Вначале
было Слово...
Размышления
публициста
по прочтении
книги Эльчина
"Время и
Слово"
Знаковым
литературным
событием
минувшего
года лично
для меня
стала
публикация
дневников Эльчина в
газете
"Зеркало" (за
что ей
большое
спасибо!). Затем,
еще раз
перечтя эссе,
объединенные
в книгу
"Время и
Слово",
решила
поделиться с читателями
газеты
своими
впечатлениями.
Всегда
знала, что
выдающийся
азербайджанский
прозаик и
драматург Эльчин
является
заядлым
книгочеем. И
во время
совместной
работы в
Союзе писателей
в 80-е годы
прошлого
века, и много
позднее мы
нередко
обменивались
с ним
литературными
новинками
или просто
сведениями о
том, какую из
вышедших в
наших или
российских
издательствах
книгу
следует
непременно
прочитать. Однако
после
знакомства с
его
литературными
дневниками я
(в который
раз!)
поразилась
многообразию
и поистине
энциклопедичности
его познаний
в сфере
литературы. Каюсь,
сама много
читавшая и
читающая по
сей день, то и
дело
сталкивалась
в процессе чтения
дневников с
именами
малознакомыми
или вовсе
незнакомыми. А
имена
знаковые и
даже любимые
(тот же Толстой,
Чехов или Джалил
Мамедкулизаде)
открывались
для меня
благодаря Эльчину с
новой, порой
неожиданной
стороны.
В
последние 10-15
лет мы все
стали меньше
читать:
обилие дел и
обязанностей,
масса
периодики,
которую надо
просмотреть
по долгу службы,
плюс
ежедневная
порция
оперативной
информации в
Интернете
почти не
оставляют
времени для
серьезного,
вдумчивого
чтения. И тем
поразительнее
(и
показательнее!)
пример Эльчина,
который на
протяжении
всей своей
сознательной
жизни ни на
один день не
расставался с
главным
своим
духовным
богатством -
книгой. Прочитывая
и
перечитывая
его
дневниковые
записи,
ощущаешь, как
тебя
постепенно
охватывают
удивительные
чувства
радости, нравственного
удовлетворения
и сопричастности
тому
великому и
непреходящему,
что именуется
Литературой. Именно
так - с
большой буквы,
с огромным
уважением и
любовью
относится
писатель Эльчин
к персонажам,
произведениям,
а также к
создавшим
эти
персонажи и
произведения
бессмертным
именам своих
духовных
прародителей.
Литературная
нива,
взрастившая
талант Эльчина,
поистине
безбрежна: здесь
представлены
все эпохи - от
античности
до ХХ века,
все конфессии
и все
национальности
мира. Поистине
мир большой
литературы в
представлении
Эльчина -
это целая
Вселенная с
ее
галактиками,
мелкими и
крупными
звездами, которые
то гаснут и
погибают
прежде
времени, а то,
напротив,
веками сияют
сильно и
ярко. К таким
крупным
звездам в
своих
дневниках Эльчин
обращается
не раз и не
два,
неустанно
размышляя
над тайной и
секретами
обаяния их
великих
творений. В
одной из
записей он
даже
признается,
что порой видит
своих
любимых
героев во
сне,
встречается
с ними, как со
старыми
добрыми
знакомыми: Анной
Карениной
Толстого,
королем Лиром
Шекспира,
Дон-Кихотом
Сервантеса,
Аксиньей
Шолохова. Великая
литература и
ее персонажи
не оставляют
писателя в
покое ни во
сне, ни в
минуты
редкого
отдыха, даже
в ресторане на
каких-нибудь
семейных
торжествах,
даже в театре
или во время
симфонического
концерта. И
тогда Эльчин
берет первый
подвернувшийся
под руку клочок
бумаги, будь
то салфетка,
краешек
газеты,
пригласительный
билет и
записывает
очередное
литературное
откровение,
очередное
признание в
любви своим кумирам.
И
появляются
на свет
шедевры
эссеистики, подобные
следующим
мыслям:
"Эмигрант
Солженицын -
интересная
(сильная!
принципиальная!
бесстрашная!)
личность. Слава
эмигранта
превосходит
писателя. Впрочем,
не всегда.
Все зависит
от масштаба
таланта этого
писателя. Например,
слава
эмигранта
оказалась
бессильной
перед
творчеством Назыма
Хикмета".
Или
признание в
любви к
великому
Льву Толстому.
Отец Эльчина
как-то
упрекнул его
в том, что он
идеализирует
этого
писателя.
"Идеализирую
ли я
Толстого? -
задает себе в
душе вопрос Эльчин. -
Нет. Все дело
в том, что
Толстой не
позволяет
идеализировать
себя, ибо, как
ни
идеализируй
его, "старец
Толстой" все равно выше
сотворенного
тобой
идеала".
В
дневниках Эльчина я
наткнулась
на самую
емкую и
лаконичную характеристику
творчества
великого Джалила
Мамедкулизаде.
