Веpный хpанитель тpадиций

Профессор О.Абаскулиев: "Музыкальное произведение - это квинтэссенция человеческого гения, классическая музыка заставляет человека думать, - в этом ее преимущество, сложность и трагедия

Бакинская музыкальная академия, пожалуй, единственный в стране вуз, в котором до сих пор живут, почитаются и пропагандируются традиции первых русских педагогов-музыкантов, которых великий провидец Уз.Гаджибейли в начале прошлого века пригласил работать в создаваемую им консерваторию. Высочайшему кадровому потенциалу БМА можно позавидовать, и не случайно рассказывают, что небезызвестный Ихсан Дограмаджи безуспешно просил у президента Гейдара Алиева разрешения выкупить и увезти в Турцию весь преподавательский состав наших музшкол, училищ и консерватории!

Заслуженный деятель искусств АР, проректор по учебной части БМА имени Уз.Гаджибейли, профессор Октай Абаскулиев – один из ярких представителей национальной фортепианной школы. Примечательно, что профессор Абаскулиев занимается в классе, где некогда преподавал великий Узеир бек. В этом неслучайном совпадении я увидела справедливую закономерность судьбы, потому что именно Уз.Гаджибейли приобщил маленького Октая к музыке.

- Как это произошло, Октай муаллим?

- Я был шалуном и озорным непоседой, шумел постоянно, а Узеир бек жил этажом ниже нас. Однажды он услышал, как я одним пальчиком пытаюсь подобрать на пианино мелодию “Темной ночи”, и попросил бабушку показать ему меня. Так я попал в подготовительное отделение, а потом и в школу для одаренных детей.

- Фактически Узеир бек решил вашу судьбу?

- Да, он решил судьбу многих людей. На лестничной площадке каждый день выстраивалась очередь к нему на обед, он помогал всем, кому мог, его зарплата не доходила до дома – он раздавал ее всем, кто попадался на его пути: уборщицам, сторожам, рабочим. Это был уникальный человек, а его подвиги во имя нашего народа и культуры неоценимы. За этим письменным столом, который я не использую и берегу как святую реликвию, сидел этот замечательный человек…

У меня было три педагога – Сирович, Бреннер и Мильштейн. Объединяющим было то, что все они были представителями русской фортепианной школы. Сирович училась у Айсберга, представителя ленинградской школы, который в 1930-е гг. недолгое время был ректором нашей консерватории. Бреннер тоже представлял ленинградскую школу, но его педагог Николаев был представителем московской школы. Мильштейн, ученик Игумнова, тоже олицетворял московскую школу. Т.е. русская фортепианная школа и сейчас признана во всем мире и отличается прикосновением к инструменту. Иногда на конкурсах, не в обиду нашим азиатским друзьям, многие представители Японии, Кореи, Китая и др. играют без сучка и задоринки, но в их игре нет теплоты извлечения звука…

- Неужели это так явно чувствуется?

- А как же, конечно! Это интересный процесс, именно это и отличает русскую школу. На последнем конкурсе Шопена в 2010 г. в Варшаве почти половину участников представляли ведущие азиатские страны. Но в финале первую скрипку играли русские пианисты, австрийцы, французы, т.е. те, кто подходит к инструменту как к живому существу…

Работа над звуком начинается с самого начала. Сирович была большим мастером постановки рук. Я не порывал с ней связи и после окончания школы. Это база, без которой никак нельзя. Бреннер был выдающимся педагогом, наша фортепианная кафедра на 85% состоит из его воспитанников и учеников его учеников. Потом я попал в руки Мильштейна – уникального музыканта, ученого, выдающейся воистину личности. Аура, царившая в Московской консерватории в 1960-е гг., была невероятной, забыть ее очень трудно. Наверное, от каждого педагога мне удалось что-то взять. Без анализа и наблюдения над всеми этими явлениями очень трудно чего-то добиться, потому что каждый студент – это новое открытие, новый подход, который нельзя применить к другому студенту. Здесь исключен поточный метод учебного процесса, индивидуальность студента играет определяющую роль. Одно и то же произведение, исходя из личностных и музыкальных особенностей детей, невозможно интерпретировать одинаково с разными студентами. Часто студенты сами подсказывают и дают направление, куда их вести.

- Самое сильное впечатление школьных и студенческих лет?

