«Литературный Азербайджан» в судьбе писателя Ивана Третьякова

История журнала «Литературный Азербайджан» тесно связана с именем Ивана Третьякова (1922-2008), который руководил им 30 лет. Третьяков — известный писатель-прозаик, литературный критик, публицист и переводчик, кавалер орденов Отечественной войны I степени, «Красной Звезды», «Дружбы народов». Он был награжден медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа», рядом других наград.

Перу Третьякова принадлежит около 40 книг, а также переводы более 25 романов и повестей азербайджанских писателей.

Вспоминая детство в далеком от Баку селе Книгино Каргопольского района, Иван Поликарпович рассказывал, как стало трудно и даже невозможно зарабатывать трудодни, как колхозы «стали хиреть, едва родившись». Жили в бараках, питались плохо, он сам тогда учился в одном из ленинградских техникумов, но из-за материальных трудностей, взяв отсрочку от учебы, стал работать десятником в лесопункте, а потом началась война.

На войну Третьяков ушел в 18 лет добровольцем. Поначалу его направили в Борисовское военно-инженерное училище, где он учился саперному делу. Как офицер инженерно-танковых войск он воевал и в пехоте, и в танковом полку, принимал непосредственное участие в боях на Керченском полуострове, на Кубани, в освобождении Украины, в Ясско-Кишиневской операции, в боях на территории Румынии, Венгрии.

За 24 дня до окончания войны был тяжело ранен в Чехословакии – именно в тот день, когда должен был отправиться на учебу в Высшую офицерскую школу при Военно-инженерной академии, куда отбирали перспективные кадры. Утром 15 апреля 1945 года Третьякову позвонили, чтобы к обеду он был в штабе дивизии, а тут началось наступление…

«Мне пришлось «снимать» минные поля. В тот день во время атаки меня зацепило: кто-то выстрелил сзади, с высоты, откуда мы не ждали удара. Это потом выяснилось, что командир соседней части обманул высшее командование, солгав, что находившаяся рядом высота взята, и нам пришел приказ: «Чего стоите? Высота взята, никто вам не мешает, дорога открыта». Мы двинулись вперед, разминировали путь, а оказалось, на высоте – немецкие танки и самоходки. Вот они и били по нам в упор. Противотанковый снаряд прошел у меня между рукой и ногой, оторвав кусок бедра, искалечив руку и ногу», — вспоминал Третьяков.

Раненого, его вместо академии, повезли по различным госпиталям, пока не приняли в бакинский. После этого ранения он перенес в общей сложности 12 операций.

Понимая, что в условиях Севера, где зима длится девять месяцев, не сможет не то что работать, но даже ходить, Третьяков все же поехал домой. Но потом он все же принял решение вернуться в Баку. Здесь его поставили на ноги, здесь он встретил свою будущую жену.

Поначалу были неудачные попытки устроиться на работу. На костылях, с недействующей правой рукой ему пришлось обойти около 40 учреждений, прежде чем ему улыбнулась удача. В то время в ЦК Компартии работала комиссия по трудоустройству инвалидов войны, в первую очередь – офицеров. Ее возглавлял генерал, который предоставил Третьякову адреса нескольких учреждений, где требовались сотрудники.

Работа нашлась неожиданно. Шел февраль 1948-го года. Проходя по одной из бакинских улиц, Третьяков увидел вывеску: «Комитет по делам культпросветучреждений». Третьяков попросил того самого генерала из ЦК партии выдать ему туда направление.

«Секретарша после долгих препирательств доложила обо мне, и я вошел в кабинет, где за письменным столом сидел человек лет 50. Спросил обо всем: где ранен и когда, где лечился, как устроился и почему решил обосноваться в Баку. Узнав, что жена – бакинка, улыбнулся: «У нас говорят, где жена, там и дом». Спросил, что я мог бы делать. «Пока не был искалечен, мог решительно все». «Вот есть одно местечко, но оклад никудышный, на уровне уборщицы – 600 рублей». Я дал согласие. Человек этот был не кто иной, как известный писатель Сулейман Рагимов. Он помог мне бросить якорь в мирной жизни и утвердил меня в мысли, что свет не без добрых людей. С тех пор мне на хороших людей везло», — вспоминал Третьяков.

Много лет спустя, когда Третьяков стал известным писателем, а Сулейман Рагимов – одним из патриархов азербайджанской литературы, Иван Поликарпович спросил его при встрече: «Сулейман Гусейнович, вы когда-то работали в Комитете по делам культпросветучреждений. Помните ли вы такой случай, когда к вам прорвался, несмотря на сопротивление ваших помощников, человек на костылях? Это был я. Давайте еще раз познакомимся». Рагимов был в таком восторге от того, что поступил тогда так сердечно.