Интересно,
что
характеристика
эта озвучивается
устами
выдающегося
российского
мыслителя
Петра
Чаадаева:
"Перелистывая
П.Чаадаева,
наткнулся на
одно его
признание, и,
как это ни
странно,
перед
глазами у
меня возник
образ Мирзы Джалила. Чаадаев
пишет: "Я не
умею любить
Родину с закрытыми
глазами".
Вообще в
дневниках Эльчина очень
много
литературных
сопоставлений,
параллелей, поисков
архитипического
в
произведениях
писателей
разных эпох и
разных
национальностей.
По моему
мнению, книга
"Время и
Слово" могла
бы служить
учебником по
компаративистике,
науке весьма
модной и
востребованной
в современном
литературоведении.
Назовем хотя
бы такие
эссе, как
"Древние
арабы
повлияли на
Толстого", "Мопассан
и Тургенев",
"Полковник
Шабер и наши
мертвецы",
"Был ли наш Молла
Насреддин
литературным
консультантом
Эрнеста
Теодора
Амадея
Гофмана?",
"Хемингуэй и
Пушкин" и
многие
другие. Как
истинное
дитя Востока
по своим
этническим
корням, как
человек, влюбленный
в
азербайджанскую
литературу, Эльчин
бессознательно
ищет (и
находит!)
убедительные
параллели,
перекличку
между
произведениями
дорогих его
сердцу Мирзы Джалила,
Мирзы Фатали
и корифеев
мировой
классики. И
эти его
открытия в
очередной
раз
подтверждают
высокий
художественный
уровень и общечеловечность
сюжетов,
воплощенных
в книгах
наших мастеров
пера.
Литературные
дневники Эльчина
разножанровы
и многолики:
на одной
странице -
размышления
о личности,
феномене того
или иного
классика, на
другой -
разбор прочитанного
произведения
с точки
зрения его
сюжетной
линии и
жанровых
особенностей,
на третьей -
раздумья о
времени, в
которое
создавалась
та или иная
книга, на
четвертой -
меткие,
остроумные,
порой
шутливо-доброжелательные,
а порой и
сатирически-язвительные
литературные
портреты
современников
Эльчина -
азербайджанских,
русских или
зарубежных
писателей. Иногда
дневниковые
записи
приобретают
характер
афоризмов и
могут
существовать
сами по себе,
как образец
народного
словотворчества.
Среди таких
мини-шедевров,
например,
фраза: "Некоторые
книги
подобны
падшим
женщинам:
идут по
рукам", или:
"Есть такие
романы, которые
по
недосмотру
появились на
свет мертворожденными,
но получили
право на
жизнь", или
еще цитата:
"Достоевского
создал Бог. "Достоевщину"
- советская
идеология".
Подобные
фразы,
похожие на
крылатые
выражения,
можно
цитировать
до
бесконечности,
однако
остановлюсь
на этом, ибо
очень хочу, чтобы
наслаждение
от их
прочтения и
постижения
испытал сам
читатель. Мини-эссе,
собранные в
книге "Время
и Слово", написаны
в разное
время - одни
относятся к
советскому
периоду,
другие - к
смутным
годам перестройки,
есть и записи
последних
лет. Эльчин
сам пишет в
предисловии,
что по прошествии
многих лет
изменились
его представления
о тех или
иных
явлениях
жизни, литературы
и искусства,
однако он
предпочел не
"осовременивать"
свои заметки
и предоставил
их на суд
читателей в
"непричесанном"
виде. И тем
удивительнее
одно
обстоятельство:
если судить
по этим эссе,
то почти за
полвека
литературной
деятельности
Эльчин
практически
не изменился
в своих
литературных
вкусах и
пристрастиях.
И еще один
факт: он и в
советское
время был абсолютно
чужд
вульгарной
пролетарской
идеологии, и
в советское
время
отвергал советскую
конъюнктуру,
отвергал и на
версту чуял
ее своим
безупречным
художественным
вкусом. Вот
как,
например, еще
в 70-е-80-е годы
прошлого столетия
он оценивал
творчество
того или иного
именитого
советского
"генерала от
литературы".
О книге
А.Гайдара
"Тимур и его
команда": "Эта
повесть
производит
впечатление
совместного
постановления
ЦК КПСС и
Совета
Министров
СССР".
О
писателе Мехти
Гусейне:
"...Советская
идеология и,
главным
образом, фанатичная
вера Мехти
Гусейна
в нее
кардинально
изменили
направление
движения
писателя в
литературе... И
Мехти Гусейн
пополнил
трагический
список
писателей, чей
талант
буквально
был удушен
идеологией".
О
Михаиле
Булгакове:
"Для того
чтобы воочию
увидеть,
прочувствовать
драматизм
борьбы между
Конъюнктурой
и Талантом,
достаточно
прочитать
Булгакова. На
одном полюсе
пьеса о Кобе,
на другом -
"Мастер и
Маргарита". А в середине
- "Бег".
Эльмира Ахундова
Зеркало.
– 2010. – 16 января. – С. 26.