и приветствовался каждый новый "талант".

Таким мы все считали, например, Николая Борисовича Хатунцева, одаренного молодого юриста, а главное – поэта. Позже, вспоминая эти и еще более ранние времена, он писал в стихотворении, посвященном Алле Джафаровой:

Не детство, а тоненький звук,

Не юность, а пенье синицы.

Как все изменилось вокруг –

Прохожие, улицы, лица.

Припомнились годы, когда

У свай, в суматохе печальной,

Еще отражала вода

Ажурный кораблик купальни.

И ветер казался свежей,

И море плескало на плиты,

И много всего, что уже

Забыто и полузабыто.

Утраченный некогда мир

Оттаял и в памяти ожил,

И, власть над душой сохранив,

Зачем-то ее растревожил.

Он дышит в закатном окне

Еще не потерянным раем,

И кажется близок вдвойне,

Когда мы почти умираем.

На полчаса в прошлом застрянь

И думай, что жизнь не пропета...

Что было? Да было ли впрямь,

Иль только почудилось это?

Каждый, входящий в Аллочкин дом, ощущал здесь особую поэтическую ауру, дружескую и интеллектуальную атмосферу высоких интересов и устремлений. И каждый, я по себе это чувствовала, принятый в этот дружеский круг, здесь невольно становился лучше, ощущая и себя возвышенней и утонченней. В этом доме постоянно читались стихи, запальчиво обсуждались все произведения литературы, как классика, так и современные новинки. И попасть сюда далеко не каждому удавалось. В то же время это был гостеприимный дом с незакрывающимися дверями. Сюда были вхожи люди всех профессий и самых разных возрастов.

Мама Аллочки, Хавер ханым, бывшая студентка Халыгбека, оказалась прекрасной и радушной хозяйкой. Она вкладывала всю свою душу в изготовление бакинских пловов, пахлавы и других вкусностей, чтобы угодить дочери и ее гостям. Часто навещал Аллочку Имран Касумов, наш родственник, секретарь Союза писателей. Он ценил ее ум, ее способности и предлагал ей заняться переводами азербайджанской и французской литературы. А у нее и в самом деле были отличные способности, еще в школе учителя говорили, что у нее "светлая голова".

Удивительно, но большинство приходивших в этот дом хотели прежде всего встретиться не с его хозяином, аксакалом и уважаемым врачом Халыгбеком, а с его дочерью. У нее ко всем находился ключик. Каждый в ее присутствии чувствовал себя и нужным, и значительным человеком. Беседы с ней воодушевляли, обогащали, подбадривали. Приходившие в подавленном настроении отсюда уходили в приподнятом. Многие, что называется, открывали душу, выкладывали самое затаенное, будто духовному отцу. На какой-то миг, может, проскальзывала мысль: "боже, как я смею наваливать на нее свои горести, беды, ведь ей, с ее болезнью, и самой не сладко в этой жизни", но она тут же исчезала. В Аллочке чувствовалась большая сила духа, никто не замечал ее физической неполноценности, настолько она умела создать вокруг себя атмосферу радости, интереса ко всему, одухотворенности.

Многие приходили к ней за советами и получали помощь. Жизнь вокруг нее как-то по-особенному бурлила, зарождались красивые романы, кто-то отчаянно ревновал, кто-то безумно влюблялся, и все это происходило не без ее участия. Бывало, что и сам профессор обращался к дочери за советом, а Хавер ханым даже обеды готовила под ее руководством. Меня удивляла эта ее особая жизненная сила, какой-то магнетизм, и иногда я приставала к ней с вопросом: "Отчего ты такая?" На что она отвечала: "Если бы я была здоровой, я бы такой не была".

Мне врезался в память один вечер. Как-то в город приехали чешские инженеры, что в то время в Баку было редкостью. И кто-то из Аллочкиных друзей пригласил их в дом Халыгбека. Помню, что большая гостиная была ярко освещена, длинный старинный стол празднично накрыт, уставлен яствами. Кто-то из ее подруг играл на рояле, дверь на балкон, выходящий на улицу Горького, была распахнута, и звуки музыки разносились далеко вокруг.

И еще запомнились летние вечера на ее балконе. К ним тщательно готовились, наряжались, приглашали кого-то из поэтов, оживленно и громко беседовали, читали стихи, не упуская в то же время из виду никого из прохожих. Среди них мог оказаться какой-нибудь интересный молодой человек, который жил неподалеку и пользовался благосклонным вниманием девичьей кампании. "Ой, кажется, приближается Гера, тише, тише". И такие посиделки на балконе продолжались далеко за полночь.