Итак, Третьякова приняли на должность инспектора отдела культуры Бакгорисполкома с месячным испытательным сроком – курировать массовые библиотеки. Он исходил и изъездил весь Абшеронский полуостров, побывал в каждой библиотеке. Через три года, в 1951-м, его пригласили на работу в Главлит – там он проработал 9 лет.

В те же годы Третьяков заочно окончил Азербайджанский педагогический институт и обратился к литературному творчеству. Он уже был готов к тому, чтобы стать писателем. Увиденное и пережитое на войне не давало ему покоя. Он помнил всех своих боевых товарищей – и тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых. Желание запечатлеть их образы появилось у него, когда он еще лежал в госпитале. Однако впервые он взялся за перо спустя несколько лет после окончания войны, когда смог найти работу и более-менее утрясти семейные дела. Он писал по 20 часов в сутки, не чувствуя усталости.

«Я исписал полторы тысячи страниц, потом аккуратно переписал и послал на имя Александра Фадеева. Ответ пришел не от самого Фадеева (он уехал на Конгресс мира в Польшу), а от кого-то из работников Союза писателей СССР. В письме были такие строки: «Написанное вами выдумать невозможно, это все, наверное, правда, но ведь так писать нельзя… Наша армия – победительница, а вы пишете, что в ней были карьеристы и шкурники… На войне все было героическим», — вспоминал Третьяков.

Третьяков понял, что его «окопная правда» о войне никому не нужна. Лишь спустя время случай заставил его вновь взяться за перо. В то время он работал цензором в Главлите, и ему в нагрузку поручили контроль за художественной, военной и научной литературой.

Третьяков рассказывал: «Я никогда ничего не вычеркивал и не браковал, да и такая задача перед Главлитом не ставилась. Это было управление по охране военных и государственных тайн в печати, которое свою функцию выполняло отлично – ни один государственный секрет не уходил через книжную продукцию за бугор. На каком-то этапе было принято решение, чтобы в Главлите готовились и рецензии на книги. Мне было поручено высказать свое мнение о книге Имрана Касумова и Гасана Сеидбейли «На дальних берегах», и я написал, что произведение о подвиге героя Сопротивления Мехти Гусейнзаде должно как можно скорее увидеть свет, что читатель ждет такие книги, а замечаний существенных у меня нет».

Эта рецензия привлекла внимание и тем, насколько ярко, художественно, интересно она была написана, иначе бы начальник Главлита Окюма Султанова не попросила цензора Третьякова показать ей что-то из написанного им и неопубликованного.

«Видно, вы и сами пишете», – сказала она ему. Третьяков, не раздумывая, быстро оформил одну из глав своего отвергнутого романа как рассказ и отдал Султановой. Он не ожидал того, что произошло дальше: ни слова ему не сказав, она отправила рассказ в «Литературный Азербайджан». Члены редколлегии журнала – Самед Вургун, Мир Джалал, Энвер Мамедханлы… – прочли и дали добро на публикацию.

Звонок из «Литературного Азербайджана» был неожиданным. Ответсекретарь Иосиф Оратовский сказал Третьякову коротко: «Твой рассказ читал Самед Вургун, сказал – печатать». Третьяков воспринял это как благословение на дальнейшую творческую деятельность.

Начался новый период жизни, который все более заполнялся творчеством: именно он тогда редактировал роман Эйюба Абасова «Зангезур» о непростых взаимоотношениях армян и азербайджанцев, притязаниях дашнаков.

Третьяков подружился со многими писателями, особенно с фронтовиками – Абульгасаном, Исмаилом Шихлы, Сулейманом Велиевым, Гусейном Аббасзаде, Гераем Фазли, с творчеством которых он постепенно знакомился, а «Манифест молодого человека» Мир Джалала и «Айналым» Сулеймана Рагимова читал еще в госпитале. И до конца дней сожалел, что ни разу не смог побеседовать с Самедом Вургуном и видел его вблизи всего один раз. Близки ему были и Мирварид Дильбази, Медина Гюльгюн, Окюма Биллури, Фарида Алиярбейли.

«Я постоянно чувствовал отцовское расположение Мехти Гусейна, Мирзы Ибрагимова», – вспоминал писатель.

Целых 30 лет – с 1961-го по 1991-й – Третьяков проработал редактором журнала «Литературный Азербайджан».

Не случайно народный писатель Чингиз Абдуллаев так сказал о нем: «Он сыграл выдающуюся роль в сохранении этого журнала, в том, что произведения, напечатанные в «Литературном Азербайджане», затем выходили на страницах различных изданий Восточной и Западной Европы, в Советском Союзе, в лучших московских изданиях отдельными книгами. И это в те годы, которые ныне называют застойными».

Заслуги Ивана Третьякова перед азербайджанской литературой и культурой не были забыты. Указом Президента Ильхама Алиева, Ивану Третьякову в свое время была назначена президентская пенсия.

Л. Эюбова

Новое время.-2025.- 19 февраля (№024).- С.13.