- Впечатлений, конечно же, много. Только сейчас понимаешь ценность школьных лет. В нашем классе – обычно в спец.муз.школе им.Бюльбюля было очень мало мальчиков – насчитывалось до 15 мальчиков. В 7-м классе многие отсеивались в другие направления, и этот ответственный момент мне очень запомнился. Помню экзамен по гаммам, выпускной экзамен, на котором я играл Рапсодию N2 Листа. В Московской консерватории была совершенно иная аура, это было сборище фанатов музыки, я дышал этим воздухом, вставая в 6 утра, чтобы позаниматься в классе, и далеко за полночь играл и в консерватории, и в репетитории общежития, т.е. использовал любую возможность для занятий. Так поступали все вокруг, мне нельзя было отставать. Классные занятия были очень интересными, играли циклы, шли обсуждения и дискуссии, на которых я услышал фразу, сказанную Мильштейном, – запомнил ее на всю жизнь: “Музыкальная фраза должна дышать! Дыхание музыкальной фразы, – это великая вещь! На стадии подготовки студентов к выступлениям мы каждую ноту ставим на свою полочку, каждая фраза должна жить своей жизнью, и это очень важно. Рад, что мои студенты выполняют это правило, и наш ректор всегда отмечает, что у них рояль звучит по-другому. Специфика подготовки к экзаменам, конкурсу, выступлениям бывает совершенно разная, тут и методики другие. Но работа над фразой – это неиссякаемый источник творческой энергии, потому что иногда открываются такие неожиданные детали…”

Возвращаясь к конкурсу Шопена, скажу, что я посещал все оркестровые репетиции третьего тура. Мне было безумно интересно, как они строят фразы, как работают с пианистами, оркестром.

- Еще в школьные годы из всех романтиков вас больше всего поразил Лист. Как вы объясняете это?

- Юношеское восприятие личности Листа, его новаторство, вся его фигура, начиная со скрещенных рук, производили неизгладимое впечатление. Я читал его биографию, потом подаренный мамой уникальный двухтомник Мильштейна о нем в 1956 г. Я много слушал произведения Листа по радио и сам выбрал Рапсодию N2 на выпускной экзамен, хотя Регина Ивановна Сирович, будучи мудрым педагогом, велела разучить и другое произведение, чтобы вдруг не попасть впросак. Листа я играл много, до конца 1970-х гг. выступал с концертами. Не могу сказать, что люблю только Листа, нет, Брамс, Шопен, Бетховен. Во время учебы в Москве с большим интересом познакомился с творчеством Дебюсси. В те времена импрессионисты еще не очень были популярны у советских музыкантов. После победы Ван Клиберна на I Московском конкурсе пианистов им. П.Чайковского, которая была довольно неожиданной, в министерстве культуры шло обсуждение того, что советским пианистам недоставало гибкости, чтобы конкурировать с зарубежными музыкантами. Профессоров Московской консерватории обязали дать классный концерт только из произведений Скрябина, ибо Скрябин – это другая музыка, которая требует другого подхода. Концерты шли дважды в месяц, мы слушали их всех. Атмосфера в Московской консерватории была совершенно другой, я многому там научился и благодарен судьбе за время, проведенное в ее стенах.

- Довольны ли вы методикой преподавания своих учеников, унаследовали ли они сполна ту преемственность, которую вы передали им?

- Вы знаете, мне бывает очень интересно, когда мои ученики приводят и показывают мне своих студентов, советуются. Я всегда в таких случаях помогаю им, видя, что наши творческие позиции совпадают, и это радует. В своей педагогической практике я применяю такой принцип: студент должен быть готов ко всякой ситуации на выступлении. Работу нужно делать так, чтобы быть уверенным в себе, потому что на сцене я не могу помочь своим воспитанникам, надо так вооружить студента, чтобы он сам мог выйти из любой ситуации. Это важный момент, где решают тысячные доли секунды. Скажем, вопрос музыкальной памяти, тоже очень важный. До сих пор нет единой методики, как это происходит, почему выдающиеся пианисты, скажем, как Рихтер, боялись выходить на сцену без нот. Хотя он играл наизусть. Часто, сидя в зале и слушая своих студентов, я заранее предчувствую, где они могут ошибиться, поэтому во время занятий настраиваю их на то, чтобы они сами могли выпутаться из любого положения, будучи на сцене. Сцена непредсказуема, тут на психику исполнителя действует все: и чих в зале, и шорох, и разговоры. Кстати, психология музыкального исполнительства – этот вопрос всегда меня интересовал, у меня есть даже несколько методических работ на эту тему. Это такая же неразработанная тема, как и психология музыкальной памяти. Когда я начинал свою преподавательскую деятельность, то заметил, что мне труднее проходить с учениками произведения, которые то играл сам. Потому что то, что я играл, мне понятно. Каждое произведение, которое я разучиваю с разными студентами, учу заново, как в первый раз, потому что акцент, который делает один, другому не подходит, все зависит от темперамента и характера студента. Это все равно, что надеть чужую одежду.