Я бывала очень рада, когда меня приглашали в гости в эту взрослую, интересную компанию. Это было интересное, живое время, время первых успехов тех, кого сейчас называют шестидесятниками. И мне посчастливилось дышать этой духовной атмосферой. Тогда Аллочка мне чем-то напоминала Наташу Ростову, так же восторженно воспринимавшую все вокруг.

Те годы Аллочкиного студенчества и молодости, когда она была в силах сидеть, остались лучшими годами ее жизни. Когда она была студенткой первого курса, в нее влюбился студент юрфака Алеша. Он приехал в Баку учиться из Питера и как-то тоже попал в салон Аллочки. И влюбился в нее. Надо сказать, что она была хороша собой: большие глаза, пушистые светлые волосы, миловидные черты лица, всегда ухоженная, тщательно одетая. Помню, что она очень следила за стилем одежды, старалась придерживаться аристократических манер, что в советское время было редкостью. Этому она учила и меня, а также всех своих подруг.

В одежде, говорила она, должна быть гармония: перчатки, сумка, шляпка, обувь должны соответствовать цвету одежды. Причем должны быть одни духи, один узнаваемый аромат. У нее самой всегда были одни и те же изысканные духи. Душились перчатки, шляпка, сумка... Девушка должна быть ухожена – естественно, прическа, руки должны быть в порядке, ногти обработаны.

Алла обычно писала письма своим друзьям, в том числе и мне, когда я училась в Москве. Письма ее всегда были написаны на красивых листках почтовой бумаги с тонким запахом ее духов, у меня до сих пор сохранились маленькие изящные конвертики с неповторимым, будящим воспоминания ароматом.

Помню, что она старалась привить этот стиль поведения своим подругам, ну и, конечно, мне в первую очередь. Если я приходила к ней в одной и той же одежде, меня встречала усмешка: "Что же это ты, дорогая, зимой и летом одним цветом?"

Однажды ее ближайшая подруга Виктория прибежала к ней утром в пальтишке, наброшенном на халат. И Аллочка расстроенно упрекнула ее: "Мне неприятно видеть тебя в таком виде, я хочу, чтобы все вокруг было красиво". Если кто-то приходил к ней в неглиже, она воспринимала это как личное оскорбление.

Рядом с ней мы все невольно подтягивались, следили за собой, за своей одеждой. Когда заказывали у портнихи новые наряды, советовались в первую очередь с ней. Она старалась подражать лучшим героиням французских романов, которыми тогда зачитывалась, и хотела, чтобы окружающие ее подруги стремились к тому же. И ей это отлично удавалось. Нам всем она прививала светские манеры. Я, как родственница, и ближе, и дольше всех наблюдала это. Интересно было замечать, как ее очередная новая подруга, благодаря ее урокам, постепенно превращалась из Золушки в принцессу, способную очаровывать. Мы все были ей очень обязаны.

Но я прервалась на рассказе о том, что на первом курсе в нее влюбился Алеша. Летом, после окончания занятий, профессор Халыгбек вывез свою семью на дачу в Бузовны. Алеша приезжал туда к ней в гости.

Он просиживал в разговорах с Аллочкой ночи напролет, до первой электрички. Она и позже любила проводить время на даче в ночных разговорах с подругами, ложась спать лишь под утро. Здесь взахлеб читались стихи, обсуждались новые книги, здесь спорили, делились секретами, строили планы. А центром была Аллочка. Она будто знала, что жизнь у нее будет короткая, и торопилась жить – общаться, переживать, как свои, чужие радости и печали, старалась ощутить вкус жизни, изведать ее сполна. И это ее чувство полноты жизни передавалось окружающим.

Алеша так серьезно увлекся ею, что решил жениться и сделал Алле предложение. Халыгбеку не нравилась эта любовная история, он переживал, боялся, что брак окажется недолгим, и дочь будет несчастной. Алеша получил отказ. Но его чувства, как ни удивительно, сохранились до старости.

После окончания вуза он уехал в Россию, там стал успешно продвигаться по служебной лестнице. В конце концов достиг того, что стал заместителем генерального прокурора СССР Руденко. И я хорошо помню, что, приезжая в Баку в командировки, он всегда присылал Аллочке большие букеты цветов…

Однажды все мы, Аллочкины друзья, испытали настоящий ужас.

Аллочка в это время уже работала в издательстве Академии наук, с успехом занимаясь редактированием научной литературы. Помню, что некоторые мои знакомые, издавая свои работы, стремились, чтобы они попали в ее редакторские руки.

Директором издательства в те времена был известный Аждар Ханбабаев.

Их первое знакомство произошло через Халыгбека. Профессор лечил маму Ханбабаева, у которой оказалось сложное кожное заболевание. И Ханбабаев проникся уважением к Халыгбеку, подружился с ним, стал бывать в его доме, общаться также с Аллочкой и ее друзьями. Аждар Ханбабаев, как знают все, кто имел с ним дело, был простым, общительным человеком. Он бывал и на нашей даче, которая ему очень нравилась, участвовал в поэтических посиделках и даже оставался ночевать, несмотря на то, что спать ему приходилось на веранде.. Здесь он познакомился с Аллочкой и однажды пригласил ее работать в издательство.

В то время издательство Академии наук находилось в Черном городе, и она добиралась туда только на машине. Однажды домработница сидела впереди, рядом с водителем, а Аллочка – на заднем сиденье, рядом с сослуживицей. Дороги были не очень хорошие, в одном месте машина неожиданно подпрыгнула, и Аллочка, не удержавшись, соскользнула с сиденья… Ее хрупкие ножки оказались сломаны, она испытывала ужасные боли.

Страшная весть о ее несчастье сразу облетела всех родных и близких. Халыг-бек тут же пригласил лучшего бакинского хирурга Мурсала Караева.

Сын выдающегося педиатора, он был замечательным врачом. К тому же Мурсал муаллим работал вместе с Халыгбеком в больнице Семашко и вообще был близок к нашей семье, как и все Караевы. Он очень помог моей сестре. Мурсал муаллим в ту пору приходил почти каждый день проведать свою пациентку, поддержать, проверить состояние здоровья. Он тогда явился ее настоящим спасителем и смог вдохнуть в нее веру и надежду. Иногда он задерживался и общался с ее гостями.

Мурсал муаллим был старше всех в Аллином обществе, защитил кандидатскую диссертацию, и мы на него смотрели снизу вверх. Тем более, что он был из интеллигентнейшей караевской семьи, его старший брат уже был знаменитым композитором. А кроме того, мы знали, что Мурсал Караев еще и овеянный славой военный хирург, в наших глазах почти Андрей Болконский, который был тогда нашим любимым литературным героем: все мы были весьма восторженные девицы. Мурсал муаллим во время войны, только-только окончив мединститут, стал главврачом эшелона на Курской дуге, был ранен, награжден орденом.

Несмотря на все это, он держался очень просто, но все понимали, что это простота от интеллигентности. Так просто держали себя истинные интеллигенты и аристократы прошлого, о чем мы знали из книг и рассказов. Кроме того, он был интересный, обаятельный человек, и к тому же так хорош собой, что некоторые из нас даже были слегка влюблены в него.

Однажды Мурсал муаллим вошел в Аллочкин дом с таинственным видом и, широко улыбаясь, сказал: "Я принес вам райский напиток!" – он вытащил и показал всем бутылку рома, бывшего в те времена в Баку редким, экзотическим напитком. Ром, естественно, дружно распили.

Обычно Мурсал муаллим заходил сначала к Аллочке, где велись дружеские беседы, обсуждалось все самое животрепещущее, интересное. Сам Мурсал муаллим часто говорил об обстановке в тогдашних медицинских кругах, его расстраивало то, что начались поборы с родственников больных. Много говорили также о музыке. Аллочка была воспитана на классике, так как наш дядя Джафар нередко приносил сюда пластинки оперной музыки из своего собрания и устраивал прослушивания для ее гостей.

В один из таких вечеров, – это уже были шестидесятые годы, – когда присутствовали Джафар Мехтиевич и Мурсал муаллим, заговорили о том, что Карик переменил свой стиль. Он отошел от основанной на национальных мелодиях своей прекрасной оперной музыки и начал писать в модернистском стиле, близком Шостаковичу и Равелю. В то же время все отмечали, что стиль его остался неповторимо своим, очень своеобразным. Говорили о незабываемом впечатлении от его Скрипичного концерта, недавно исполненного в филармонии, и третьей симфонии. Восхищенно утверждали, что они стали достоянием мировой музыки. Кара Караев вышел на мировой уровень.

Всех это очень радовало еще и оттого, что все были привержены к настоящей, серьезной музыке, к эстраде относились с легким презрением.