- Ваш класс окончили около двухсот человек. Вы помните и сильных, и слабых своих студентов?

- Отлично помню всех. Но я никогда не делил их на сильных и слабых, ведь я учился вместе с ними. Первые годы ко мне попадали студенты-отказники, от них отказывались другие педагоги. Я говорю своим ученикам: наблюдайте за своими учениками, манера одеваться, походка, разговор, характер – все имеет значение и отражается на игре музыканта. Каждый студент для меня – это новая книга, которую я должен прочесть, понять, собрать лучшие качества и способности, словно мозаику, и создать нечто новое. Студент должен чувствовать доброе отношение педагога. Занятия музыкой – это особый контакт, который нужно установить. Ребята делятся со мной даже тем, что не говорят своим родителям, и для меня этот момент очень важен.

- Кто или что формирует фортепианную школу: педагоги, исполнители, конкурсы?

- Школу сформировать очень сложно, потому что в это понятие входит много компонентов. Во-первых, музыканта формирует его начальное образование, ибо база закладывается именно в эту пору. Очень важно, чтобы развитие было гармоничным и нацеленным на будущее. Есть система, идущая по восходящей линии, которую нельзя перепрыгивать. Очень часто в среднем звене, когда ученик талантлив, педагог дает ему произведения повышенной сложности. Сейчас, конечно, другие возможности и очень широкие, это и Интернет, и диски, и возможность смотреть и слушать конкурсы и т.д. но в образовании необходимы последовательность, твердая база, движение по восходящей. В то же время нужно учитывать индивидуальные особенности студента, давать ему что-то сложное, чтобы он рос. Это сложный процесс, в котором учитываются желание и вкусы самого студента. Я поддерживаю связь с музшколами, консультирую музшколу N21. Музыкальная педагогика – очень интересный предмет, и я начинал именно на этой кафедре. Постановка руки – самое главное. Руки не должны болеть и уставать, смена движений и есть отдых для рук, этим надо уметь пользоваться, и на эту тему у меня тоже есть несколько методических пособий. Наш уважаемый ректор Фархад Бадалбейли очень много делает в этом направлении, его личность как музыканта очень авторитетна в музыкальном мире, присутствие этой личности возвышает имидж нашей страны. Понимаете, музыкальное образование консервативное, в нем не всегда приживаются всякие новшества, поэтому очень важно тот уровень, который закреплен за нашей национальной школой, сохранить и приумножить.

- В чем должен убедить жюри молодой музыкант на конкурсе?

- Музыкант должен убедить жюри в правильности своей трактовки произведения, потому что любой конкурс – это понятие индивидуальное, здесь нет места формуле “нравится – не нравится”, нельзя никак доказать, что правильно, а что – нет. Восприятие! Есть вещи незыблемые: техническая база обязательна, умение играть до конца наизусть, соответствующий технический аппарат. Ведь программа конкурсов составляется таким образом, что там есть и техническая составляющая (1-й тур), способность охватить форму, архитектонику произведения, умение играть разные стили и т.д. Когда я готовлю своего ученика к конкурсу, мы готовим базовый репертуар, где две трети – это сыгранные вещи. Потом работаем над деталями, ибо важно подвести ученика к пику профессиональной формы во время выступления на конкурсе. Это тоже сложный вопрос. В жюри сидят разные люди со своими симпатиями, нужна такая трактовка произведения, чтобы ни у кого не возникало никаких вопросов, нужна убедительность в том, что исполнитель прошел все круги ада и достиг высшей точки, что исполняемое произведение – это его произведение, где все компоненты пригнаны друг к другу один к одному.

Афет ИСЛАМ

Зеркало.- 2013.- 11 января.- С.- 19