Обычно с приходом профессора Мурсал муаллим переходил в гостиную, где пил чай с Халыгбеком, и они долго беседовали, делились медицинскими новостями. Я тогда не предполагала, что Мурсал муаллим будет позже лечить и меня.

Надо несколько слов сказать о делах и успехах Аллочки. Она считалась одним из лучших редакторов в издательстве, где проработала до несчастного случая в машине десять лет. Но после этой травмы отец запретил ей ездить на работу. Она стала работать дома.

Ей приносили на редактуру научные работы домой, и это продолжалось еще пять лет. Редактируемые издания были довольно сложными, из различных отраслей науки. Ханбабаев, как я сказала, высоко ценил ее. Когда он принимал в издательство новых молодых работников, он прежде посылал их к Аллочке, будто бы помочь ей, а на самом деле – для того, чтобы она оценила их способности и сказала, стоит ли их принимать на работу. Так, и не выходя из дома, она чувствовала себя нужной, приносящей пользу.

Кстати, Аждар Ханбабаев впоследствии стал главным редактором художественного издательства "Язычи", а потом заместителем председателя Госкомитета по печати, и наш национальный лидер Гейдар Алиевич, который всем интересовался и во все вникал, высоко ценил его как работника и преданного его идеям человека.

Трагическая гибель Ханбабаева произвела на всех нас жуткое впечатление. Обстоятельства ее выразительно запечатлены в прекрасно написанной книге Исы Наджафова и Эльмиры Ахундовой "Смерть полиграфиста"…

Ни Аллочка, ни тем более Халыгбек не дожили до этого моментя.

После смерти родителей Аллочкина жизнь значительно усложнилась. Болезнь прогрессировала, и она уже не могла даже сидеть, а больше лежала, она перестала брать редакторскую работу, сосредоточив все усилия на том, чтобы выжить.

Уже не было в ее доме вкусных дымящихся пловов и гостеприимных приемов, но, тем не менее, ее продолжали окружать преданные люди и даже появлялись новые знакомые. Она никогда не оставалась одна. Украсила ее жизнь собака Джерри и молодой тренер Марик, который бескорыстно с ней занимался. Собака Джерри стала живой душой Аллочкиного дома, она стала любимицей ее друзей, ей даже посвящались стихи.

И Николай Хатунцев посвятил мне стихотворение, в котором восхвалял Джерри. Вот оно:

Отпечаток

Т. Д.

Как порою озадачит

Беглый взгляд, один момент.

Слабый оттиск лап собачьих

Здесь впечатался в цемент.

Джерри! Славная голубка!

Ты здесь бегала, резвясь.

Словно в памяти зарубку

Кто-то тронул, не спросясь.

Нет хозяев тех в помине,

И тебя, конечно, нет,

Почему ж так ранит ныне

Отпечаток давних лет?

Сколько их с тех пор промчалось!

Вихрем годы пронеслись,

Что со всеми нами сталось,

Знаем только мы и жизнь.

И трясло нас, как початок,

И мололо в жерновах,

Прежней жизни отпечаток

Чуть живет, и то – в словах.

Но слова не столь надежны,

Как железо и кирпич,

Так непросто в жизни сложной

Тихой пристани достичь.

Мельтешишь ты или киснешь,

Как вчерашнее вино,

Но в каком-то высшем смысле

Понимаешь все равно,

Что ты брошен в темном поле,

Что ты стар уже и слаб...

Вот зачем щемит до боли

Отпечаток этих лап.

Тут нельзя не вспомнить трогательное есенинское стихотворение о псе по имени Джим – "Собаке Качалова", которое, кстати, впервые было опубликовано в нашей газете "Бакинский рабочий"...

Ясно, что эти стихи Хатунцева не только о собаке, всеобщей любимице, но и об Аллочке, и о ее близких друзьях. Последние годы они окружали ее своим вниманием, но аллочкина жизнь, догоравшая рядом с ними, постепенно в их присутствии угасала, приближалась к концу. И когда он наступил, то все мы вместе горевали.

Ее жизнь была примером того, как физически немощный человек силой своего духа побеждает болезни, а в каком-то смысле и саму смерть, делится с окружающими душевным огнем, дарит им одну лишь красоту, оказывает помощь, приносит радость. Она, несмотря ни на что, оказалась достойной своих незаурядных предков, занимавшихся благотворительностью и помогавших людям.

ТАИРА ДЖАФАРОВА

Литературный Азербайджан. 2019.- № 9.-C.46-52.